Если в раннем романе «Мансарда» Киш нарисовал портрет студента, ищущего себя, то становящегося астрономом, то поэтом, но неизменно влюбленным в свою Эвридику, «Псалом 44» вобрал всю боль и ужас Шоа. Как пишет Лэнс Олсен в эссе «(Транс)формы как философия»:
Для Киша таким актом возмущения становится история гонений и детское непонимание девочки, что такое FÜR JUDEN VERBOTEN, когда она с отцом видят трамвай, экзистенциальные боль и ужас не только от того, что творится в концлагере, но и банальность зла на улице по отношению к национальным меньшинствам. Нарратив, сотканный из внутренних монологов Марии, обрывков воспоминаний из детства и фрагментов писем Якобу с сообщением, что он стал отцом, даёт обширную панораму зверств, причиненных людям на основе предубеждений.
Символично, хоть и прямолинейно, о чём Киш, конечно, и сам знал, судя по послесловию переводчика Джона К. Кокса, что доктор Менгеле выведен в образе доктора Ницше. Рассуждения о сверхчеловеке в романе хоть и отчасти верные, но содержат искаженные интерпретации, современного автору общества середины XX-го века. Но стоит отдать должное. Если в «Мансарде» больше было юмора, в «Псаломе 44» он переходит в иронию, которая тонкой нитью будет пронизывать его последующие работы.
По сюжету через несколько лет сбежавшая из лагеря героиня находит своего возлюбленного Якоба, и их ребенок посещает вместе с родителями горнило ужаса, но что для взрослых память, для мальчика лишь безликий предмет, как и для последующих поколений. И только искусство и материалы очевидцев останутся хранителями перенесенного ужаса.