Начнём с оглушительного: за последние 100 лет около 3000 языков кануло в небытие, оставив память о себе только на табличках в антропологических музеях. Народности кошмарно не везло, если на момент вторжения доминирующей культуры у неё не оказывалось устойчивого письменного языка и методов образования по нему, потому что спустя пару поколений инвазивный язык вытеснял основной и так же подменял культурные ценности. Причин вьётся протяжный канат, но чаще причиной такой неожиданной смерти языка зовут просветительские миссии в дебри джунглей и заплывы далеко за буйки.
Логично, что за время существования человека мыслящего, он дошёл и до того, что за кожей культурного просвещения можно было прятать вервольфа политических целей, выжимая и поглощая неугодные народы в угоду ассимиляции и – как следствие, – единомыслию. Особых успехов в этом достигли коммунистические режимы, поработившие огромные территории хитростными методами, куда входила так же замена алфавитов. Желательно пару-другую раз.
Но количество наций не бесконечно, и поток времени, несущий с собой осколки искоренённых этносов завёл нас в гавань, где количество граней мира приближается к октаэдру, парящему в эфире культурной гегемонии Америки, и народная таджикская поговорка “Знаешь язык – знаешь мир” как никогда близка к абсолютной истине.
– Но что есть истина? – спросил бы постструктуралист и был бы по-своему прав, ибо в его координатах ценностей у слов может быть глубоко субъективная трактовка.
– Что ты имеешь в виду под словом ‘мишка’? Не имеешь ли ты в виду председателя компартии Китая? – спросил бы китайский полицейский иностранца, имевшего неосторожность открыть тематическую ветку о медведях и пошутить о Винни Пухе на китайском форуме. И оправдывайся потом на плахе, приводя лингвистические анализы в качестве последнего аргумента.
На подобном минном поле для методов самовыражения намного больше шансов ошибиться, чем у новичка в «Сапёре». И поэтому, творцу, заботящемуся о себе больше, чем о своих трудах, безопаснее идти иной дорогой. Такой, как, например, у китайского писателя и художника Сюй Бина в его книге под названием «От и До: Книга с земли», вышедшей в 2013 году. Отказавшись от конвенциального способа написания книг и своего языка, он выступил космополитом, способным рассказать историю на самом древнем из всех письменных языков – языке пиктограмм, или иначе говоря – языке рисунков. И рисунками этими выступили эмоджи – те самые “смайлики”, коими мы активно оперируем в окошках мессенджеров.
Смех смехом, но за душком несерьёзности, навязываемым самим словом “эмоджи”, поджидает вполне себе универсальное, не зависящее от алфавита повествование, ограниченное только рамками доступных смайлов – но можно ли ограничить язык смайликов если с каждой новой прошивкой их становится ещё больше, а количество выпускаемых телефонов если не идёт вровень, то точно превысило количество населения Земли? Не это ли язык будущего? Язык, играющий роль оптимизатора слов в эпоху VUCA-реальности, бесконечных стрессов, вечной спешки и срывов на рабочем месте, когда не остаётся сил на большие классические романы, написанные привычным образом.
Зная об этом, обретает символизм сюжет книги, рассказывающий об одном дне офисного работника, что повторяется вновь и вновь, меняя только мелочи и листы календаря. Такой современный китайский, по-своему новаторский, “Улисс“, элегантно исследующий интересы среднестатистического жителя мегаполиса, работающего с 9 до 5, думающего брендами, прокрастинирующего в соцсетях, а вечером зависающего в барах. Можно сказать, что на этом сюжет исчерпывается.
Если же уменьшить масштаб осмотра жизни с микромыслей до общего распорядка и законспектировать озарения сознания в общих ходах, то оказывается, что эту жизнь очень легко описать смайликами (в противоположность языковым перегрузкам Джойса с его смятением человека эпохи модерна, стоящего меж двух эпох), а в некотором смысле и вернее ввиду того, насколько лаконичность подобного повествования, а именно его язык, сочетается с приоритетами человека современного. Ведь, выражаясь словами Элиаса Канетти, язык создан для человека, а не человек для языка.
Герой Сюй Бина – классический “одномерный человек” со всеми вытекающими. Его универсальность близка простому холостому “казуалу”, не вызывая отторжения или шока узнавания – язык улыбок, кажется, не предусмотрел назидательных нарративов, оставив перед их пользователями только возможность формирования визуальных фактов, поэтому её подложку и можно трактовать на любой манер, не пересекая чужих линий и не наступая на ноги – “Книга с земли” сошла бы оригинальным подарком как для широкой аудиторий Улисса Кло, так и для лингвистических фанатиков Улисса джойсовского.
Это и есть её грандиозная лазейка – вся многозначительность книги ощущается в примерке к биографии её автора, где она выступает плющом, проникающим во все трещины и способным существовать (и, следовательно, мыслить) независимо от Всевидящего Ока государства. В детстве самому Сюй Бину приходилось в течение трёх лет изучать три разных типа китайской письменности из-за постоянных культурных революций в Китае, буквально реконструирующих письменный язык, параллельно запрещая литературу, оставшуюся за водоразделом пересборок, нацеленных на историческое формирование безголового “до” и высокоинтеллектуального “после”. Хотя, кавычки, кажется нужно расширить и до эпитетов.
Перекочевавший из книг в маоистский Китай оруэлловский сюжет заложил пекинскому автору установку, что письменность – это непостоянное и нестабильное, подверженное нескончаемой реформе средство коммуникации, в то время как сваи изобразительных искусств покрепче и более того – из них можно строить леса для точнейшей письменности, доступной для понимания человека, не изучавшего её – чем не вавилонский язык?
С 2003 года Сюй Бин периодически проводит тематические инсталляции, так или иначе связанные с “От и до”: то переведёт сюжет в трёхмерное пространство, то воссоздаст обстановку своей студии в павильоне, давая понять, что процесс работы так и остаётся незаконченным. Но самым впечатляющим из его выходов в мир искусства с “земляным” контентом была разработанная им программа для автоконвертации слов в эмоджи (что, конечно, сейчас легко может быть реализовано в смартфонах). По её замыслу и демонстрации, людям легко даётся перестройка на пиктограммы даже несмотря на непреодолимые языковые барьеры.
Миру, где смысл слов ставится под сомнение и первые лица при ответе на закрытый вопрос позволяют выражаться в стиле “зависит от того, какой смысл вкладывать в слово “есть”. Если “есть” означает “есть и никогда не было”, то это одно”, очевидно нужна серьёзная калибровка в границах ясности, и если бы молодой Витгенштейн, запинавшийся и мучительно подбиравший слова для чёткости формулировок, перенёсся неведомой технологией 31 века в наши дни, он возможно разглядел бы в эмоциональных колобочках из телефона символы универсального знака, того самого языка, низвергающего условные “Словари тайных печалей” и прочих творцов новых слов, обволакивающих в логос тонкие оттенки чувств.
И в этом Сюй Бин стал бы его первым пророком.
