Его город солнца (Ego gorod solntsa)

В этом повествовании я хочу рассказать о поразившем моё юношеское воображение человеке, который до сих пор остаётся для меня недостижимым примером — Михаиле Алексеевиче Лаврентьеве.
По жанру это — одновременно и воспоминания и размышления. 
И хотя началась эта история более пятидесяти лет назад, в этом тексте много мыслей, которые одолевают меня и сегодня.

Но сначала о Городе Солнца.
Возможно, метафора Города Солнца не очень знакома некоторым из читателей. Специально для них, перед тем как начать основную тему своего рассказа, я хочу коротко рассказать о ней. 
Идея идеально устроенного (как архитектурно, так и социально) города, Города Солнца восходит к трудам Платона. В СССР эта идея ассоциировалась с одноименной книгой Томаззо Кампанеллы, написавшего её в инквизационной тюрьме. На самом деле, в СССР прочитать эту книгой полностью могли только немногие люди, например — высшие партийные функционеры. Уж очень много неприемлемых для советского человека деталей содержалось в описании этого города.
В массовое  сознание светлый образ Города Солнца был заложен через кинофильмы (например — яркий эпизод киноэпопеи «Сибириада») и пересказы в книгах и статьях. При этом упоминались только самые идеальные черты этого города. Например то, что почётом там пользуются те, «кто изучил больше искусств и ремесел и кто умеет применять их с большим знанием дела». Подкупало и вдохновляло то, что жители Города Солнца являются «одновременно богатыми и вместе с тем бедными: богатыми — потому, что у них есть всё, бедными — потому, что у них нет никакой собственности, и поэтому не они служат вещам, а вещи служат им». 

С мечтой о Городе Солнца выросло поколение революционеров а за ними — поколения советских людей.
 
Видит Бог, я никогда не искал близости с людьми во власти или большими начальниками. И тем не менее, в силу разных причин я повидал их достаточно на своём веку. 
Частично из-за проектов, в которых мне довелось участвовать. 
Но был в моей жизни и такой интересный момент. В конце восьмидесятых годов в Госплане СССР была устроена выставка разработок Сибирского Отделения Академии Наук СССР. Я на этой выставке представлял нашу Систему Автоматизации Проектирования. В соответствии с планом каждый час на нашей выставке появлялась новая делегация какого-либо министерства. Как правило, это был министр иногда с небольшой, а иногда с гигантской свитой. Так я не только лично увидел почти всех тогдашних министров СССР, но и со многими из них поговорил, представляя нашу систему. 
Ну а в Германии самым большим моим «достижением» в этом плане была возможность с весьма небольшого расстояния прослушать предвыборную речь Ангелы Меркель.

Следует сразу сказать: так же как просмотр видеозаписи рок-концерта несопоставим с присутствием на нём, так и в случае политиков и государственных людей составить о них мнение лучше всего, наблюдая их «вживую». 

До первой личной встречи с ним я видел Михаила Алексеевича в выпуске новостей, который показывали в нашем сельском кинотеатре перед каким-то художественным фильмамом. Запомнился высокий, очень немолодой человек, широченными шагами шагавший по проспекту чудесного города, а потом рассказывавший, сколько много прекрасного привнесёт наука в ближайшее время в нашу жизнь.

Когда я его впервые увидел «вживую», мне было шестнадцать лет, а ему — семьдесят два года. Это произошло в Академгородке, на открытии Летней Физматшколы. 
Весь год до этого (как и в предыдущие и последующие годы) подготавливались и проводились зимние школьные Олимпиады. Сначала в родной школе, потом в районе или городе, потом в области или крае. Охвачена была огромная территория СССР, от Урала до Сахалина и Якутии, от Карского моря на севере до самых южных городов Средней Азии. 
И наконец, эта гигантская работа завершена, несколько сотен детей, последовательно выигравших промежуточные олимпиады, добрались до Академгородка и сидят в огромном, шикарном зале Дома Учёных в ожидании чуда. 
Организаторы тоже чего-то ждут и посматривают на входную дверь. 
И вот, она распахивается и через зал к сцене широкими шагами почти бежит высокий, очень энергичный старик. 
Он подходит к микрофону и начинает свою очень короткую, но очень яркую речь. Он обращается к нам как к взрослым. На полном серьёзе, без раздражавшего меня в учителях и комсомольцах двуличия, когда ты вроде бы уже и взрослый, но нам ты не равен. 
Михаил Алексеевич потряс нас прямым обращением, призывом непременно, уже в ближайшее время заняться наукой. «Самые светлые, прорывные научные идеи рождаются в совсем молодых головах. Таких как ваши!» — убеждённо говорит он. «У нас, у стариков, и вон у них..» — и он махнул рукой в сторону своих приблизительно тридцатилетних коллег, —  «У нас  есть опыт и интуиция. Но идеи фонтанируют у нас плохо. Нет напора воды в кране. А вот у вас напор большой. И ничего, если идея окажется в конце концов пустой. Даже дурацкой. Вы её обмазгуете и созреете для новых идей. Но и учиться надо много, чтобы уметь идеи не только генерировать, но и оценивать и развивать. В Летней школе вы можете общаться друг с другом. С вами будут заниматься настоящие учёные. С вами проведут Конкурс Фантастических Проектов. Страна даёт вам шанс. Используйте его!»
Для меня это было круче, чем впечатление от рок-концерта. Михаил Алексеевич «завёл» всех сидящих в зале. Помню со мной рядом сидела хрупенькая девочка, с характерным для северных народом овалом лица, наверное четырнадцати лет. Её глаза-бусинки светились энтузиазмом. Наверное, как и мои. Казалось, она сейчас предложит: — «Ну что, пойдём однако науку двигать!».
Потом Михаил Алексеевич вышел из-за трибуны и стал объяснять опыты, которые показывали его молодые сотрудники. Бросилось в глаза, что одет он совсем просто. На ногах были простые «плетёнки». Было ясно, что одежда, антураж не играют для него никакой роли. Он был столь же прост, сколь и велик. 
Помню, как на сцену вытащили большой квадратный ящик с круглой дыркой спереди и резиновой стенкой сзади. Внутрь бросили дымовую шашку, и Михаил Алексеевич стал с разной силой и частотой бить по задней резиновой стенке колотушкой. Из круглой дырки вылетали кольца дыма идеальной формы и летели десятки метров в зал, где их «ловили» восторженные зрители. А Михаил Алексеевич «на пальцах», просто и доходчиво объяснил, как это получается. И, как ребёнок, радовался вместе с сидящими в зале школьниками.

А в одном из экспериментов что-то пошло не так. Раздался громкий хлопок и какая-то железка вырвалась, полетела вверх и прорвала материал навеса над сценой. Каждый раз, когда я потом бывал в Большом Зале Дома Учёных, я искал глазами и находил эту отметину. Ну а готовившему это экспериментатору наверняка крепко досталось. 

Людям душой мелким, корыстным, трусливым, да и просто обывателям было невозможно понять мотивацию Михаила Алексеевича. И тогда и теперь направление движения умных и энергичных людей в России одно — из периферии к центру. Молодые люди из деревень моего Павловского района стремятся переехать в Павловск. Родители в Павловске внушали и внушают детям: «Учись хорошо и уезжай отсюда в город». Город — это в основном Барнаул или Новосибирск. А молодые жители этих городов, в свою очередь, рвутся в Москву или Питер. 
А М.А. Лаврентьев в возрасте шестидесяти лет переезжает из обустроенного быта в Москве в буквальном смысле в снега Сибири. 
Он на краю того пятна на карте, где должен по его замыслу вырасти его «Город Солнца» покупает маленькую избушку лесника, куда переезжает со своей семьёй. 
Первые годы им придётся тесниться, уступая угол на время другим энтузиастам. В этом доме готовят пищу для первопроходцев, проводят летучки, а вечерами умудряются находить силы, время и место для разного рода интеллектуальных занятий с первыми жителями Академгородка. 

А от Академгородка пока, кроме названия, ничего нет. Первые сотрудники живут в щитовых бараках, первые студенты НГУ до суровых морозов живут в палатках, в которые приходят первые учёные Академгородка и пытаются проводить импровизированные лекции.

Первый секретарь Новосибирского Обкома КПСС Горячев не верит в альтруизм Лаврентьева и пытается докопаться, за что же того сослали в Сибирь. 
Несмотря на постановление ЦК КПСС о строительстве Академгородка, областное руководство откровенно саботирует строительство. Михаил Алексеевич, член ЦК КПСС, яростно спорит, угрожает, ругается, звонит в ЦК, летает в Москву, где встречается с большими начальниками. Но дело вязнет в лабиринтах бюрократии, стройка почти стоит.
Было от чего впасть в отчаяние. 

Я ярко представляю себе шестидесятилетнего человека, идущего несколько километров по тропинке в заснеженном лесу к первому и пока единственному построенному, да и то наполовину, зданию бушующего Города Солнца — зданию Института Гидродинамики. Наверняка он думает о семье, которую он перевёз из московского комфорта сюда, в этот глухой лес, где кроме их избушки буквально ничего нет. Он думает о нескольких соратниках, которых он убедил переехать в Сибирь и которые снимают случайно жильё в Новосибирске и фактически не имеют возможности без своих приборов и установок нормально работать. Он думает о живущих в палатках студентах, об откликнувшихся на призыв молодых учёных, которые обитают на птичьих правах в Москве, ожидая возможности переехать в Академгородок. Он думает и о молодых энтузиастах, приехавших строить Академгородок, которые живут в переполненных щитовых бараках и строят какие-то совсем другие объекты. 
Но Михаил Алексеевич не сдаётся, яростно борется дальше. 

И счастье в конце концов улыбается ему. Ему удаётся немыслимое — чисто гражданский и мало связанный с атомной промышленностью Академгородок берётся строить наверное самое мощное в СССР на тот момент министерство — легендарный Средмаш — Министерство среднего машиностроения СССР.  

И хотя объяснение того, что такое был Средмаш, не имеет прямого отношения к моему повествованию, я позволю себе как штрих к портрету времени коротко об этом рассказать. 

В описываемое время в СССР существовало около шестидесяти министерств и около двадцати Госкомитетов с сопоставимыми с министерствами полномочиями. По состоянию на конец семидесятых годов в названии девяти министерств присутствовало слово «машиностроение». Например — «Министерство машиностроения для лёгкой и пищевой промышленности и бытовых приборов». Раз есть «лёгкое» машиностроение, должно быть и «тяжёлое». И действительно, такое было: «Министерство тяжёлого и транспортного машиностроения». Было и просто «Министерство машиностроения». Наверное, оно занималось каким-то общим для всех машиностроением? Но нет. Было отдельное «Министерство общего машиностроения». Зачем это делалось, чтобы ЦРУ запутать? 
Не думаю. Скорее для того, чтобы до поры до времени не тревожить собственных граждан, когда они узнают, что около их города или деревни Министерство общего машиностроения или Министерство среднего машиностроения начали большую стройку. Поскольку только малая часть граждан СССР знала, что Министерство общего машиностроения отвечает за ракетный комплекс, а Министерство среднего машиностроения — за атомный. 
Собственно и занимались они не столько  строительством машин, сколько строительством ракетной и атомной инфраструктуры. 

Средмаш к началу описываемых событий построил в СССР немало, в том числе гигантских объектов типа Семипалатинского полигона, полностью закрытых и полузакрытых научных городков атомной отрасли. 
Новосибирский Академгородок был в его истории, насколько я понимаю, первым целиком гражданским, полностью открытым городом. 
Если остальные стройки Средмаш вел за высоким забором силами заключённых, солдат строительных батальонов и лишь частично — кадровых гражданских строителей, то Академгородок строился исключительно гражданскими строителями (за небольшим исключением специальных объектов Института Ядерной Физики и т.п.). Более того, в 1959 году Академгородок объявили Всесоюзной Молодёжной Стройкой, на которую приехало 9 тыс. молодых строителей (из общего числа на тот момент 13 тыс.).
Средмаш учредил строительный трест «Сибакадемстрой». После этого строительство пошло гигантскими темпами.

Позволю себе рассказать один эпизод, свидетелем которого я был сам.
В восьмидесятых годах по должности я должен был участвовать в ежегодных заседаниях партхозактива Академгородка. Самыми интересными на них были, пожалуй, перерывы между заседаниями, когда можно было выпить действительно хорошего кофе и купить редкую книгу.
Помню на одном из таких заседаний только что назначенный первый секретарь Советского райкома КПСС Новосибирска (т.е. Академгородка), распираемый гордостью от своего назначения, «проболтался», что он очень горд тем, что в его районе расположена самая крупная парторганизация за Уралом — парторганизация Сибакадемстроя.
Сидящие в зале недоуменно переглянулись. Сибакадемстрой занимал скромную площадку в нижней зоне Академгородка. Там высилось не очень большое здание Управления треста. Рядом располагались склады и гаражи. Всё это было обозримо и явно меньше некоторых институтов СОАН, например — ИЯФа. А ведь в Новосибирске были заводы с десятками тысяч работавших. И за Уралом много крупных городов со своими крупными заводами. Как же так?
Ответ был прост, но детали стали известны уже после краха СССР. 
В Академгородке располагалась только вершина огромного айсберга под названием «Сибакадемстрой». А строил этот трест не только и не столько Академгородок, сколько свои, «средмашные» объекты. Например, параллельно с Академгородком трест построил завод Химаппарат и жильё для его сотрудников, что по объёму сопоставимо с объёмом строительства верхней зоны Академгородка [1].

Но вернёмся к герою моего повествования.

Лаврентьева жители  Академгородка за глаза называли «Дедом». Кто уважительно, а некоторые — с неприязнью. 
Дед к нам, ФМШ-атникам относился как к соратникам. Он с увлечением сам водил экскурсии ФМШ-ников по своему институту Гидродинамики, показывал сварку взрывом, гидропушку и гидрорезак и при этом внимательно-требовательно всматривался в юношеские глаза: заинтересовало? 
Это было необычно. Такая его манера общения одновременно и манила и немного пугала. Как манит и пугает предложение подростку поиграть в футбол во взрослой команде, только эмоции были в тысячу раз острее. 

Человеческий калибр М.А. Лаврентьева был колоссален и неповторим. И ни его наследники, ни его приемники на посту Председателя Президиума СОАН этого уровня, на мой взгляд, не достигли. 
Я работал в одном институте с его сыном, Михаилом Михайловичем Лаврентьевым, крупным математиком, ставшим позже академиком и директором института Математики в Академгородке. А с его внуком, также Михаилом Михайловичем, я учился на одном курсе в Университете и потом наши пути иногда пересекались. 
При всём моём уважении к этим людям, с Дедом они ни как учёные, ни как личности, несопоставимы.

В своих воспоминания М.А.Лаврентьев высоко оценивает своего преемника на посту Председателя Президиума Сибирского Отделения Академии Наук СССР — Гурия Ивановича Марчука.
До 1980 года Г.И. Марчук был директором Вычислительного Центра СОАН СССР, где я начинал свою трудовую жизнь. В 1980 году он ушел на повышение в Москву. 
С моей стороны было бы несерьезно в деталях сравнивать эти две фигуры. Ни Михаила Алексеевича, ни Гурия Ивановича я близко не знал, и воспринимал их тогда как высоко возвышавшихся надо мной руководителей. Но совершенно очевидно, что это были совершенно разные руководители, представители разных эпох. 
М.А. Лаврентьев был романтиком науки, он жадно набрасывался на нужные стране задачи, искал в них математическую подоплёку. Сам старался дойти до сути всех проблем. Он со всей страны собирал и созывал таланты в надежде «привить» их на сибирской земле. Он «вдрызг» рассоривался с людьми, которые не делали или плохо делали своё дело, не говоря о том, чтобы жульничали. И нажил себе за свою долгую жизнь неисчислимое количество врагов.
Г.И.Марчук был типичный руководитель эпохи советского застоя. Он был всегда поразительно аккуратно одет, побрит, подстрижен и причёсан. Хоть помещай его портрет на Доску членов и кандидатов в члены ЦК КПСС. (Кстати сказать, он действительно стал в 1976 г. кандидатом в члены ЦК КПСС, а в 1980 г. — Председателем Госкомитета Советы Министров СССР по науке и технике и одним из заместителей Председателя Совмина). 
О его вежливости и безконфликтности ходили анекдоты. Его ученики говорили об «одном гурии» как единицы вежливости в конфликтных ситуациях. Он принципиально ставил почти на все открывающиеся вакансии своих бывших аспирантов. Только в крайних случаях — более опытных специалистов и то по принципу «увольнение с повышением», чтобы заодно расчистить дорогу своим ставленникам.
Он не был в этом оригинален. На фоне начавших разъедать госаппарат страны протекционизма и кумовства это выглядело совершенно нормально. К тому же, своих детей он особо не продвигал.

Да и сама наука «пошла не туда». М.А.Лаврентьев всегда знал, что «настоящие деньги» надо искать у военных. Но он искал и контактов с директорами сибирских и заводов, пытаясь там внедрить научные разработки и найти новые задачи. А финансировалось это за счёт т.н. пятипроцентного фонда. По закону, тогда предприятия страны обязаны были тратить 5% бюджета на науку и то, что сейчас называется инновациями.
Но неимоверно распухшие в семидесятые годы министерства начали «отбирать» у предприятий этот фонд с целью «централизации и оптимизации» его расходования. 
Как следствие этого, Г.И. Марчук не часто бывал на заводах Сибири, зато был частым гостем в московских ключевых министерствах и их т.н. опорных предприятиях. Министерства завели в Академгородке свои ведомственные отделы, которые были подкреплены со стороны СОАН своей координирующей бюрократией. 
Изначальная задумка Лаврентьева диалектически «вывернулась наизнанку». Вместо помощи Сибири, институты СОАН стали преимущественно работать на московские министерства. 

Это наверняка не могло не огорчать Деда. Как и то обстоятельство, что вся советская наука «свернула с колеи». Вместо живого дела, развития технического прогресса в стране, приоритеты науки были «переключены» на рейтинговые публикации. При этом априори публикации за рубежом, особенно на Западе, оценивались гораздо выше, чем в отечественных журналах. 
Но увы, в зарубежных редакционных коллегиях не всегда сидят только беспристрастные профессионалы. Советские учёные сами не заметили, что ими, как марионетками, начали фактически управлять из-за рубежа. 
Вначале это не бросалось в глаза. Но потом стало видно невооружённым глазом, как, особенно в гуманитарных науках, за счёт управления рейтингами публикаций в западных журналах растёт авторитет тех или иных научных и околонаучных заведений, а руководящие портфели в научных институтах получают «правильно мыслящие» специалисты. 
Скандалы последних лет в ВШЭ и Институте Философии АН России — наглядные тому примеры.

Изменение приоритетов для учёных Академии Наук сыграло свою зловещую роль в торможении научного прогресса в стране и последующей деградации советской науки. Но не одно оно. 
Наверное куда больший вред нанесла бюрократизация научного процесса. Вот характерная выписка из протокола одного из заседаний Президиума СОАН, где обсуждался один перспективный проект. Выслушав докладчика, М.А. Лаврентьев с очевидной горечью отметил:  «Министры будут против. У них есть кадры, планы, они их делают. Вот сварку взрывом мы пробивали 10 лет, а американцы создали для этих дел фирму и зарабатывают миллиарды <...> Если эта вещь пройдет быстро, то соответствующие министерства окажутся банкротами (шум) <...> У нас министры — удельные князья» [2].
Чтобы решить эту, а также демографическую проблему Академгородка, было решено вокруг его построить «пояс внедрения» из Конструкторских Бюро ведущих министерств. Это был вынужденный шаг. На него М.А. Лаврентьев согласился с тяжёлым сердцем. Академгородок и так начинал становится малоуправляемым монстром. Мечта «Деда» о компактном научном городке с высоким уровнем контактов разнопрофильных учёных между собой шла ко дну из-за излишнего ориентирования некоторых директоров институтов на естественным образом связанные с ними министерства. Особенно остро конфликтовал он с «атомной мафией» во главе с директором ИЯФа, академиком Будкером [2]. 

Наверное, М.А. Лаврентьев остро переживал и из-за «ошибки в конструкции» Академгородка. 
Дело вот в чём. Трест Сибакадемстрой построил Академгородок очень быстро. На определённом этапе «вдруг» оказались построены корпуса новых институтов. Почти единовременно было необходимо найти буквально тысячи учёных, организовать их в лаборатории, отделы. Если с директорами институтов Дед разбирался сам, стараясь тщательно их отбирать, то до уровня руководителей отделов или лабораторий он дотянуться физически не мог. Да и у директоров простор для манёвра был небольшой — Новосибирский Университет был ещё мал, остальные сибирские университеты только набирали обороты. По этому поводу Дед однажды раздражённо сказал: «Открыли университетов много, а ученых нет.»[2]. 
Пытались интенсивно «заманивать» перспективных молодых учёных из Москвы. 
Научный оппонент моей диссертации, один из основателей советской машинной графики, Юрий Матвеевич Баяковский рассказывал мне, как большую группу выпускников Московского Энергетического Института, получивших там блестящее образование в области ЭВМ, пригласили в Академгородок, обещали большие перспективы и… немыслимое — водили по пустым квартирам с предложением выбрать на свой вкус — с видом на лес или на улицу. Но московские институты и подмосковные «ящики» тоже «отрывали с руками» талантливых выпускников. 
Вышеупомянутая «ошибка конструирования» была неизбежна и выразилась в том, что многие сотрудники научных институтов Академгородка оказались ровестниками, практически одногодками. В этой ситуации руководящие портфели нижних уровней были розданы не самым оптимальным образом. Естественный карьерный рост сотрудников оказался очень затруднительным, а ротация руководящих кадров в советской системе уже отсутствовала. Вчерашние желторотые студенты, оказавшиеся волей судьбы  в середине и конце шестидесятых годов на постах завлабов и завотделов благополучно там “окопались” и сохранили их до выхода на пенсию. Зачастую с очень спорным балансом своей научной жизни.

Избыток квартир тоже быстро закончился и перерос в их дефицит для всё новых сотрудников. А у счастливых обладателей квартир появились дети, стало тесновато. Потом дети выросли, и многие из них тоже хотели бы работать в Академгородке и конечно, жить отдельно от родителей. Но построить рядом еще один городок было нельзя. 

К счастью, рядом с Академгородком могучий Сибакадемстрой построил филиалы Медицинской и Сельскохозяйственной Академий Наук СССР. Научные городки появились и в других городах Сибири. Хорошо получилось в Красноярске и Томске, похуже в Иркутске, совсем плохо в Омске и Барнауле. 

Но их строительством М.А. Лаврентьев уже почти не занимался. 
В 1975 году «его ушли» с поста Председателя Президиума СО АН. 
С одной стороны, на тот момент ему было уже 75 лет. Но с другой стороны, он был полон сил и энергии и к тому же так и не подобрал себе преемника. 

В борьбе кандидатов на его место, которая протекала и Академгородке, и в обкомовских кабинетах и в Москве, неожиданно для многих победил Г.И.  Марчук, который вначале не рассматривался как фаворит. (Кстати, на должности Председателя СОАН  Г. И. Марчук проработал недолго, всего пять лет). 
Печальные детали «ухода» Деда описаны в книге «Академгородок в 1975 году: как уходил Лаврентьев. Опыт исторической реконструкции» [2].  А его официальную биографию и воспоминания соратников можно прочитать в книге «Век Лаврентьева» [3].

Его именем названо несколько улиц в городах России и главный проспект Академгородка, его детище Физматшкола и школа N 130, его Институт Гидродинамики.

В соответствии с завещанием М.А. Лаврентьев похоронен на кладбище Академгородка. 

Если бы Михаил Лаврентьевич мог сегодня пройтись по проспектам и улицам Академгородка, он наверное, многому бы удивился.

Наверное, он удивился бы тому, что рассчитанные на 25 лет панельные дома стоят до сих пор. Такие «короткоживущие» дома надо было тогда строить потому, что по завету партии через двадцать лет все жители СССР должны были жить при коммунизме. Откуда при коммунизме возьмутся новые, современные дома, никто не знал, но почти все в это верили.

Наверное его очень сильно огорчила бы пустота коридоров и кабинетов институтов Академгородка. Молодёжи в институтах почти нет. На зарплату учёного семью не прокормишь. Оставшиеся старики балуют работу своим посещением не часто. 
Но в некоторых институтах всё же кипит жизнь. Их руководители сумели «ввинтиться» в капитализм, который вернулся в страну. Кроме того, многие помещения институтов сдаются фирмам. И среди этих фирм много технологических, очень интересных.

Наверное порадовался бы Михаил Алексеевич новым корпусам созданного им Университета. А заодно и вознесшегося Технопарка. 

Академгородок — не единственная заслуга Михаила Алексеевича. Его научные достижения в рамках оборонных проектов, в том числе атомного проекта, до сих пор известны только по полученных за них наградам. 
Лично для меня очень важен его вклад в создание советских ЭВМ. Это именно он поставил на ноги Институт Точной Механики и Вычислительной Техники (ИТМиВТ), которым он руководил в 1950-53 годах. Соглашаясь на директорство, он предупредил, что наведёт там порядок, укрепит его, но будет с первого дня искать на своё место профессионала. И он его нашёл — С.А. Лебедева, под руководством которого ИТМиВТ создал феноменальные для своего времени вычислительные машины. А последнее творение С.А. Лебедева, БЭСМ-6, была лучшей вычислительной машиной в мире. 

Но всё же главным детищем М.А. Лаврентьева был Академгородок. 

Академгородок строили и обустраивали тысячи, десятки тысяч людей.  Но это он, Михаил Алексеевич Лаврентьев, его придумал и вложил свою душу в его создание. 
Это его Город Солнца. Он живёт и развивается без него. Он по-прежнему является магнитом для пылких умов. 
Ради этого стоило жить и бороться.

***
Я очень рекомендую прочитать книгу [3]. Она состоит из воспоминаний самого Михаила Алексеевича и воспоминаний о нём самых разных людей. И хотя там есть несколько дежурных воспоминаний, в целом эта книга действует как лекарство для поднятия духа.

***

Эта статья — переработанный для Хабра вариант истории из моей открытой книги «Мемуары кочевого программиста: байки, были, думы». Если у вас есть время и настроение — я приглашаю вас полистать её страницы.

Ссылки

1. Завод, люди, судьбы. Полвека в ядерной индустрии России. Издательство «ЦЭРИС». Новосибирск. 2005 г.
2. И.С. Кузнецов. Академгородок в 1975 году: как уходил Лаврентьев. Опыт исторической реконструкции. Новосибирск: Изд-во ООО «Клио». 2005. ISDN5-88839-040-2
3. Век Лаврентьева. — Новосибирск: Издательство СО РАН, филиал В26 «Гео», 2000. — 456 с. ISBN 5-7692-0366-8

 

Источник