Праздники прошли (я их провел за разведочным чтением “2666” Роберта Боланьо), возвращаемся к трудовым будням. Во второй трети читательского отчета за 2022 год всего 13 книг, стиль все такой же расслабленный, как в первой.
- “След в след” Владимира Шарова
- “Репетиции” Владимира Шарова
- “Мой старший брат Иешуа” Андрея Лазарчука
- “Босиком в голове” Брайана Олдисса
- “Маленькая жизнь” Ханьи Янагихары
- “Седьмая функция языка” Лорана Бине
- “Тайная история” Донны Тартт
- “Дракон не дремлет” Джона М. Форда
- “Елтышевы” Романа Сенчина
- “Игра в бисер” Германа Гессе
- “Потерянный альбом” Эвана Дары
- “Радуга тяготения” Томаса Пинчона
- “Изнанка крысы” Романа Михайлова
Лето – 10 книг (мало)
17. Пост-исторический роман Владимира Шарова “След в след” (1 июня).
Уже не помню точно, кто меня навел на Шарова, но большое спасибо этому человеку за то, что у меня стало одним любимым современным русским писателем больше. Причем каким писателем – абсолютно родным по интересам, восхищающим по силе фантазии (ничто в сочинительстве я не ценю так, как фантазию) и гипнотизирующе логичным. Прямо вот всем рекомендую раннего Шарова, лучше начинать с “Репетиций”, а дальше решать, куда вам интереснее двигаться – если в сторону семейной темы, то надо читать “След в след”, если в сторону безумия русской истории, то “До и во время”, а если в сторону тихой беседы с Богом – то “Мне ли не пожалеть”.
Дебютный роман Владимира Шарова “След в след”, написанный еще в СССР, посвящен как будто бы проблеме семейного наследования: человек наследует не только гены родителей, но и историю своего рода – насколько ее удается проследить, – и та влияет на его жизнь. Причем род сильнее генов: стартовый рассказчик романа является всего лишь приемным сыном, усыновленным почти в 30 лет, но после смерти отца он берет на себя обязательство восстановить биографии членов приемно-отцовской семьи.
Отношениям человека и его рода в романе посвящено довольно много места (начиная с истории одного из предков, переставшего быть евреем потому, что родители-евреи отправили его в царскую армию в качестве искупительной жертвы – он считал себя умершим для еврейства и подался в итоге в православные священники), но на деле Шаров прописывает в дебюте все свои центральные темы: жизнь идей, отношения человека с Богом и довоенный террор в СССР. У них есть иерархия: жизнь идей – порождающее начало для религиозных вопросов, а те производят цивилизационные катастрофы. В “След в след” они поданы самым простым способом – через биографии “приемных родственников” рассказчика.
С жизнью идей в книгах Шарова все сложно. Во-первых, человек без идеи жить не может, так уж он устроен. Если он наследует идеи рода и просто их придерживается, у него хотя бы в голове все приблизительно нормально. Но есть варианты намного хуже: а) человек решил усовершенствовать идеи рода; б) человек отказался от идей рода и сочинил свои; в) человек отказался от идей рода и перенял чужие. Вот тогда начинается бардак в голове, а если голова принадлежит человеку с полномочиями, бардак переливается в общество и государство. Отсюда и обе революции 1917 года, и Гражданская война, и волны сталинских репрессий. Подробнее мы увидим это в следующих книгах, а здесь автор пока что тренируется в рассказывании историй.
И какие это истории! Одна лишь бабка (прабабка? уже не помню) отца рассказчика чего стоит: полусумасшедшая женщина, считавшая, что у нее три сына, хотя на деле сын был всего один. Она воспитала наследника в полной уверенности, что у него есть двое младших братьев, и позже, когда у того родились сыновья, он назвал их в честь себя и двух иллюзорных родственников. Семью перепахали и 30-е, и 40-е, отец и мать отца рассказчика сгинули в лагерях, а братья потерялись при пересылке в детдома для детей политических. Один из братьев был тяжело ранен в Великую Отечественную войну и большую часть жизни прожил в Абхазии НА КАРУСЕЛИ в парке, на которой ночевал с женой и детьми, днем работая на аттракционах. Другого таки довезли до лагеря, но поселили не с детьми, а со взрослыми – с ячейкой эсеров, ожидавшей расстрела, так что после выхода на волю парень оказался последним настоящим эсером, попал в дурку и стал там организовывать восстание.
Поначалу “След в след” – это почти совсем нормальная книга о тяжелых биографиях обычных русских и еврейских людей за сто лет, с 60-х XIX века по 60-е XX века. Но с каждым следующим десятком страниц текст становится все более странным и больным – это тоже фирменная особенность Владимира Шарова: постепенное прорастание безумия сквозь повседневность, как личного человеческого, так и исторического. Предок, отказавшийся от еврейства, был вполне нормальным, просто травмированным тем, как с ним поступила его семья, что наложилось на тяжелый характер. Шизовая дочь его была просто шизовой, тут уж ничего не поделаешь, такой родилась. Но дальше мысли и решения персонажей и обстоятельства начинают все больше пугать, причем это не яркий бросок в жуть, как у Сорокина, а тихое сползание: ну ладно, жизнь НА КАРУСЕЛИ еще как-то можно списать на бедственное положение в стране после войны, но рукоположение в эсеры, создание всероссийской тайной организации одним человеком и бунт в дурке – это что вообще было?
Книгой я был весьма поражен. У нее нестандартное устройство без всяких авангардных приемчиков – диалогов почти нет, большей частью идет сухое и сжатое изложение фактов, которые время от времени прерываются поданным в столь же отстраненном стиле изложением идейной системы того или иного персонажа (будь то НКВД-шник с его особым подходом к допросам или сидящий в дурдоме верующий с его особым подходом к концепциям добра и зла в христианстве), а персонажи выступают и уходят со сцены по очереди: один умер – переходим к следующему. Как будто это нонфикшен о реально существовавшей семье. Обязательно буду перечитывать, тем более что многое выветрилось из головы. Хочу прочитать всего Шарова, затем перечитать и после этого написать о нем большую работу.
18. Религиозно-исторический роман “Репетиции” Владимира Шарова (5 июня).
Разумеется, после “След в след” я сразу же схватился за второй роман Шарова, и тут меня восхитило окончательно. “Репетиции” – лучшая вещь раннего периода автора, где он ярче всего раскрывается со всех сторон (ну разве что по безумию и энциклопедизму его обходит “До и во время”). Для меня это было и открытие года, и лучшая книга года (лучше и “Финнеганов”, и “снарк снарк”).
“Репетиции” – это история о группе крестьян, которые репетируют Второе пришествие Иисуса Христа. Она начинается в XVII веке, в годы церковного раскола, а заканчивается в XX веке, в 30-е. Роман поначалу подробно исследует фигуру патриарха Никона и объясняет семейные и личные мотивы его реформаторства, а затем рассказывает о самом грандиозном проекте предстоятеля – призыве Иисуса Христа на российскую землю (!!!!!!!). У проекта есть реальная историческая основа – в 1656 году по указанию патриарха Никона в Подмосковье был заложен Новоиерусалимский монастырь, воссоздающий святые места Нового Завета.
Шаров идет чуть дальше и рассказывает, как Никон решает повторить не просто землю Палестины, по которой ходил Христос, но и все новозаветные события. Для этого он заказывает полуслучайно оказавшемуся на Руси иностранному драматургу особую мистерию, в которой актеры должны воспроизвести все слова и все действия всех присутствующих в Евангелии лиц – кроме самого Иисуса Христа. Репетиции мистерии должны проводиться регулярно с расчетом, чтобы в назначенный час Господь явился именно в Россию, как бы подчиняясь силе повторения: те же палестинские ландшафты, те же апостолы, евреи и римляне. Ему останется лишь занять подобающее место и пройти Второе пришествие от начала до конца.
“Премьера” мистерии была назначена на 1666 год, в который ожидался конец света, но к тому времени Никон оказался в опале, над ним начался суд, и церкви стало не до репетиций Второго пришествия. Крестьян, задействованных в постановке, решили сослать в Сибирь вместе с драматургом, из-за чего получилось, что мистерия осталась единственным организующим началом в их жизни. В опале Никона и своей ссылке актеры увидели происки Сатаны и заключили, что репетиции надо продолжать до тех пор, пока Христос не придет – такова их метафизическая обязанность. Дальше Шаров рассказывает о том, как постановка Евангелия дожила до XX века.
Разумеется, актеры были обычными людьми, которые старятся и умирают. Поэтому еще по пути в Сибирь их роли стали передаваться по наследству. Из значимости лиц для Евангелия естественным образом сложилась иерархия маленького и от поколения к поколению все более сходящего с ума актерского общества: христиане во главе с апостолами – привилегированная каста, евреи – дискриминированная каста, римляне – нейтральная и открытая связям с нормальными людьми каста. Остановились они на острове посреди реки очень далеко от каких-либо поселений, так что из соседей у них были только якуты. И вот так, будучи простыми русскими людьми, но считая себя евреями, римлянами и древними христианами, при известной помощи якутов они добираются до революций 1917 года, а дальше набравшиеся за 250 лет противоречия прорываются грандиозным выплеском безумия и насилия.
В этой книге Шаров поражает всем, и в первую очередь глубиной понимания и силой преобразования христианских догм. Первые страницы книги – это изложение новаторских трактовок Евангелия, которое автор делает более близким к человеку. Обычно, если писатель берется за перетолкование священных писаний, он делает это из нелюбви к христианству и желания выразить свое недовольство. В “Репетициях” остроумие автора лишено насмешки и направлено на то, чтобы выявить в Евангелии действительно ценные для простого человека смыслы и послания, не замеченные ранее. Когда же начинается основная история, Шаров показывает, как из тех же самых слов Нового Завета люди могут делать совершенно противоположные выводы – и к чему такие выводы ведут. Книга буквально построена на анализе знаменитой строки Мф 19:30 “Многие же будут первые последними, и последние первыми”.
Затем Шаров 300 страниц подряд покоряет читателя сочетанием логики и нарастающего безумия. Опять же, обычно в художественной литературе логика и безумие противостоят друг другу: если безумие растет, логики в событиях становится все меньше. В “Репетициях” все не так – логика здесь не покидает персонажей до последней страницы, но под действием безумия она все дальше и дальше лишается человеческих черт. Потому автор довольно сложно обвинить в нагнетании шизы, хотя шизоидность происходящего очевидна, скорее уж надо признать его способность до конца соблюсти внутренне ущербную систему идей, инфицирующих несчастных актеров из поколения в поколение. Как “христиане” и “евреи” восприняли сталинский террор – это такая жуть и вместе с тем такая естественная вещь, что даже спойлерить не буду, лучше прочитайте сами)
Обязательно буду перечитывать и всем вокруг рекомендовать. Не знаю пока что, куда зашли постоянные шаровские темы в позднем творчестве писателя, но раннее – это чистой воды улет.
***
Дальше я полностью отложил книги в сторону, чтобы закончить свой дебютный роман “Exodus Dei”, куда осталось дописать только финальную 32-ю главу, эпилог и примечания автора. Поначалу рассчитывал, что уложусь в два авторских листа и три недели работы, в итоге размахнулся на 4 авторских листа (то есть треть всей книги) и полтора месяца на сочинение и редактуру. В итоге вплоть до публикации романа на ЛитРесе 22 июля прочитал всего одну недлинную книгу – читал по чуть-чуть перед сном, когда понимал, что на сегодня ничего хорошего я уже не насочиняю, а спать еще рано.
***
19. Турбоисторический роман “Мой старший брат Иешуа” Андрея Лазарчука (3 июля).
Об этой книге я знал, что она пересматривает биографию Иисуса Христа (из-за чего я и вспомнил о ней после “Репетиций”, ведь у Шарова Христос так и не появился) и что после нее Лазарчук ничего существенного уже не писал, так как разочаровался в серьезном сочинительстве из-за негативных и недоуменных отзывов на роман. На мой взгляд, “Мой старший брат Иешуа” плохо приняли прежде всего потому, что книгу пытались продать не той аудитории.
“Мой старший брат Иешуа” – это рассказ младшей сестры Иисуса Христа о жизни ее семьи на протяжении примерно полувека. Автор хитро мистифицирует свою работу, в самом начале объявляя, что это обработка некоего “Китирского кодекса”, якобы найденного и переведенного академиком А. П. Серебровым (который на самом деле физик), и таким образом позиционирует ее как реконструкцию реально происходивших на рубеже двух эр событий, в дальнейшем редуцированных до текстов четырех Евангелий. На самом деле это вполне себе выдумка, но выполненная на богатом фактическом материале и выглядящая весьма убедительно. Потому я предлагаю считать роман турбоисторическим – в нем Лазарчук применяет свои методы турбореализма к далекой истории.
Половина книги посвящена истории царя Ирода и его семьи. Лазарчук скрупулезно восстанавливает последовательность, обстоятельства и окружение событий в жизни Ирода, его жен, сыновей, внуков и так далее. Автор показывает Ирода толковым правителем, хорошим полководцем, успешным политиком, а затем рисует картину упадка его царства и стремительное сжатие памяти о великом человеке до одной лишь строчки об избиении младенцев, которого он даже не устраивал. Эту часть сложно читать из-за обилия имен и мест в Палестине и рядом, наверное, она и отталкивала поклонников Лазарчука своей сухостью и калейдоскопичностью, все же обычно автор более красочен. Но я тут не вижу проблемы – хорошая история не обязана сопровождаться долгими диалогами, прописыванием движений души, метафорами-эпитетами и говорящими пейзажами. Наоборот, на мой взгляд, история тем лучше, чем меньшей в ней необязательных деталей, даже если они требуются по неким эфемерным нормам “художественности”.
Пока Ирод царствует, воюет, старится и находит бесславный конец, в одной почтенной еврейской семье растет принесенный персидским шпионом загадочный сирота Иешуа. Превращению этого человека в новую надежду Палестины после смерти Ирода посвящена вторая половина книги. Лазарчук, на мой взгляд, красиво соединяет эти две части, а затем уже менее сухо начинает излагать свою версию происхождения известных по Евангелиям событий. Книга отлично зарифмовалась у меня с “Репетициями”, только если у Шарова в романе правит логика душевной болезни, то в “Мой старший брат Иешуа” всем управляет закон естественного катастрофизма истории (что, опять же, характерно для Лазарчука). Люди в книге принимают тактически и стратегически верные решения, но поскольку сторон много и у всех противостоящие интересы, в конечном счете они приводят только к разрушениям. Разрушения продолжаются и после того, как все умрут – на уровне исторической памяти, низводя бывшую реальность к небывшим представлениям.
Я думаю, любителям фантастики, попытавшимся вкурить эту масштабнейшую реконструкцию лишенной всякой мистики истории Иисуса Христа, читать книгу все-таки не стоило. Она больше для любителей интеллектуальной литературы с религиозным уклоном, и мне было очень интересно смотреть, как Андрей Лазарчук выпаривает из истории религию, оставляя только сухие факты (отсюда песчаная сухость стиля). Обязательно буду перечитывать. Жаль, что книга не нашла свою аудиторию в нулевых – возможно, она тогда еще не сформировалась.
20. Нововолновый шизофантастический роман “Босиком в голове” Брайана Олдисса в переводе Александра Чеха (23 июля).
Едва отправив в ЛитРес на модерацию “Exodus Dei” 21 июля, я скорей-скорей трясущимися от читательской ломки руками схватился за хоть какую-нибудь книжку, намереваясь далее только читать-читать-читать, пока не восполню полуторамесячную нехватку книг в голове. Выбор пал на “Босиком в голове” по двум причинам – во-первых, мне обещали, что там будет огого какой привет, во-вторых, аннотация подсказывала некое подобие сюжета “Радуги тяготения”, по которой я собирался писать большую статью осенью.
Попытка Олдисса заехать в постмодерн меня в итоге не впечатлила. История там такая: арабы отбомбились по Европе психотропными бомбами, у большинства населения крыша съехала наглухо, но многие остались не вполне безумными. Главный герой, путешествующий по континенту, вдруг осознает, что он – это все, а все – это он, научается видеть сразу несколько вариантов развития событий, расслаивается на множество самостоятельно действующих тел и решает, что он – новый мессия, который должен донести до человечества истинное знание о природе мира. Через слово поминаются Георгий Гурджиев и Петр Успенский, текст полнится потоками сознания, все более разрушенными по пути к финалу, появляются какие-то музыканты (но без казу) и энергичный кинематографист, и вообще история выглядит как какой-то хиппарский праздник, где все порядочно удолбались и пытаются выяснять отношения друг с другом, общаясь со стенами. Кто сказал Пинчон?!
Возможно, мне стоит перечитать книгу. С первого раза я увидел в ней лишь старательное воспроизведение воспринятых автором норм литературного хардкора в рокенрольно-наркотических декорациях конца 60-х, и в итоге вышло, что называется, ни себе, ни людям. В книге очень много всего от эпохи – и мотоциклетная романтика, и поиск нового мессии (с обязательным обнаружением его в себе), и нью-эйджевские банальности, кусками почерпнутые из восточных мистических систем, и секс-революция, и попытки изжить, похоронить предыдущую эпоху, и прочее. “Босиком в голове” очень сильно остался в эпохе рубежа 60-70-х, в отличие от той же “Радуги тяготения”, которая вне времени и пространства, и это плохо. Хардкорные приемы хоть и мотивированы тематикой романа, но не нужны ему и не спасают чтение от скуки, поскольку за ними не кроется ничего привлекательного.
Молодого Олдисса я, конечно, продолжу читать, у него явно все в порядке с фантазией и вниманием к авангардному письму. Но буду надеяться, что другие книги окажутся не только сложно написаны, но и интересны.
21. Эмо-порн “Маленькая жизнь” Ханьи Янагихары в переводе Александры Борисенко, Анастасии Завозовой, Виктора Сонькина (30 июля).
Иногда я читаю современный канон, чтобы понимать референсы в беседах. С 23 июля я уехал в отпуск на любимую дачу и там, в перерывах между освобождающе изнурительным сельским трудом, решился наконец осилить этого монстра, на которого молятся одни и высмеивают другие. В итоге я примкнул к другим, поскольку “Маленькая жизнь” – не более чем объемный фанфик о страшных страданиях, написанный ради того, чтобы посильнее расплющить нервы доверчивому читателю.
Я ничего не имею против истории о беспросветно сломленном тяжелым прошлым персонаже, как и против истории о селф-харме, но. Главный герой Джуд, которому предлагается сочувствовать, является искусственной схемой. Ребенок, настолько изуродованный насильственным сексом с мужчинами в детстве и отрочестве, не может затем вырасти даже в обычного человека, не говоря о том ангеле во плоти, каким Джуд предстает перед читателем. У человеческой психики нет ресурсов для такого преображения забитого, запуганного и искалеченного зверька в зрелого бойца юридических войн, чуткого друга и скромного работягу. 16-летнего маугли невозможно перевоспитать в Марти Сью. Из-за этого персонажного разрыва Джуд редуцируется до куклы вуду, в которую Янагихара втыкает сюжетные иголки ради того, чтобы помучить читателя – но это же и ослабляет эффект, поскольку главный герой в якобы реалистическом тексте не является живым человеком.
Джуд – машина страданий психических и физических, несчастный гомункул, помещенный злодеем-автором в благополучные декорации Нью-Йорка, в лучшие офисы, рестораны и квартиры города, в окружение нормальных успешных мужчин с их нормальными проблемами, чтобы неизбывность его мучений ярче била читателю по глазам. Он замечательный, талантливый, умный, трудолюбивый, заботливый, понимающий, красивый – все статы у главного героя выкручены на максимум, в связи с чем его все любят, даже обожают, готовы все для него сделать, и страдают от того, как он держится на расстоянии от друзей и приемной семьи, прячет от них что-то страшное в своем прошлом и режет-режет-режет-режет себя. Получается замкнутый круг боли: Джуд причиняет себе боль по любому поводу, друзья и родственники испытывают боль от его селф-харма, Джуд расстраивается, винит себя, еще больше себя режет и так далее.
Первая часть романа, надо сказать, читалась вполне нормально – она в большей степени посвящена силе дружбы, чем натиранию персонажа и читателя на здоровенной терке. Четверо молодых мужчин в Нью-Йорке начинают строить свои карьеры в разных областях: гей-негр Джей Би – в живописи, мулат из обеспеченной семьи Малькольм – в архитектуре, сын нищих скандинавских мигрантов Виллем – в театре и кино, жертва католического целибата Джуд – в юриспруденции. У них сначала ничего не получается, потом (не синхронно) что-то начинает получаться, они ходят на вечеринки, общаются вчетвером душа в душу, наслаждаются своей молодостью и дружбой, в общем, вполне духоподъемно. Джуда даже усыновляют люди, которых он очень-очень любит.
Но это всего лишь пряничек, скушав который, читатель обнаруживает себя в пыточной комнате. Янагихара принимается подбрасывать Джуду мелкие, а затем и крупные неприятности в моменты, когда он вот только что успокоился и перестал резать себя чаще, чем раз в неделю для профилактики. Остальные трое уходят за кулисы и появляются на сцене лишь тогда, когда наступила пора пнуть Джуда посильнее – они же его лучшие друзья, а значит, они являются идеальными инструментами автора для того, чтобы продолжать пытать главного героя. Удивительно, что люди, уважающие и обнимающие “Маленькую жизнь”, не замечают, что беднягу Джуда на протяжении всего текста насилует не множество разных персонажей, а один и тот же человек – Ханья Янагихара. После того, как именно она заканчивает мелодраматический эпизод романа (Джуд нашел любовь всей жизни, и у них все-все-все хорошо), сомнений в этом не остается.
Я не буду распространяться ни о том, что Янагихара плохо знает людей (к примеру, каким образом нарцисс, выросший в семье из одних женщин, окруживших его обожанием со всех сторон, мог стать гомосексуалом?), ни о ленивой работе с хронотопом (Джуд родился где-то в 1980-е, а умирает в возрасте 51 года, то есть в 2030-е, но в Нью-Йорке как будто все время один бесконечный 2000 год, в котором ничего-ничего не происходит), ни тем более о таких мелочах, как косяки в математике (аксиома равенства состоит не в том, что x = x; х = x – это свойство рефлексивности числовых равенств). Это все пыль, вращающаяся вокруг сияющего факта, что “Маленькая жизнь” является эмо-порном, технической литературой, написанной только ради производства негативных ощущений в читателе. У таких сочинений есть довольно большая читательская аудитория любителей наблюдать, как на их глазах человечка мучают – одни мазохистки самоидентифицируются, другие садистски остраняются. Я скучал, глядя, как автор пытается заставить меня почувствовать плохое разрезанием неживого картона. Перечитывать не буду.
22. Политический детектив про лингвистов “Седьмая функция языка” Лорана Бине в переводе Анастасии Захаревич (31 июля).
По ходу чтения “Маленькой жизни” пришлось сделать перерыв на день, чтобы сгонять с дачи в Москву полить цветы, и в электричку/метро этот крипич я брать не стал, а взял книжку обычных размеров, которую жена мне ранее рекомендовала как легкомысленный боевичок о лингвистике с расчлененкой. Жена оказалась на 86% права, это действительно легкий, развлекательный политический детектив о французских лингвистах и философах, но интересной расчлененки там обнаружено не было. Бине мог бы и поизобретательнее нашинковать всяких там Делезов с Дерридами.
Книга построена вокруг лингвистического макгаффина – бумажки с теорией той самой седьмой функции языка. Поначалу ею обладал великий Ролан Барт, но в завязке истории его сбил грузовик, а за бумажкой объявили охоту как языковеды с философами, так и французские политики, и даже болгары. События разворачиваются в 1980 году, в преддверии президентских выборов во Франции 1981 года, на которых впервые в истории Пятой республики победу одержал представитель социалистов Франсуа Миттеран, еще и не пропустивший на второй срок демократа Жискара д’Эстена. На самом деле д’Эстен проиграл из-за классического распыления электората (часть его голосов оттянул участвовавший в выборах Жак Ширак), но Бине решил увеселительно объяснить это тем, что Миттеран заполучил волшебный набросок Барта.
Это типичная легкая литература с убийствами, погонями, стрельбой, хмурым копом в главной роли, случайным сексом, пунктирной любовной линией, тайными сообществами, путешествиями, юмором, шпионами и всем прочим, только в качестве декораций выступают известные лингвисты, писатели и философы того времени. Автор весьма тщательно подошел к изучению матчасти и старательно воспроизвел различные ее элементы в развлекательной обертке. Мишель Фуко там провозглашает свои максимы в бане, голый и в окружении арабских юношей, Филипп Соллерс ставит на кон самое дорогое, у интеллектуалов есть собственный бойцовский клуб, где сражаются не на кулаках, а на риторических приемах, а Умберто Эко обоссывает мимохожий студент. Кстати, именно последняя сцена в наибольшей степени описывает весь роман: мимохожий автор (Бине) упражняется в гуманитарно-интеллектуальном детективе Эко.
Поначалу книгу читать было интересно, так как автор щедро раздавал авансы увлекательной проработки лингвистической мысли рубежа 70-80-х в авантюрном ключе. Но потом стал видно, что подлинную работу с материалом Лоран Бине то ли не тянет, то ли ему просто это не интересно. Что ему интересно, так это политика, и именно вокруг политики, борьбы за власть в книге все и крутится, в том числе интеллектуалы. У Бине даже не возникает вопроса, зачем Деррида или Кристевой может быть нужна такая безделица, как власть, он не понимает, что филологам и философам такие земные мелочи попросту безразличны, что если человеку важны высокие абстракции (а не просто он случайно поступил на филфак и дальше полз по жизни от звания к званию, дослужившись до декана), обезьяньи драки в грязи за лучший банан их будут скорее отвращать.
В тексте есть неплохие выкладки по языку, но персонажи не соответствуют прототипам, они являются стандартными детективными масками, на которых для разнообразия написано “Роман Якобсон”, “Ролан Барт” и “Мишель Фуко”. В целом это хорошая развлекуха с небольшой долей интеллектуальных специй, сложные места там можно запросто пропускать, поскольку ни на сюжетку, ни на идеи они никак не влияют, а выполняют декоративную функцию, мол, посмотрите, как хорошо автор может погружаться в непривычную для него научную среду. Может, даже перечитаю как-нибудь.
23. Образцовый кампусный роман “Тайная история” Донны Тартт в переводе Д. Бородкина и Н. Ленцмана (4 августа).
После трех книг разной степени неудачности я наконец попал на действительно достойную работу. За “Тайную историю” я взялся, потому что решил продолжить читать современный канон, который лежит на даче, и, в отличие от фальшивой “Маленькой жизни”, наслаждался каждой страницей.
“Тайная история” – это применение приемов классической реалистической литературы к ситуации в американском высшем образовании рубежа 80-90-х. Тартт как бы сказала перед началом сочинения своего дебюта “окей, модернизм и постмодернизм, я все поняла, а теперь отойдите в сторону, покурите и посмотрите, как надо” – то же самое скоро скажет Джонатан Франзен, пострадав на “Распознаваниях” Уильяма Гэддиса и решив завязать с подражанием Великими Отцам XX века, чтобы сесть за “Поправки”. Поэтому “Тайную историю” можно рассматривать как контрмодернизм, возвращающий в литературу старую высокую норму.
Роман рассказывает о простом парне, волею судеб оказавшемся в элитном университете, да еще и на самом элитном с точки зрения бесполезности знаний месте – шестым студентом в суперзакрытой группе изучения античной филологии. У главного героя нет ни денег, ни связей, и весь роман ему приходится крутиться на кампусе, чтобы как-то сойти за своего, и пытаться дружить с пятеркой умников, снисходительно его принимающей. Постепенно он узнает, что представители “золотой молодежи”, что учат древнегреческий язык вместе с ним, не такие уж особенные, как кажутся с первого взгляда.
Книга написана очень сильно, с огромным вниманием к деталям, четким чувством баланса между действием, диалогами и описаниями, глубокой проработкой всех центральных персонажей, не прекращающими до последних страниц раскручиваться внешней и внутренней интригами, умением автора писать и живописную лирику, и очень смешную сатиру. Начинающий писатель, если тебе под тридцать, перед тем как нести в издательство свой первый роман, сравни его с “Тайной историей”! Это в самом деле безупречная проза, в которой попросту не к чему придраться, настолько в ней все хорошо и даже лучше.
Тартт здорово играет на контрасте между озвучиваемыми высокими идеалами и тем, во что они выливаются в реальности, показывая, что одну жизнь от другой отличает лишь то, как одинаковые в сущности люди смотрят сами на себя. С одной стороны есть нормальный кампус с нормальными студентами, которые нормально ничего не учат, нормально бухают и штырятся наркотиками и нормально трахаются с кем попало. С другой стороны есть якобы задроты, озабоченные сближением с античными вершинами духа, которые на деле тоже ничего не учат, бухают-штырятся и трахаются, только у них это называется “вакханалии”. Ну как гренки и крутоны. Причем студенты-крутоны куда беззащитнее нормисов: стоит древним грекам отойти на задний план из-за совершенных героями убийств, как у них не находится ни единой подпорки, чтобы не падать духом и держаться на плаву.
Вместе с тем автор показывает и непреодолимый барьер между элиткой и простыми американцами. Он тоже кроется во внутреннем ощущении, в желании того или иного человека при наличии самых минимальных преимуществ отгородиться забором повыше и сидеть за ним в компании таких же чуть-чуть богатых и чуть-чуть знатных, даже когда ни денег, ни чести у него уже не осталось и с первого взгляда этого элитария можно спутать с подзаборным алкашом. Тартт, конечно, идеально подбирает главного героя-бедняка, который становится проводником читателя в якобы тайный мир обеспеченной молодежи, и использует его бедность и чуждость пятерке умников вплоть до самого финала, где различий между ним и его “друзьями” уже не осталось, но они все равно смотрят на него сверху вниз.
Я от книги в уравновешенном восторге. Если хотите вкатиться в современный канон, то “Тайная история” Донны Тартт – прекрасный выбор, который познакомит вас с тем, что такой кампусный роман. Обязательно буду перечитывать, в этом году в планах “Маленький друг”.
24. Альтернативно-историческое фэнтези “Дракон не дремлет” Джона М. Форда в переводе Елены Доброхотовой-Майковой (6 августа).
После добротного реализма захотелось закусить фэнтезятиной. “Дракон не дремлет” много кто рекламировал как одно из определяющих фэнтези 80-х, взорвавших законы жанра и реформировавших его в нечто близкое к современному состоянию. Ну или я плохо запомнил, почему издание книги на русском преподносили как большое событие для фантофилов. Я прочел книгу и обнаружил, что она просто плохая.
Конечно, можно сказать, как здорово, что молодой американец в таких деталях описал средневековую Британию (дело происходит в разные времена XV века, постепенно фокусируясь на жизни Ричарда III), и как много он знал в 25 лет об исторических событиях тех времен. Можно сказать, какая интересная попытка смоделировать альтернативную историю, в которой христианство не стало доминирующей религией Европы, а Византия не рухнула, а наоборот, живет и здравствует как главная угроза европейским государствам. Можно, но – какая разница, если текст настолько слабый?
“Дракон не дремлет” – это продукт развлечения некоего Джона М. Форда с ручкой и бумагой в свободное время. Молодой человек очень любит средневековую европейскую историю и регулярно представляет, а что было бы, если в тот или иной момент поменять тот или иной элемент событий. Например, убрать фактор христианства. Или подбавить немного магии. Или показать Ричарда III хорошим политиком в противовес взгляду Шекспира. По главам книги отлично видно, что они сочинялись от случая к случаю, в порядке литературного развлечения и без всякого плана. И человеком, который литературу-то, может, и любит, но писать ее не умеет.
Форд никак не контролирует то, что происходит у него в тексте. В насыщенных историческими отсылками главах он полагается на то, что квалифицированный в средневековой европейской истории читатель сам поймет, кто на ком стоит просто по ключевым именам и топонимам – и эти главы, кстати, наиболее связные и осмысленные, хотя и там проблем много. А вот в главах с голой сюжеткой, например, в герметичной детективной сцене в гостинице, где главным героям нужно разгадать серию убийств, неспособность автора увидеть, что он насочинял, проявляется особенно ярко. Действие рваное, персонажи меняют настроение и поведение в мгновение ока, интрига обращается в путаницу. И вроде бы понятно, что происходит, кто кого в каком порядке убивал и зачем, но описано все из рук вон плохо.
В итоге на выходе получилась игра маленького ребенка, обожающего Средневековье, в сочинение художественной литературы. Ни мидеивистские отсылки, ни предложенные модели развития европейской цивилизации при таком провале в литературной части (и эти люди еще ругали за недостаточную литературность связного и последовательного Лазарчука, проработавшего не меньше источников!) не имеют значения, да и сделаны они без особой глубины. И тут не приходится удивляться, что книга заканчивается в произвольном месте – автору просто надоело в это играть. Кто рекомендовал “Дракон не дремлет”, порицаю вас. Перечитывать ни в коем случае не буду.
25. Деревенский роман абсурда “Елтышевы” Романа Сенчина (12 августа).
Из отпуска я забрал с собой в город “Игру в бисер” Германа Гессе, но в какой-то момент книга меня так заломала, что я решил зажевать ее “Елтышевыми”, чье переиздание немного пиарили как очень важное. Мол, в свое время в 2009 году роман произвел то ли фураж, то ли фужер в литературных кругах, показав критикам из мира розовых пони Настоящую Русскую Деревню. Мне в целом было интересно попробовать Сенчина, поскольку читал об авторе только плохое, при этом его сочинения пачками издаются в РЕШ.
История “Елтышевых” явно создавалась с расчетом на кинопостановку, поскольку на 100% укладывается в стандарты российской фестивальной “чернухи” нулевых вроде “Юрьев день” Серебренникова, “Кремень” Мизгирева, “Счастье мое” Лозницы и так далее вплоть до вершины ада – “Волчка” Сигарева (лучший киноафоризм этого направления роскино – начальные кадры “Счастье мое”, где мужика нахрен заливают бетоном). Регулярно в такой “чернухе” герой приезжает из некоего более комфортного и потому, по мнению авторов, менее российское место в Настоящую Россию, которая перемалывает его в фарш. “Юрьев день” тут идеальный пример: была оперная певица – стала безголосая уборщица, ибо нефиг, Русь – территория горя, дикости и смерти.
В “Елтышевых” то же самое: нормально устроенный по жизни милиционер, немного переборщив с игрой в Дахау с настырной продвинутой молодежью, вынужден уволиться, расстаться со служебной квартирой и перевезти семью в страшную глушь, в Настоящую Русскую Деревню, где у родственницы есть ветхая избушка. Год 2001-й, место действия – Сибирь, семья – это жена-библиотекарша и 25-летний старший сын-бездельник (младший немножко сидит в тюрьме). Бывший милиционер берется за строительство нормального дома, но вскоре вся семья попадает на ножи Настоящей России и за несколько лет превращается в, как и положено по лекалам, фарш.
Ужасы Настоящей Русской Деревни, сделавшие плохо в год выхода книги гламурным книголюбам, не тронули в моей душе ни единой струны, и мне непонятно, как они могли кого-то трогать тогда. Российское село рубежа тысячелетий там показано вполне правдиво: примерно к 2001-му в деревнях действительно развалилось все, что осталось от СССР, работы не было вообще никакой, самые активные уехали, а остальные от безделья в основном бухали. Ну да, так и есть. Я в такой Настоящей Русской Деревне проводил все свободное от уроков детство, и там правда ни хрена не было в плане работы, а из занятий были только собственные хозяйства, и в каких-то семьях перевешивала хозяйственность, а в каких-то – бухло.
На что тут раскрывать глаза, мне решительно неясно. Автор усиленно нагоняет мрака, при этом изображает совершенно нормальных, да, упавших в глубокую социально-экономическую яму, да, покалеченных этим падением, да, приспособившихся жить враскоряку по заветам коровы из “Особенностей национальной охоты”, но совершенно нормальных людей. Они не работают? Так работы нет в смысле “нет вообще”. Они нищие? Так и денег нет вообще. Они бухают? А чем еще заниматься без работы и денег? Из-за всего этого они как-то не очень хорошо выглядят? Ну так поживите в жопе – и удивитесь, как плохо вы станете выглядеть сами.
В этом плане книжка просто порядочная, правдивая, но не суперхит, переворачивающий мир. Из хорошего в ней есть очень ироничное использование автором пейзажей, которые регулярно резко контрастируют с упадком жизни деревенских и рушащейся по воле Сенчина семьи Елтышевых: у людей все не просто плохо, а все хуже и хуже, а природа процветает, стрекочет, щебечет, солнышко, воздух свежий, грибки да ягодки, приезжайте к нам в Сибирь (но не насовсем). Увы, на этом позитив текста и заканчивается, дальше начинаются его недостатки.
“Елтышевы” – это еще одна очень плохо написанная книга. Под “плохо написано” обычно понимают несоответствие текста тем правилам русского литературного языка, которые запомнились оценивающему читателю, но такие вещи на стадии подготовки рукописи к печати вычищаются редакторами и корректорами, и действительно “плохо написанных” в смысле РЛЯ книг почти не бывает, бывают книги с бедным языком либо книги с непонравившимся читателю языком. Я же под “плохо написано” понимаю именно конструирование истории, так что плохо написанная книга – та, где автор плохо думал над тем, что у него в тексте происходит, из-за чего в поведении персонажей и событиях образуются такие большие логические дыры, как будто вы смотрите шестой сезон “Лоста”.
Так вот, логики в “Елтышевых” нет, есть попытка сыграть в нечто беккетоподобное или нечто “Господа Головлевы”-подобное, но выходит просто ерунда. Во-первых, с чего бы в 2001 году, когда еще не началась охота на “оборотней в погонах”, милиции ополчаться на своего, давно служащего и абсолютно конформного офицера? Там же даже не умер никто! Однако Елтышева не просто лишили должности, а вручили волчий билет, что в городе ни одна силовая структура его больше не возьмет. Так просто не бывает не то что в российской милиции, а вообще в любых правоохранительных органах. При чем дальше мы узнаем, что милиция, бросив Елтышева без копейки, прикрывала его выкрутасы в деревне – зачем тогда выдавливали из города?
Жена-библиотекарша поразила меня прежде всего тем, что она, названная любящей свою тихую работу, вообще не читала книги в деревне. Она просто сидела, тупила, страдала, потом бухала, но найти спасение в родных для нее, по идее, книгах не пыталась. Еще больше я удивился, когда ее местные научили продавать дары природы на рынке, а она принялась мучиться, что ее, интеллигентную женщину, заставляют с торгашами в одном ряду стоять. Вообще-то на дворе 2001 год. Такие муки впору испытывать в 1991-м, но не десятью годами позже, когда уже все успели на рынках постоять в том или ином виде (даже вспоминать не хочу). А тут персонаж как только что из СССР в послеельцинскую РФ хронопортировался.
Чем дальше в текст, тем больше в нем появляется ерунды. Прожженный правоохранитель, перебравшись в село, тут же доверяет деньги подозрительным типам и долго-долго ждет, когда же они наконец отдадут обещанное. Также у него, никогда не имевшего даже дачи, откуда-то появляются знания, как правильно строить дома. Еще в Елтышеве просыпается мистическая сила российского ванпанчмена, он начинает убивать людей одним движением. Иными словами, на печальном, но естественном ландшафте сибирской глубинки Елтышев выступает агентом авторской страсти к фальсификации истории. Вроде, и обычная бытовуха показана, а вроде и чушь какая-то творится: милиционер ведет себя не как милиционер, библиотекарша ведет себя не как библиотекарша, сын там существует, чтобы умножать страдания семьи.
В общем, Роман Сенчин, владея фактурой, не умеет сочинять истории. Читать “Елтышевых” незачем, их высокие оценки – ошибки прошлого. “Чернуха” – не обязательно что-то плохое, но эта книга бесполезна. Часть деревень не пережила те времена, в другой части люди живут до сих пор, кто получше, кто похуже. У меня родственники до сих пор на селе остаются, и ничего. Перечитывать бесполезное, конечно, не буду.
26. Псевдоинтеллектуальный роман “Игра в бисер” Германа Гессе в переводе Соломона Апта (14 августа).
Вообще-то я взял “Игру в бисер”, чтобы перешибить неприятные ощущения от бестолковой детской игры в буквы Джона М. Форда, однако довольно скоро понял, что попал в читательскую яму еще более страшную: если “Дракон не дремлет” усыпан разбитым стеклом, то “Игра в бисер” по самый край залита битумом. Мне как-то запомнился комментарий случайно женщины не помню в каком обсуждении, мол, сейчас читать нечего, а вот раньше какие интеллектуальные романы были – например, “Игра в бисер”, нынешним не чета. Как же она заблуждалась.
Так вот, “Игра в бисер” не является интеллектуальным романом. Она является романом измышлений. Старик Гессе одиннадцать лет сидел в своей келье и записывал все, что приходит на ум. А вот как хорошо бы было, если бы у людей умственного труда была целая провинция на самоуправлении, причем чтобы их полностью содержало государство. Дураки пусть пашут, а элитка пусть в бисер играет, только не потомственная или там финансовая элитка, а вот интеллигентская. И они обязательно должны применять восточные духовные практики, потому что путь к чистому интеллекту лежит через дзен. А главный герой пусть будет лучшим среди всех, а как это сделать? Ну пусть остальные будут не то чтобы прямо элитка, а так себе ребята, вот как Фриц Тегуляриус, ну а чтобы Тегуляриус не выглядел совсем чучелом, вот неудовлетворенный балбес из финансовой элиты Плинио Дезиньори. Готово, можно 500 страниц фантазировать, как Йозеф Кнехт восходит к просветлению.
Вероятно, интеллектуальным романом “Игру в бисер” называют те, кому тяжело читать много абстрактных слов подряд. При этом на деле интеллектуальный роман подразумевает, что в тексте содержится довольно много информации, на обработку которой среднему читателю необходимо направлять довольно большие ресурсы его нейросетей интеллекта для понимания. Например, там нелинейная композиция, и нужно разбираться, где и когда происходит очередное событие. Или персонажи на самом деле не то, чем кажутся, и нужно по их признакам разгадать авторскую загадку. Или там изложена какая-то очень хитрая философская/научная мысль, и нужно много думать, чтобы в нее врубиться. Или там усложненный язык. и нужно постоянно переводить его мысленно в обыденный. Или происходит вообще непонятно что, привет “Плюсу” Джозефа Макэлроя.
В “Игре в бисер” линейная композиция, минимум персонажей, роли которых проговариваются прямым текстом много-много раз, ясный, хотя и довольно нудный язык, нет сложных мыслей вообще, все разжевано: высокая культура – это очень хорошо, все остальное – досадные препятствия. Причем автор этой высокой культурой не обладает! Вот в чем главное разочарование книги. Гессе утверждает, что превозносит математику, музыку и игру в бисер, но: он не разбирается ни в математике, ни в музыке, а игру в бисер автор ни разу не утрудил себя смоделировать. Это просто какой-то дед от интеллигенции, который ничего не умеет и ничего не знает, но мечтает, чтобы у интеллектуалов было свое бюджетное гетто.
Авансы во вступлении Гессе раздает вполне приличные, обещая показать, как математики и музыканты создали лучшую культурную систему человечества – игру в бисер, в которой из объектов и предметов разных наук, сведенных к набору семантических элементов, составляются эстетически и интеллектуально восхитительные композиции на разные темы. Но дальше оказывается, что ничего конкретного об игре в бисер автор придумать не может, ну или ему просто пофиг. Мол, началось с одного математика, который тасованием математических элементов составлял задачи для студентов – каких элементов? Типа, знак интеграла, знак суммы степенного ряда, lim, ln, e, i, d/dx, sin, cos, arctan и всякое такое плюс числа, арифметические знаки и переменные? А зачем? Генератор случайных примеров очень часто будет создавать или неинтересные, или нерешаемые выражения.
Дальше добавились элементы музыки, а потом и других сфер науки и искусства, и вот сложилось нечто, где в виде кругов можно делать нечто. Ни одного примера конкретной игры Гессе так и не создает. Есть упоминания тем, упоминание самых общих составляющих игр, но ни одна целиком не прописана текстом. Вместо этого есть долгие и нудные размышления о природе интеллектуальности, законах элитарности и правилах менеджмента в высококультурных средах, причем ни по одной из этих тем автор не высказывает ни новаторских, ни хотя бы просто интересных суждений, зато любит пошире изложить какую-нибудь банальность.
Причем регулярно Герман Гессе показывает, что осознает, насколько пустая и бесцельная вещь у него получается, озвучивая логичные упреки к Касталии и местным элитам, но тут же находя для них отговорки. У меня сложилось впечатление, что автор – типичный восторженный псевдоинтеллектуал, который не может погрузиться ни в одну науку и ни в одно искусство, но хочет находиться рядом. То, что способен сочинить, он по нескольку раз повторяет и объясняет, а то, что не способен, предпочитает обходить стороной. В итоге так и получается, что “Игра в бисер”, как и игра в бисер в книге, – это неизвестно что о чем-то якобы высоком. Впрочем, когда-нибудь наверняка перечитаю.
Осень первого класса – 3 книги (мало)
27. Экспериментальный экологический роман “Потерянный альбом” Эвана Дары в переводе Сергея Карпова (9 сентября).
После “Игры в бисер” я понял, что хватит это терпеть, нужно вернуться туда, где меня любят, то есть в онейриновую Зону “Радуги тяготения”, и написать уже статью о Боге-Императоре художественной литературы, но почти под самый конец “Противодействия” владелец Kongress W press Сергей Коновалов сообщил, что для печати “Потерянного альбома” Эвана Дары открылось окошко в типографии “Парето-принт”, и надо его по-быстрому прокорректировать. Так что в течение недели после работы и семьи я корректировал и в паре мест правил эту замечательную книгу.
“Потерянный альбом” – это дебютный роман анонимного (а других мне в работу не дают отчего-то, см. мой отзыв на “Причалы или Машина Тайн” не знаю кого) американского автора, с ходу взявший первое место на одном из конкурсов замечательного издательства Fiction Collective 2, независимо издающего экспериментальную литературу. “Потерянный альбом” экспериментален, новаторск и нестандартен с первой до последней страницы, при этом имеет все составляющие интересной истории и написан не ради приколов с нарративными приемами, а просто с их использованием. У любителей экспериментов очень часто бывает, что книга превращается в живопись, а истории в ней никакой нет, но Дара нашел отличный баланс между формой и содержанием.
“Потерянный альбом” – это городской роман, в котором де-факто единым действующим лицом выступает небольшой американский городок Изаура. Обычно, когда говорят, что в тексте героем становится то или иное место, имеют в виду, что место выступает как партнер либо антагонист главного героя-человека, позитивно или негативно с ним взаимодействующим. Дара мыслит иначе. Во-первых, для него город – это горожане, а голос города складывается из множества голосов людей, его населяющих (как это и происходит в реальности). Во-вторых, ему не требуется для героя-города придумывать в пару отдельного персонажа, чтобы раскрывать обоих через взаимодействие. Даже персонаж-наблюдатель тут лишний. Поэтому очень долго, пока Изаура не столкнется со скрытым врагом, в романе будет присутствовать только сам город.
Подобный выбор диктуют сюжет об экологической катастрофе городской среды и свежий взгляд молодого автора на способы его рассказать. Постоянный герой просто не нужен, ведь он будет лишь “скафандром” для погружения читателя в текст – пусть читатель погружается без “скафандра”, таким образом он сможет наблюдать за жизнью изаурцев с намного большей степенью проникновения в глубины, услышав их самые тайные мысли. Не нужен и постоянный персонаж-изаурец, поскольку никакой гид не сможет показать город во всей полноте. В итоге вплоть до выхода ядовитых отходов на поверхность читателю предлагается узнать множество внешне несвязанных коротких историй о жителях маленького провинциального американского города.
Большая часть действующих лиц никогда не называется по имени, а истории зачастую сменяются внутри абзаца без предупреждения. Одна из постоянных тем книги – радио, и автор как будто переключает читателя с одной человеческой волны на другую, давая ему услышать весь диапазон взглядов на жизнь, проявлений характера и рассказов о рядовых и нерядовых событиях населения Изауры. Каждая история равна любой другой, поэтому нет смысла задерживаться на какой-то из них слишком долго. Сюда же подходит и другая постоянная тема – лес: не удастся увидеть лес, если постоянно разглядывать пару деревьев, нужно охватить взглядом большую площадь, и то же самое верно для картины города.
Когда же Изаура узнает, что отравлена ядохимикатами, разноголосица людей с несходными привычками и интересами превращается в удивительный хор словно бы коллективного разума. Теперь все говорят только об одном – отравлен ли город и что им с этим делать. Эван Дара передает это через куски реплик большого числа людей, которые продолжают друг друга, поскольку все они по сути говорят одно и то же, высказывают одинаковые опасения и наблюдения, одинаково пытаются отрицать проблему, ведь это самое простое, задают провинившемуся градообразующему предприятию “Озарк” одни и те же вопросы и пересказывают друг другу одни и те же новости. Чем ближе к финалу, тем больше единства в словах, а под конец Эван Дара изобретает такую впечатляющую вещь, как “поток сознаний”, когда в моллиблумовском режиме даются мысли не одного человека, а десятков людей, обеспокоенных своим будущим.
И это я только композиционные достоинства “Потерянного альбома” расписываю, а ведь там очень много интересных и оригинальных мыслей об искусстве (с фокусом на музыку) и науке в спектре от лингвистики до биологии, о политике и просто жизни человека в городской среде, в природной среде и внутри себя самого. Это типичный дебют талантливого автора, где тот старается показать себя сразу со всех лучших сторон, и в данном случае получилось на 5+. “Потерянный альбом” – одновременно 100% экспериментальный и 100% читательский текст. Обязательно буду перечитывать.
28. Роман-Всё “Радуга тяготения” Томаса Пинчона в переводе Максима Немцова и Анастасии Грузыновой (13 сентября).
Ах, Радуга. Мир имиколекса и онейрина. Мир борьбы призраков с углеводородами. Мир, где безраздельно правят Они, а Противодействие лишь пытается вызвать у Них потерю аппетита. Мир, чей автор на третьей странице ушел курить гашиш, персонажи остались наедине с собой, нашли закладку малыша Кеноши и тоже накурились, причем не только живые люди, но и мертвецы, и техника, и научные теории, и сами вещества. Мир, где во время секса можно оказаться внутри собственного члена. Мир, где документалку о неграх-нацистах снимают до того, как эти осколки геноцида гереро всплывут на поверхность. Мир, где Ласло Ябоп может все, ИГ Фарбен может все, капитан Бликеро может все, а нормальные честные люди могут не больше, чем башковитая лампочка Байрон. Мир, который проносится мимо читателя на сверхзвуковой ракете “Фау-2”, пока читатель ползет по страницам со скоростью осьминога Григория на холодном французском пляже. Мир, составленный Пинчоном из тысяч прочитанных книг, просмотренных фильмов и прослушанных песен. Мир недоходяг. Мир Энии Ленитропа, Джеффри “Пирата” Апереткина и Катье Боргезиус, очень недружелюбно настроенный к ним мир.
О “Радуге тяготения” я написал для ДТФ половину большой статьи. Вторую половину (с трактовками текста) обещал “через месяц”, но заболел, так что будет попозже, как прочту книгу еще раз.
Перечитывание романа оказалось делом чрезвычайно увлекательным. Во-первых, в книге обнаружились новые эпизоды, которые на стартовом заходе в Радугу замечены не были. Во-вторых, за 2 года я существенно вырос над собой как читатель и на этот раз отловил заметно больше материала, заложенного Пинчоном в текст. В-третьих, я внезапно стал врубаться в физико-математические метафоры и приколы, поскольку в последнее время сильно увлекся любительскими занятиями матаном. В-четвертых, я просто был очень-очень рад еще раз повстречаться со всеми этими персонажами и их 900-страничной эйсид-джазовой вечеринкой. В-пятых, на втором круге книга оказалась намного сложнее, чем на первом – видимо, осенью 2020-го мозг отсекал все чрезмерно напряжное, чтобы хотя бы добраться до финала, а тут уже взялся за восприятие и понимание, закатав рукава.
Перечитывать “Радугу тяготения” буду еще не раз и не два, лучшего книжного мира для себя я пока что не нашел. Ну если только сам что-то напишу. Да, перевод, который ругают за клеважность, очень хороший, а с переизданием “Азбукой” стал только лучше за счет исправления нескольких ошибок русского первопресса 2012 года. Хотя претеритов я бы не переводил.
29. Транслингвистический автофикшн “Изнанка крысы” Романа Михайлова (27 сентября).
После “Радуги тяготения” всегда чувствуется подъем и хочется продолжить чем-то похожим по уровню, а как раз в районе фразы “теперь все вместе” ко мне приехало первое издание “Изнанки крысы” культового российского творца и мыслителя Романа Михайлова. Книга всюду преподносится как тотальный взрыв мозга, поэтому я открыл посылку и начал читать.
“Изнанка крысы” – это кусок дневника Романа Михайлова, куда он записывает все подряд о себе и своей жизни. Записи делятся на несколько тем: что Роман сегодня делал, что Роман сегодня думал, в том числе чего боялся и о чем галлюцинировал, с кем и о чем общался, а также воспоминания о поездках, в основном в Индию, и этюды лингвистических и транслингвистических теорий. Дневник предварен несколькими страницами карты, написанной на RN-языке и названной “роман “Красивая ночь всех людей””. RN-язык выглядит как завитушки Московского метрополитена в очень большом количестве, состоит из двух элементов – “сгустков” (большие круглые завитушки) и “интенсивностей” (черточки между завитушками) и концептуализируется как траектория крысы, на изнанке которой расположена наша реальность (или нет).
Автофикшновая часть дневника скучная, в том числе индийская этнография. Михайлов тусует исключительно с бомжами духа и сам таким бомжом духа, по сути, и является. Возможно, я обчитался про странных придурковатых мыслителей в иностранной литературе, возможно, странные придурковатые мыслители мне не интересны в принципе, но вот эти все его друзья, которые живут по помойкам и верят в что-нибудь случайное вроде какого-то конкретного демона, не нашли отклика в моем мещанском логико-философском сердечке. Любовь писателей к Индии я просто не люблю, а тут Михайлов еще и шарится по самым мутным и опасным местам в поисках непоймичего, а вернее сказать бесцельно бродит туда-сюда.
Глюки автора получше, хотя тоже ничего особенного. Они бессистемны, естественны, а потому невыразительны. За хорошей галлюцинацией должно что-то открываться, тут же только автору кажется, что открывается, а на деле он базово бредит и пытается найти в патологической активности своего мозга какие-то смыслы, послания, основания для теоретизации. Подростком такие вещи должно быть суперкайфово читать, потому что только въезжаешь в трансгрессивную литературку и еще не научился конструктивное глюкостроение отличать от бессодержательного бреда, торкает все подряд, мозги сами досочиняют видения автора до полной красоты.
Зато мне понравились записи в жанре теори фикшен. Хорошее разделение объектов коммуникации на язык, текст и карту. Хорошо проработаны отличия между картой и текстом, я до этого в целом не встречал карту как третий коммуникативный элемент, а она действительно есть, действительно не сводима к тексту и тем более к языку, и служит связующим звеном между реальностью и виртуальностью в большей степени, чем язык и текст. По этим причинам завитушки “сгустков” и дорожки “интенсивностей” в некоторых смыслах лучше рассказывают историю “Изнанки крысы”, чем плутания Романа Михайлова в словах. Выкинуть бы из книги лишние куски о том, как автор бродит с психами по пустырям и заброшкам в России и Индии, дописать отрывки о RN-языке и других языках – и вышла бы замечательная теорификшновая работа.
Но такого плана, видимо, не было, просто издали еще кусок записок культового творца и мыслителя под одной обложкой с небольшим композиционным дооформлением отрывков до более или менее целостной формы. Теоретической частью я заинтригован при том, что байки про бомжей – не мое, так что прочту другие книги Михайлова и как-нибудь перечитаю “Изнанку крысы”.
Окончание следует
На этом заканчивается вторая треть подрастянувшегося отчета о прочтенном в 2022 году. В финальной третий будет 16 книг, и начнется она с осанны главному русскому литературному событию прошлого года – роману “снарк снарк” Эдуарда Веркина. Еще ждите отзывы на “Циклонопедию” Резы Негарестани, “Кровь электрическую” Кэндзи Сиратори, “Лавра” Евгения Водолазкина, “Голубое сало” Владимира Сорокина, “Поправку-22″ Джозефа Хеллера” и “Каузального ангела” Ханну Райаниеми.
