Великие мегаполисы и цивилизация XXI века оставят геологическое наследие, которое сохранится в течение тысячелетий. Но, как рассказывает автор этой статьи Дэвид Фаррелл, некоторые артефакты окажутся долговечнее других.
Казалось, будто весь мир подо мной закован в бетон. Может быть, джетлаг всему виной, но от открывавшегося вида было дурно: куда ни глянь, город растекался до горизонта. Это был Шанхай, один из крупнейших мегаполисов мира. Со смотровой площадки на Шанхай-Тауэр, втором по высоте здании мира, город выглядел бескрайним. Во все стороны, словно рябь на воде, разбегались небоскребы, далеко-далеко сливавшиеся в голубую дымку спальных районов.
Современный городской ландшафт настолько же геологичен, насколько урбанистичен. Если Шанхай — бетонная пустыня, то Нью-Йорк стал первым каньонным городом, где улицы, застроенными небоскребами, превратились в глубокие ущелья, способные сравниться лишь с долинами великих рек, формировавшиеся тысячелетиями. В одном из своих поздних эссе Вирджиния Вулф пишет, что как птица летит над дельтой Гудзона, минуя Стейтен-Айленд и Статую Свободы, направляясь далее к бетонным расселинам Манхэттена. «Город Нью-Йорк, над которым я парю», — писала она в 1938 году, — «словно соскребли и счесали лишь прошлой ночью. Тут нет домов. Город состоит из высоченных башен, и каждая прошита миллионами дыр».
Первые города воспроизводили ту среду, что служила местообитанием людям, вчерашним кочевникам: в городе на ограниченной территории были сосредоточены укрытия и средства жизнеобеспечения. По мысли писательницы Гайи Винс, здания и инфраструктура урбанистического ландшафта имитируют «обзор, открывающийся с гор, сухие убежища знакомых пещер, свежую озерную и речную воду».
Если в характере городов есть геологический компонент, то напрашивается вопрос: а какой след они оставят в стратиграфии XXI века? Окаменелости – это своего рода планетарная память о том, какие формы когда-то существовали в мире. Ныне не забыты ландшафты глубокого прошлого – так как в геологической летописи далекого будущего отпечатаются Шанхай, Нью-Йорк и другие великие города?
Можно предположить, что города слишком эфемерны, чтобы превратиться в окаменелости. «Большинство зданий рассчитано на 60 лет», — говорит Рома Агравал, инженер-проектировщик, участвующий в возведении лондонского небоскреба «Шард», — «и я всегда думала, этот срок кажется слишком коротким, ведь он сравним с моей жизнью». Если вы хотите построить что-нибудь, что простоит десятки тысяч лет, «то силы, с которыми вам придется потягаться, становятся титаническими», — объясняет она. Большинство инженеров на такие сроки не загадывают.
Но, пусть здание может быть и не рассчитано на то, чтобы стоять тысячелетиями, это не означает, что оно не оставит геологического следа. По мнению Яна Заласивича, почетного профессора палеобиологии из Лейчестерского университета, от мегагорода останется окаменелость, и это «весьма резонный, даже прозаический геологический прогноз». Я спросил его, откуда такая уверенность. «Как геолог, вы уже почти задали вопрос от противного», — ответил он, — «а как, по-вашему, это предотвратить?» [фоссилизацию города – прим. пер.]
Он говорит, что все зависит от долговечности, наполнения и местоположения города. Основные составляющие современного города имеют геологическое происхождение, и, следовательно, пусть и по-своему, но весьма долговечны. Большая часть железной руды на Земле сформировалась примерно два миллиарда лет назад. Песок, щебень и кварц, входящие в состав бетона, относятся к самым прочным веществам на Земле. Когда-то эти износоустойчивые материалы находились в естественных залежах. Но, тогда как ранее их приводили в движение лишь вода, сила тяжести и тектоническая активность, сегодня их мобильность обусловлена сочетанием человеческой инициативы и углеводородной энергии.
Мы живем в величайшую градостроительную эпоху в мировой истории. Триста лет назад существовал всего один город с населением более миллиона человек (Эдо, современный Токио). Сегодня городов-миллионников уже более 500, но все они просто теряются на фоне мегагородов, таких как Мехико (население: 21 миллион человек), Шанхай (24 миллиона) и Токио (сейчас 37 миллионов). Как я узнал, работая над моей книгой «Footprints: In Search of Future Fossils», в градостроительной отрасли используются умопомрачительные объемы материалов. Каждые 100 лет горнодобывающая и строительная отрасль перемещают по планете такое количество пород, какого хватило бы на формирование нового горного хребта шириной 40 км, длиной 100 км и высотой 4 км. Бетона, отлитого со времен окончания Второй мировой войны, хватило бы, чтобы покрыть всю нашу планету, как сушу, так и воду. Согласно исследованию, опубликованному недавно в журнале Nature, общая масса зданий и коммуникаций, присутствующих сейчас на планете, превышает массу всех деревьев и кустарников (1100 гигатонн против 900 гигатонн).
Специфика той окаменелости, которая останется от города, серьезно зависит от его местоположения. С геологической точки зрения суша постоянно находится в —движении, либо поднимаясь, либо опускаясь на «тектоническом лифте». Например, такой город, как британский Манчестер, находится на территории, которая до сих пор продолжает подниматься со времени последнего ледникового периода. Поэтому со временем такой город полностью разрушится под действием эрозии, от него останутся лишь следы кирпича, бетона и фрагменты пластика, которые окажутся в Ирландском море. «Но многие крупнейшие города мира глубоко вросли в устья рек, дельты и прибрежные равнины», — говорит Заласивич, — «и они опускаются. Дельты затапливаются, такова их природа». Во многих случаях человеческая деятельность сильно ускоряет этот процесс. С
1900 года Шанхай опустился на 2,5 м из-за извлечения грунтовых вод, а также под весом собственных зданий, давящих на болотистый грунт. Добавьте сюда подъем уровня моря, который к 2100 году станет выше на метр. «Но даже без учета наступления моря», — говорит Заласивич, — «этот результат неизбежен, поскольку город опускается постоянно».
Что насчет конкретного здания? Башня Шанхай-Тауэр весит 850 000 тонн: у нее 632-метровый стальной каркас, в здании более 20 000 оконных стекол и 60 000 кубических метров бетона. Как все это фоссилизируется?
«Допустим, с Шанхаем произойдет то же самое, что сейчас происходит с Амстердамом и некоторыми районами дельты Миссисипи, где накапливаются речные наносы,» – говорит Заласивич, — «такие изменения будут прогрессировать в течение тысяч, сотен тысяч, миллионов, а далее и десятков миллионов лет».
Шанхай, как и другие богатые города, будут активно отстаивать от наступления моря, но климатический цикл обратной связи таков, что на протяжении ближайших веков уровень океана будет постоянно расти. Когда справиться с водой будет уже невозможно, люди, вероятно, начнут постепенно покидать город, причем, богатые уедут первыми. Беднота, которой некуда деваться, возможно, приспособится к полуводному существованию. Пройдет несколько сотен лет, и верхние этажи Шанхай-Тауэр будут ветшать под действием выветривания и дождя. Возможно, их подточат и «сталкеры», которые будут воровать оттуда ценные материалы. Если часть нижних этажей башни все-таки устоит над водой, то основой им будут служить лишь один-два уже затопленных нижних этажа, а вокруг все будет усыпано щебенкой, в которую превратятся развалины верхних этажей.
Неизбежное затопление может произойти как из-за наступления моря, так и из-за обрушения гигантской плотины «Три ущелья», расположенной выше по реке Янцзы. Но текущая вода принесет с собой огромную массу ила и прочих осадочных пород, которые покроют первый этаж и подземные этажи как парафин. Через 500 лет там, где раньше стояла башня, останется лишь низменный остров, рыжеватый от ржавчины, оставшейся от четырех необъятных стальных суперколонн, когда-то удерживавших башню. Вся ее реальная история окажется под землей.
У Шанхай-Тауэр пять подземных этажей, где расположены, в том числе, магазины, рестораны и паркинг на 1 800 машин. Эти пространства, погребенные под толстым слоем ила, будут таким образом законсервированы и избегут эрозии, а далее начнут превращаться в окаменелости – «назовем это «эффектом Помпеи», если хотите», — говорит Заласивич.
Вода, просачивающаяся на нижние этажи, почти сразу же начнет реагировать с кальцийсодержащими компонентами бетона и образовывать сталактито- и сталагмитоподобные наросты, формирующиеся в антропогенной среде. Они будут расти на протяжении тысячелетий, придавая торговому залу антураж, который сгодился бы для фильма ужасов. Если человечество к тому времени еще сохранится, то большинство вещей, представляющих ценность, будет унесено оттуда еще до полного запустения Башни – большинство, но, вероятно, не все. Алюминий в вентиляционной системе, нержавеющая сталь в фудкорте и, может быть, даже несколько машин в паркинге все-таки останутся – и с ними произойдут примечательные трансформации.
Сначала машина будет просто ржаветь, но, поскольку железо хорошо растворяется в бескислородной воде, именно это и начнет происходить с металлическими деталями автомобиля. Либо, возможно, ходовая часть машины станет минерализоваться, реагировать с сульфидами и превращаться в пирит. Железо в стальных балках или в армированном бетоне, кухонная утварь или даже крошечные железные включения в динамике мобильника – все это приобретет золотистый цвет. Даже целые помещения, например, кухня фудкорта со множеством столешниц из нержавеющей стали – могут покрыться золотом дураков.
Пластик, защищенный от жесткого выветривания и воздействия ультрафиолета, останется в числе самых долговечных материалов. «Никто не знает наверняка, как долго он сохранится», — говорит Заласивич, — «но здесь можно провести аналогию с другим длинноцепочечным полимером». Если насекомое увязнет в расплавленном пластике до того, как Башня будет окончательно отрезана от мира, то он может сохраниться точно как жук из юрского периода в янтаре.
Со временем пластик карбонизируется и станет хрупким. Листовой алюминий в отопительных трубах свяжется с силикатами и медленно превратится в каолин, который послужит идеальной средой для фоссилизации. Через сто тысяч лет после того, как башня будет покинута, каолин затвердеет и превратится в сланцы, испещренные жуткими отпечатками пластиковых ножевых рукоятей, выключателей и набалдашников с ручек переключения передач.
История продолжится еще на больших глубинах. Вся башня Шанхай-Тауэр покоится на бетонном фундаменте толщиной один метр, покрывающем площадь почти 9 000 кв.м. Под ним находятся 955 железобетонных свай, каждая метр в диаметре, вбитых на 86 м в мягкий грунт. Через несколько миллионов лет, когда подземные слои изменятся до неузнаваемости под грузом воды и осадочных пород, некоторые из этих свай растрескаются, искривляясь внутри спрессовываемых иловато-глинистых формаций подобно ископаемым корням исполинского давно истлевшего дерева.
По прошествии миллионов, а затем и десятков миллионов лет такие трансформации замедлятся. Редкоземельные металлы, которые вытекут из выброшенных мобильных телефонов и прочей электроники, могут сформировать вторичные минеральные кристаллы. Ветровые стекла автомобилей и витрины магазинов претерпят расстеклование, потемнев, точно, как обсидиан, долго находящийся под землей. К тому времени весь город окажется спрессован, приняв вид прослойки толщиной, пожалуй, не более нескольких метров. Все, что останется от Шанхай-Тауэр — это геологическая аномалия, усеянная ископаемыми отпечатками палочек для еды, стульев, симкарт и заколок.
Все это уйдет под землю, может быть, на глубину нескольких тысяч метров. Но геология никогда не стоит на месте. Примерно через сто миллионов лет, когда начнут формироваться новые горные хребты, спрессованные остатки сооружения, когда-то называвшегося Шанхай-Тауэр, могут быть вытолкнуты наверх и вновь найдены.
«У зданий свои сюжеты», — пишет Рома Агравал в своей книге «Built». Они расскажут истории тех, кто в них жил, историю мира, для которого они были возведены. То же касается и останков Шанхай-Тауэр, даже по прошествии столь длительного времени. Любые археологи будущего, будь то представители какой-то развитой земной формы жизни, либо инопланетяне, смогут в поразительных деталях воссоздать, как выглядел мир в XXI веке – при условии, что у них в распоряжении будут те методы, которые есть у современных геологов.
Окаменелости велосипедов или резиновых сапог укажут, что мы были двуногими. По фоссилизированной клавиатуре будет угадываться форма наших рук, а очки или слуховые аппараты подскажут, как мы воспринимали мир. Очертания вставной челюсти, мотоциклетного шлема, инвалидной коляски, неопренового гидрокостюма или даже магазинного манекена расскажут о форме наших тел и даже, возможно, о нашем половом диморфизме.
С археологической точки зрения на протяжении большей части человеческой истории одежда не отличалась долговечностью. Но с появлением пластика мы вдруг обзавелись супер-износоустойчивым техно-мехом, именно так – съемным техно-мехом.
Таким образом останутся следы не только от наших тел, но и от нашего разума. Масштаб и сложность наших ископаемых городов засвидетельствуют, что мы были общественными существами. Возможно, геолог из далекого будущего заключит, что человечество было подобно общественным насекомым, например, термитам, но вполне вероятно, что сохранится и достаточно свидетельств личной изобретательности и подлинно разнообразные ископаемые отпечатки, которые Заласивич именует «техноокаменелостями», свидетельствующие об обратном. Более того, о масштабах нашей изобретательности можно будет судить по тому, какие усилия нужно приложить для создания мобильного телефона: извлечь из земли залегающие на большой глубине углеводороды и металлы, а затем доставить их с одного континента на другой, где они поступят на обработку в цеха с исключительно сложными сборочными линиями.
Подобно фоссилизированным норам и канавкам, оставшимся от древних существ, аналогичные окаменелости нашего времени (ихнофоссилии) покажут, как мы двигались. Равно как и то, что мы полагались не только на собственную локомоцию. Под Шанхаем проложено более 300 км линий метро. Поскольку метро будет хорошо защищено от эрозии, возможно, что сохранятся целые перегоны, и даже вагон. Сохранившиеся участки тоннелей, вместе с бордюрным камнем, системами вентиляции, стеклянными плафонами и медной проводкой осветительных приборов – подскажут, что существовала сеть подземных дорог длиной 50 миллионов километров, когда-то охватывавшая всю планету. Мощные залежи угольного шлака в гаванях крупнейших портовых городов (шлак в XIX веке просто сбрасывали с борта пароходов) будут считываться как узлы на карте глобального мореходства.
Окаменелости на месте Шанхай-Тауэр можно будет сопоставить с останками иных высотных зданий в других городах, обрисовав картину глобальной культуры горожан, использовавших в строительстве одни и те же синтетические материалы и пользовавшихся в повседневной жизни во многом схожими вещами. Такая однородность также выразится и в палеобиологии будущего. Окаменелости небольшой горстки одних и тех же видов будут снова и снова попадаться на всех континентах кроме Антарктиды. «Крыса антропоценовая» будет наиболее типичным видом, обитавшим в эпоху великого градостроительства. На свалках по всему миру вперемешку со строительным мусором и пластиком будут попадаться кости популяции кур, в количестве 60 миллионов особей ежегодно потреблявшихся человечеством в пищу.
На самом деле, вероятно, что именно свалки, а не останки городов как таковые, поведают наиболее детализированные истории о нас. Современные свалки могут достигать десятков метров в толщину и занимать много квадратных километров. Их будут находить по износоустойчивому неопрену. Увидят, что там полно отдельных пластиковых пакетов с отходами, служащих двойной пломбой, предохраняющей свалки от коррозионного воздействия ультрафиолета, кислорода, воды и едких химикатов. Рядом с каждым реликтовым городом найдется теневой город, обширный культурный слой, по которому можно будет судить обо всем, что мы выбрасывали.
Стратиграфическая летопись будущего покажет, что не все мы влияли на планету одинаково. Те, кто жил поблизости от мест извлечения ресурсов, обходились гораздо меньшим количеством горючего, чем горожане. Окаменелости укажут на этот сюжет о глобальном неравенстве. Кроме того, они могут показать, как наша деятельность повлияла на целые поколения потомков, которые были вынуждены расхлебывать последствия нашей углеродной зависимости.
Возможно, будет просто некому находить или осмысливать культурный слой наших городов. Но это не значит, что нам не следует задумываться о долгосрочных последствиях. Нам всем может пойти на пользу, если мы научимся думать как геологи. Ученый-эколог Маршия Бьёрнеруд призывает воспитывать в себе чувство «своевременности», которое она описывает как «чувство отдаленности и близости на географической карте отдаленных эпох». Ее подход побуждает нас лучше понимать актуальность размышлений о том, каковы масштабы нашего влияния на планету, и какую историю мы хотели бы запечатлеть в окаменелостях будущего.
Побывав в Шанхай-Тауэр, я отправился поездом в Наньхой, город, возводимый сейчас на побережье Пудонг, чтобы немного рассредоточить перенаселенный Шанхай. Когда я добрался на берег, стоял отлив. У меня за спиной стояла волнообразно изгибающаяся стена чуть выше моего роста, обращенная к морю. Шанхай отгородился от моря таким барьером, длина которого – 520 км, но рано или поздно океан возьмет город. Через 100 или через 10 000 лет там, где когда-то стояли величайшие мегаполисы, цивилизация начнет медленно превращаться в геологию. «Позвольте показать вам прилив, который придет за нами», писали Кэти Джетнил-Кидженер и Ака Нивьяна в своих стихах Rise, — «и пробудит наше воображение, превратив нас в камень».
