«Меня зовут Радиана Уотерс. Злой план был снова претворён в жизнь. План, который раз и навсегда изменит ход нашей истории. Прежде чем очередная ночь подойдёт к концу, одна лабораторная мышь должна решиться на важный для всех нас момент, дабы спасти жизнь остальным обитателям исследовательского центра ГеноВирджио LPT».
Эльф-учёный в тот вечер долго сидел за столом, читая книгу про нейтрализацию магии противников, и даже не думал отходить ко сну. Его подопечные, те, кто был поменьше, смирно сидели в своих клетках, ожидая жуткой участи, которой он бы с превеликой радостью подверг их на следующий день.
Те, кто обладал наибольшим размером и силой, потихоньку начинали бунтовать, и, дабы усмирить их крутой нрав, двум помощникам эльфа — горбуну Мариону и несколько глуповатому Рамосу — несколько раз подвергнуть их ударам напряжения из генератора, возвышающегося над всеми приборами.
В отличие от большинства Людей, эльф не только работал в своей лаборатории, но и даже жил в ней. Она всецело принадлежала только ему после того, как шеф, в прошлом — выдающийся биолог, был выслан из Кадрестейна на необитаемый остров за то, что загубил немало собачьих жизней, дабы доказать одно — для жизни любого живого существа необходима работа легких.
Эльф был его лучшим учеником и ассистентом. Он почерпнул у профессора почти все, что нужно было знать. А потом их пути разминулись — Аланнанар — так звали эльфа — был вовлечён в тщательное изучение молекул и структуры живого существа, а его учитель Дрэад — продолжил свои эксперименты.
Когда настал час изгнания, Дрэад передал часть знаний Аланнанару и поспешил надолго залечь на дно. А тем временем в секретную лабораторию ворвались дозорные эльфы и сыщики, которые буквально переворачивали все вверх дном и опустошали в поисках улик.
Стараясь избежать кары за соучастие, Аланнанар не удержался и выдал адрес местоположения профессора. Свора сердитых псов, вступая в опасный союз с бандами Бродячих Кобелей и Крутых Сизарей была готова разорвать на части тех, кто учинил расправу над невинными родственниками ради доказательства одной теории.
Что тут началось! Мир планеты Дракониан раскололся надвое, как яичная скорлупа. Между стражами порядка и мирными жителями далёкой Сильвании, Хаундлэнда и Канисии возникло своеобразное соревнование — к кому быстрее в лапы попадётся коварный злодей.
Было решено закрыть все входы и выходы в людские и эльфийские города, повсюду на столбах и зданиях висел портрет профессора. Лишь в лес и в море был открыт доступ. Люди решили, что если им не удастся совершить возмездие, пусть это за них сделают орки, разбойники или Боги.
Но профессор Дрэад оказался проворнее. Он сменил своё имя на Джозефа Манница, и эта фальшивка позволяла ему свободно перемещаться по Дракониану. Вскоре на дирижабле он достиг пределов Малиона и поселился на одном из островов, прилегающих к нему.
После долгих и безуспешных поисков, как раз-таки к началу Войн Пламени, многие сочли профессора мёртвым, но вот родственники убитых им собак так дело просто не оставили.
Один из детективов дал им однажды адрес Аланнанара Франкенмера, близкого помощника, но, как только те оказались возле дома, то заметили табличку «Здесь никого нет!»
Закончилась охота тем, что Аланнанар в буквальном смысле ушёл в подполье, где обустроил настоящую модель бункера и продолжил свои исследования. Вскоре стали пропадать местные обитатели — ни лягушки, ни даже крысы нельзя было встретить в городах Дракониана.
Лишь спустя некоторое время было воздвигнуто трехэтажное и довольно-таки мрачное здание для лаборатории. За долгие годы оно обросло лишаем и было похоже на то, как пара чудаков решила испытать атомное оружие.
Спальня и остальные комнаты эльфа располагались на втором этаже. Там же была и операционная.Третий этаж был оборудован гомогенизатором и примитивной зоной для сдачи биоматериалов. Кабинет же располагался на первом этаже, как и столовая.
На участке того эльфа, в непосредственной близости от здания, как в зоопарке, располагались просторные вольеры, а гул зверей, ещё не знавших, что их ждёт, не смолкал вплоть до наступления сумерек.
Мыши — почти все белого цвета — шуршали в своих клетках. Некоторые беззаботно вращались в колесе, стараясь хоть как-то сгладить и без того нелёгкую жизнь в вечно тусклом помещении. Но лишь один из них что-то строчил в своём блокноте, который исподтишка взял со стола зазевавшегося сотрудника.
Никто из персонала лаборатории и понятия не имел, чем завершился их последний эксперимент, самый жуткий из всех, когда-либо проводимых в стенах этой обсерватории. Хёрн — так назвали они мышонка — никогда не забывал о тех днях, когда его насильно разлучили с родными.
Он был столь же беззаботен, как и тысячи других зверят, населявших Дракониан. Его дом располагался где-то в лесах города Палбурга. Отцом маленького Хёрна был Уранус, который верой и правдой служил Велликой Матери Всего Сущего, драконице Нэйчерлите.
Испокон веков Белые Мыши считались её личной свитой и почитались наравне с Богами — Драконами. Но в один прекрасный день на этих землях объявилось двое людей — Лиоул Фасут и Уилли Фуатс, и для несчастных мышек настали тёмные времена.
Хёрн в тот день дважды оказался в западне. Набегавшись и наигравшись досыта с сестрёнкой Лорел, он решил вернуться домой. Вдруг незнакомый запах копчёного сыра одурманил его разум. В животе заурчало.
Мышонок на мгновение забыл то, что неоднократно повторяла ему матушка Иветта: ни при каких обстоятельствах не поддаваться тому манящему запаху, держаться подальше от сыра, питаться только зёрнами. Но чувство голода пересилило в малыше природный страх.
Как под гипнозом, Хёрн пошёл на позывные того блюда. Как только он коснулся лапками кусочка, как лежащая только что неподвижно железная пластина задрожала. Ещё немного, и мышонок бы не вырвался из стальных объятий, но он ухитрился увернуться, а в капкан попал только его хвост.
Перепугавшись до смерти, Хёрн начал пищать и носиться по поляне. Но упустил одно: к устройству, которое чуть было не погубило его, на верёвке была привязана стальная клетка, которая вмиг обрушилась на него. Такого исхода событий малыш явно не ожидал. Из глаз Хёрна закапали слёзы.
Внезапно темная тень зловеще нависла над беззащитным существом, и Уилли Фуатс — тонкий человек с сачком в руках с ухмылкой произнёс:
— Ну, вот ты и попался, дружок! Хорошо же, ты станешь единственным экземпляром для моей коллекции! Загружайте их, ребята!
Вскоре подъехал грузовик. В нём на полках уже стояли клетки с различными зверятами — крысами, мышками и даже хомяками. Внутри салона ощущался едкий запах спирта, но Хёрн тогда ещё того не знал.
Многие из узников дрожали, пищали, плакали. Когда задние двери были закрыты и запечатаны, в окне Хёрн увидел, как его брат Брайс, сестричка и мать ищут его. Задыхаясь от быстрого бега, мыши что-то кричали ему вослед, махали лапками, пытались остановить машину. Безуспешно.
Люди, перебросившись незначительными для мышей фразами, вошли в салон следом. Заревел мотор, и грузовик помчал Хёрна через всю округу. Мышонок пытался выбраться, он принялся неистово грызть прутья, шуршать лапками, обнюхивать пространство в надежде найти какую-то лазейку и сбежать в Палбург, к родным.
Его сердце неистово колотилось, он видел, как бежала за машиной его мать, стараясь перегрызть шины на ближайшей остановке, и, захлёбываясь слезами, умоляла Хёрна вернуться к ней. Мышка простирала свои лапки, останавливалась, чтоб перевести дух, и снова бросалась в погоню.
Но грузовик скрылся за ближайшим поворотом на шоссе, а бежать по асфальту было слишком рискованно: «Железные монстры», как называли Мыши автомобили, грозились в любой момент расплющить под колёсами. Так и вернулась Мышка домой несолоно хлебавши.
Машина привезла зверей прямо к воротам лаборатории ГеноВирджио, которая располагалась на холме, вблизи раздвижного моста. За ней , словно темные наконечники стрел, возвышался лес.
Водитель останавливался дважды. Хёрн понял это по заглушающемуся звуку мотора. Он видел сам, как из двери посередине показалась толстая женская фигура в белом халате. До ушей мышонка доносился грохот дверью и чьи-то голоса. Дама достала какой-то блокнот и, обходя грузовик, что-то писала в нём синей ручкой.
Когда все дела были решены, дама поспешила удалиться. Оглушительный писк собратьев Хёрна, длившийся почти всю поездку, вдруг утихли, и мышонок услыхал топот чьих-то ног. Он понял, что машину разгрузили, и всех куда-то унесли. Страх того, что и он был следующим, сковал бедного Хёрна.
Следующее, что он смутно припоминал, — это модель клетки, в которую он был помещён. Та, в которой он добирался до лаборатории, была в тот же день (точнее — вечер) утилизирована. И опять в нос Хёрна бросился знакомый запах, который он так ощущал в салоне.
Несколько пар ног важно прошествовали перед ним, и мышонку казалось, что не будь пред ним завесой в виде решёток и прутьев, то был бы он так же раздавлен, как и его мать под колёсами проезжающих мимо машин. Яркий свет слепил глаза Хёрну, и, ища спасения, мышонок забился в самый конец переноски и зажмурился.
Очнулся он в кабинете, в более просторной клетке, совсем один, в темном помещении. Мышонок сильно перепугался и, свернувшись калачиком, погрузился в сон, искренне пожелав, чтобы всё это осталось страшным сном.
Наутро он был разбужен тем, что молоденькая медсестра открыла дверцу клетки, чтобы поменять воды. Хёрн с любопытством оглядывал её. Девушка ласковым тоном пыталась заговорить с ним. Напрасно она уверяла Хёрна в том, что все трудности переезда позади, и ему здесь некого и нечего бояться — мышонок забился подальше и презрительно поглядывал на неё.
Он ещё не знал, что окажется здесь заперт на всю вечность. А пока Хёрн предавался тяжким думам о семье и покинутых родных краях. Семь дней грустил мышонок, не притрагивался к пище. Семь дней сотрудники исследовательского центра сбились с ног, пытаясь его рассмешить и вылечить.
Как-то раз решили подселить к нему Хомяка. Зверёк оказался крайне агрессивным и невзлюбил за что-то Хёрна. Мышонок не понимал, из-за чего к нему так относились. Грызунов пришлось разделить, однако Хамстер — так звали хомяка — умудрялся драться с Хёрном даже через решётку.
Иной сотрудник лаборатории, позабыв правила предосторожности, сжалился над Хёрном и хотел погладить его. Однако, мышонок всё ещё помнил о том, что Люди насильно разлучили его с родными.
И, если б не они, не лежать ему в этой клетке годами! Хёрн вывернулся, уклоняясь от непрошенной руки, да и цапнул исследователя за палец, выплеснув тем самым волну своего гнева. После данного происшествия ни один человек не проявлял благосклонности к Хёрну.
Мышонку слишком рано пришлось познать горечь утраты и осознать весь ужас своего положения. Сначала Хёрн просто наблюдал за экспериментами, а затем ему самому приходилось нередко быть их частью.
Он видел, как его собратьев сажали в лабиринт, из которого они то не могли выбраться, то натыкались на тарелку с сыром, которая била их током при тщетной попытке прикоснуться к ней.
Нередко ему приходилось созерцать и то, как целая куча белых мышей разрывалась на части у него на глазах, а у некоторых из них искажалось выражение морд и вытекали глаза после того, как на них опробовали косметику.
Но для Хёрна приготовили совсем иную пытку и иную участь. По лаборатории пронёсся слух, что у одного из мышат день рождения, и поэтому люди подготовили для них воздушные шарики. Всех грызунов созвали в одну стеклянную клетку, а затем, прежде чем кто-то из них успел понять, что происходит, затолкали туда маленькие, наполненные хлороформом, шарики.
Хёрн отчаянно сопротивлялся. Клетка закрылась прямо у него за спиной, когда его насильно втолкнули туда. Мышонок стал изо всех сил бить лапами по стеклу, но это не помогало. Остальные мыши не чувствовали опасности. Они с удовольствием обнюхивали шарики, ещё не зная, чем это им грозило.
Внезапно в стеклянной клетке стало невыносимо тесно. Хёрн обернулся и с ужасом увидел, как шарики увеличивались в объеме, а его сородичи постепенно исчезали в них.
«Что-то здесь не так, — подумал мышонок. — Они растут так, словно чем-то наполнены!»
Вдруг шары слились воедино и лопнули с оглушительным грохотом, а по периметру стеклянного куба на ошарашенных мышей обрушился странный резковато-сладкий запах. Одна за другой они падали замертво, вдохнув несколько раз.
— Это же эфир! — догадался Хёрн. Ему приходилось видеть, как каждый зверь, прежде чем попасть в операционную, подвергался этому усыплению.
— Как? Уже? — крикнул кто-то в толпе из мышей. — Я даже не успел как следует к концерту подготовиться!
Хёрн сжал кулаки.
«О, если бы я не погружался в сон, то обрушил бы на кого-нибудь из вас лаву моего гнева!» — подумал мышонок. В глазах все затуманилось. Сперва он отчаянно боролся за жизнь, потом почувствовал невероятную слабость …
В какой-то момент пред глазами мышонка вновь возникли призрачные, светлые образы его родных. Хёрн слабо улыбнулся и попытался выразить к ним свою любовь. Потом — ничего…
Прощай, Хёрн!
… Мышонок очнулся в клетке. Голова его жутко болела, а сверху торчали какие-то две нити. Хёрн пытался пошевелить их лапками, и адская боль пронзила его насквозь, как мечом. Вокруг его клетки толпилось много людей. Они что-то шумели, обсуждали… Пришла молодая медсестра с целой топкой бумаг.
— Вы знаете, что именно произошло, дорогие коллеги? — вопрошала она учёных. — Я уверена, что наш экспериментсовершит величайший переворот в науке! Ибо до нас ещё никто и никогда до такого не доходил!
Хёрн раскрыл уши, стараясь уловить, что же на самом деле с ним произошло? Как это ни странно, он начинал понимать речь людей!
— Из дневника доктора Гилберга, — продолжала медсестра — «В четверг 20 ноября 95 года от Сотворения Мира была проведена первая и уникальная в мире операция: под хлороформенным наркозом грызунам были трансплантированы глиальные клетки человеческого мозга. Они успешно прижились в новом организме и очень быстро превратились в сеть астроцитов.
Мы обнаружили, что у наших подопечных — мышей с ксенотрансплантатом hGPC — человеческие донорские клетки продолжают разрастаться по всему переднему мозгу, систематически заменяя мышиную глию хозяина.
Таким образом, неонатально имплантированные hGPC вытеснили и в конечном итоге заменили популяцию хозяина мышиных GPC, в конечном итоге создав мышей с популяцией гуманизированных глиальных предшественников.
Эти химерные мыши должны позволить нам определить специфический вклад глии в широкий спектр неврологических расстройств».
— Осмелюсь добавить, — сказал другой голос. — Не все подопечные остались живы. Некоторые из грызунов не выдержали кропотливой операции, а эмбрионы были в срочном порядке ликвидированы!
Вокруг поднялся гул по поводу этичности проведения данных мер. Чего хорошего можно ждать от поумневших мышей и крыс?!
— «Введение нейроглиальных клеток не дает им никаких человеческих способностей. Наш опыт просто повысил эффективность нейронных сетей животного. Однако мышь все равно осталась мышью», — заверил всех ученый.
Но увы, он ошибался. Вскоре шестеро мышей, оставшихся в живых после данного опыта, среди которых был и Хёрн, стали проявлять аномальные способности. Так, мышонок Клинтон, которому пересадили стволовые клетки человека, обрёл способность говорить.
Сотрудники лаборатории придумали ошеломляющий способ общения с ним — они подключили к нему электроды, которые формировали слова специалистов в электрические импульсы, а реакция мышонка производила обратную функцию.
Вскоре Хёрн стал ощущать значимую перемену в его организме. Специалисты заметили, что с каждым днём его мозг возрастал до невероятных размеров, а потом стал трансформироваться, сжиматься, сморщиваться. Образовались извилины, нейроны передавали импульсы.
Вскоре мышата достигли того, что научились обычной арифметике, чтению и письму. Удивлённый персонал лаборатории придумал им термин — «Брейниты», что значит — «Мозговитые», «умные».
И лишь Хёрн достиг невозможного — он стал способен говорить и развил невероятно высокий коэффициент интеллекта. Глаза его покраснели.
