Считается, что язык делает нас людьми. А что, если птицы тоже разговаривают?
В дождливый день в Грюнау-им-Альмталь в Австрии, стая серых гусей мирно отдыхала на травянистом поле у ручья. Один гусь по кличке Эдес тихонько прихорашивался, другие отдыхали, спрятав клювы в перьях близ хвостов. Затем заиграл замаскированный динамик, который учёные установили неподалёку. Сначала прозвучало гудение одинокого самца гуся по имени Джошуа. Эдес продолжил заниматься своими делами. Затем раздался гудок, более низкий по тону, чем первый, с лёгким похрюкиванием. Эдес поднял голову. Пока остальные гуси оставались на своих тёплых местах, не обращая внимания на происходящее, Эдес рассматривал поле. Он только что услышал записанный «дальний зов» от своей спутницы жизни, самки гуся, которую учёные назвали Бон Джови.
Эдес и его сородичи живут неподалёку от Исследовательского центра поведения и познания имени Конрада Лоренца, названного в честь нобелевского лауреата, чьи эксперименты по импринтингу в 19-30-х годах убедили гусят, что он их мать. (С тех пор в этом районе постоянно изучают серых гусей). Директор центра, биолог и эколог птиц по имени Соня Кляйндорфер, показала мне кадры с Эдесом, чтобы продемонстрировать тонкости гусиного общения.
Гуси поддерживают сложную социальную структуру, путешествуют семейными группами и могут перемещаться от Швеции до Испании. В драке частота сердечных сокращений у одиноких гусей выше, чем у имеющих пару, а пульс недавно овдовевшего гуся может оставаться пониженным около года. Этим птицам есть что обсудить. Тем не менее гусей не назвать цицеронами птичьего мира. Лирохвост поёт длинные, сложные песни; вороны действительно могут сказать «никогда». Гуси известны своим носовым гудением. Но сколько нюансов может быть в гудке?
Оказывается, у серых гусей не менее десяти различных видов призывов. «Мы совершенно недооцениваем то, как они общаются», — сказала мне Кляйндорфер. «Они подают сигнал отлёта, когда улетают, и контактный сигнал после прилёта. Они знают, есть ли там их союзники, есть ли там другие гуси. Гуси получают так много информации из позывных».
Птичьи вокализации обычно делятся на песни и призывы, но это примерные категории. То, что у одного вида называется песней, может быть короче по продолжительности, чем то, что у другого вида называется призывом. Ономатопоэтические группы, такие как «цэц», «чириканье», «ррэйо», «сиу-суу» и «дах», также неопределённы: люди по-разному транскрибируют одни и те же звуки, и не существует птичьей версии Французской академии для вынесения решений. Вокализации птиц принципиально несопоставимы с человеческими. У нас есть гортань и две голосовые связки, а у птиц есть так называемый сиринкс, который похож на две гортани, которые можно использовать одновременно.
Кляйндорфер, дочь математика и актрисы, выглядит как нечто среднее между пешим туристом и кинозвездой Софи Лорен. С февраля по апрель она изучает дарвиновских вьюрков на Галапагосах, с сентября по декабрь — певчих птиц в Австралии, а в остальное время года — гусей за дверью своего офиса. В начале обучения в Пенсильванском университете её учили, что «самцы певчих птиц поют, самки — нет, а если самки поют, то это ошибка». В то время, по её словам, считалось, что «самки — это чёрные, незаметные и тихие птицы». Через несколько лет после получения степени доктора зоологии в Венском университете Кляйндорфер устроилась на работу в качестве биолога-исследователя в Университет Флиндерса в Австралии, где первоначально развивались виды певчих птиц. «Представьте себе моё удивление», — сказала она мне. «Я услышала, как все эти самки поют такие же сложные песни, как и самцы». Большая часть её последующей карьеры была посвящена изучению вокализации птиц, которая была либо недооценена, либо неизвестна.
Кляйндорфер решила изучать птичьи яйца и раннее развитие, которые в то время были заброшенными темами для исследований. «Возможно, это произошло потому, что яйца есть только у самок, а я была женщиной в науке», — сказала она мне. «У меня нет более веской причины». Кляйндорфер заметила, что птенцы усатых пеночек, похоже, реагируют на тревожные сигналы взрослых пеночек, хотя в то время считалось, что такие сигналы направлены на других взрослых или, возможно, на хищников. «Если поблизости оказывалась змея, тревожные сигналы родителей заставляли птенцов в гнезде подпрыгивать», — сказала она. «Если же поблизости оказывался болотный лунь — хищная птица, похожая на ястреба, — то в ответ на родительский сигнал тревоги птенцы пригибались». Птенцы адекватно реагировали на разные сигналы тревоги – это было приятное открытие.
Кляйндорфер также изучала прекрасного расписного малюра — певчую птицу весом с грецкий орех и с кокетливым, вертикально поставленным хвостом. Несмотря на причудливое название, прекрасные расписные малюры — обычное явление в Австралии. Они моногамны в социальном плане, но сексуально распущены — по сути, состоят в свободных браках — и воспитывают своих птенцов коллективно. Пожалуй, им есть о чём поболтать даже больше, чем гусям. Гнёзда малюров размером с человеческую ладонь, построенные так, чтобы в них помещались бледные яйца с крапинками, размером меньше ногтя большого пальца. Кляйндорфер и её команда оснастили гнёзда камерами и микрофонами и вскоре обнаружили то, чего не знали. «Мамы в гнёздах издавали инкубационный зов — призыв к яйцам», — сказала она мне. Это было похоже на колыбельную. Зачем птице-матери издавать звуки, которые могут привлечь хищников к гнезду? «У эмбрионов певчих птиц нет хорошо развитых ушей, поэтому это было совершенно неожиданно», — сказала она. «Это положило начало двадцатилетнему проекту – выяснить, зачем она зовёт яйца?»
Команда сравнила инкубационные позывы с просительными криками молодых птенцов. «Это было очень странно», — вспоминает Кляйндорфер. «У каждого гнёзда был свой собственный просящий зов». Более того, в каждом просящем зове можно было найти элемент из инкубационного призыва матери. Это удивительным образом наводило на мысль, что птицы могут выучить родной язык в буквальном смысле слова ещё во время нахождения в яйце. (Люди тоже так делают: французские и немецкие младенцы кричат явно по-разному.) Даже «приёмные» птенцы, которых, как яйца, физически переносили из одного гнёзда в другое, учились просящим зовам у своих приёмных матерей, а не у генетических. Это стало большой новостью в мире орнитологии. «Парадигма о том, как певчие птицы учатся — после вылупления, по песне отца, — была разрушена», — говорит она. Вскоре тот же процесс был задокументирован у других видов певчих птиц.
Язык часто упоминается как качество, которое отличает нас как людей. Когда я спросил Роберта Бервика, специалиста по вычислительной лингвистике из Массачусетского технологического института, о птицах, он возразил, что «они не пытаются что-то сказать в том смысле, в каком пытался что-то сказать Джеймс Джойс». Тем не менее, и он, и Кляйндорфер отметили, что у людей и певчих птиц есть общая черта, которой лишены многие животные: мы «обучаемся вокалу», то есть мы можем научиться издавать новые звуки на протяжении всей жизни. (Летучие мыши, киты, дельфины и слоны тоже могут это делать). «Для меня самое удивительное, что каждое поколение вокальных учеников имеет свой собственный звук», — сказала Кляйндорфер. «Так что, как наш английский отличается от шекспировского, так и у певчих птиц есть совсем другие песни, чем пятьсот лет назад. Я в этом уверена». Мы, люди, долгое время пытались, часто ошибочно, отличить себя от животных, утверждая, что только у нас есть душа, или мы используем инструменты, или способны к самосознанию. Возможно, нам стоит послушать, что по этому поводу могут сказать птицы.
Животные играют важную роль во многих древнейших историях. Ева ведёт незабываемый разговор со змеем. В норвежской мифологии два ворона, Хугин и Мунин, служат шпионами у бога Одина, нашёптывая ему новости о мире. Во многих культурах «язык птиц» относится к божественному или совершённому языку — языку ангелов. Однако в научной сфере представление о том, что животные пользуются языком, часто считается глупым или наивным. Некоторые птицы, например попугаи, могут быть прекрасными имитаторами, но они также могут подражать бензопиле или лаю собак; учёные обычно не считают имитацию формой понимания. Преобладает догма, что птицы поют либо для того, чтобы произвести впечатление на потенциальных партнёров, либо для защиты своей территории. (Я подозреваю, что большая часть человеческого общения также может быть отнесена к этим категориям). В колледже меня научили более странной, но столь же пренебрежительной идее: певчие птицы поют по утрам, чтобы сжигать жир, чтобы быть достаточно лёгкими для дневного полёта. Судя по всему, эту идею больше не воспринимают всерьёз.
Даже среди видов, которые мы считаем более близкими к себе, например, приматов, учёные склонны говорить о «коммуникации», а не о «языке». Но сложно сказать, где проходит грань или что мы подразумеваем под «общением», ведь даже бактерии общаются, как заметил мне Бервик. «Я считаю, что лучше думать о языке не как о речи, а как о когнитивной способности разума, которая иногда приводит к речи», — сказал он, приведя в пример внутренние разговоры, которые мы ведём с самими собой. Лингвист Ноам Хомский сказал: «Вероятность того, что обезьяна окажется способной к языку, примерно такая же, как вероятность того, что где-то есть остров с разновидностью нелетающих птиц, которые ждут, пока человек научит их летать». Книга Хомского об эволюции языка, вышедшая в 2017 году в соавторстве с Бервиком, называется «Почему только мы».
Однако с годами некоторые исследователи стали пристально изучать контекст, в котором звучат те или иные вокализации животных. В конце семидесятых годов прошлого века два приматолога, Дороти Чейни и Роберт Сейфарт, изучали обезьян вервет в Кении. У верветов тёмная морда и бледный мех, они размером с небольшой рюкзак, и на них охотятся питоны, орлы и леопарды. Чейни и Сейфарт задокументировали нечто примечательное: один записанный вокал верветов заставлял их смотреть вверх, предположительно на орлов, другой — вниз, предположительно на питонов, а третий — бежать вверх на деревья, что является хорошей защитой от приближающихся леопардов. Молодые верветты иногда используют эти призывы неправильно, к примеру, поднимая тревогу, обозначающую леопарда, при появлении бородавочника. Но по мере взросления они становятся лучше. Они учатся.
Новое поколение учёных пытается понять вокализацию птиц. Можно сказать, что тревожные крики сибирских соек частично переведены. Один из их криков указывает на сидящего ястреба (что побуждает других соек собраться в группу), другой — на летящего ястреба (сойки прячутся, что затрудняет их обнаружение), третий — на активно атакующего ястреба (сойки взлетают на верхушки деревьев в поисках нападающего и, возможно, спасаются бегством). Когда весёлые птички, известные как хохлатые синицы, издают пронзительный звук, другие синицы могут ответить на него коллективным преследованием вторгшегося хищника. Некоторые птицы даже лгут. Траурные дронго — обычные, безобидные на вид маленькие тёмные птички, живущие в Африке, — иногда имитируют тревожные сигналы скворцов или сурикатов. Обманутые слушатели убегают от несуществующей угрозы, оставляя за собой «шведский стол» для дронго.
Увидев сову, птенец может издать громкий звук «чик-а-ди-ди-ди», добавляя «де» в зависимости от того, насколько опасным кажется хищник. Этот звук понимают и поползни, которые присоединяются к толпе и преследуют хищника, образуя своеобразный оборонительный альянс. Если вы запишете австралийскую птицу, предупреждающую о приближении кукушки — кукушки оставляют свои яйца в гнёздах других видов и часто убивают своих приёмных братьев и сестёр, — птицы в Китае поймут этот призыв.
Кляйндорфер считает Чейни и Сейфарта, приматологов, важными источниками вдохновения. После переезда в Австралию она и её коллеги собрали библиотеку звуков австралийских певчих птиц. Они также записали более тихие, семейные звуки птиц, такие как инкубационные призывы. Они обнаружили, что у каждой семьи есть свой «семейный диалект» — система звуков, которым птенцы учатся у своих родителей. Любопытно, что птенцы, похоже, перенимали звуки, которые пела либо мать, либо отец, но избегали звуков, которые использовали оба родителя. Если мать поёт ABCXYZ, а отец — ABCGHI, то птенцы, как правило, поют звуковые единицы X, Y, Z, G, H и I. Как будто молодые птицы отделяют себя от родителей, не произнося общие звуки, но при этом остаются близки к родителям, узнавая, что характерно для мамы, а что — для папы. Когда птенцы подрастают, их привлекают товарищи, чей репертуар знаком (он один из нас!), но не слишком (он не мой брат или папа).
Оказывается, что птицы в целом обладают интеллектуальными способностями, гораздо большими, чем многие могли себе представить. Дело не только в том, что попугаи и вороны умеют считать не хуже маленьких детей, и не в том, что сойки-крабоеды ловко закладывают и затем вынимают пищу, чтобы обмануть других соек. Даже незаметные и не пользующиеся известностью птицы способны учиться и делиться своими знаниями с другими. В 19-20-х годах прошлого века синицы из Свейтлинга (Англия) научились открывать крышки молочных бутылок, а к концу 40-х годов этому трюку научились синицы по всей Ирландии, Уэльсу и Англии. Если язык — это скорее способность, чем речевой акт, то кажется возможным, что птицы ею обладают.
В 1889 году Людвиг Пауль Кох, восьмилетний мальчик из Франкфурта, Германия, получил от отца подарок: фонограф Эдисона и несколько восковых цилиндров для записи звуков. Самым старым из известных аудиозаписей пения птиц является запись домашнего любимца юного Коха — белопоясничного шама-дрозда, небольшой певчей птицы с тёмной головой, оранжевым телом и перьями, напоминающими белый турнюр на блестящем чёрном хвосте. Шама поёт, как маленький камерный оркестр: скользкими, ударными и сложными звуками во фразах разной длины. Затем последовало множество подобных записей. В 1929 году с помощью нескольких с таким трудом сделанных записей воробья, крапивника и дрозда была основана Корнельская библиотека естественных звуков — ныне библиотека Маколея (Корнелл для орнитологии то же, что Джульярдская школа для музыки).
Кох, еврей по национальности, стал профессиональным музыкантом, но в тридцатых годах прошлого века бежал из Германии. В Англии он стал любимым ведущим на радио BBC. Похожий на певучего, сангвинического брата Вернера Херцога, он рассказывал британцам о прелестях пения птиц. (Жёлтая пеночка-иктеринка, рассказывал он слушателям, «часто называла меня моим христианским именем… Людвиг, Людвиг»). Кох часто выражал надежду, что такие записи могут быть использованы в научных целях. Спустя много лет так и произошло.
В 2010 году Грант Ван Хорн был студентом университета Сан-Диего и работал в лаборатории компьютерного зрения и машинного обучения под руководством учёного Сержа Белонги. Лаборатория искала хороший набор данных для обучения программы распознавания изображений. В то время, рассказал мне Ван Хорн, многие из лучших изображений на Flickr, популярном сайте о фотографии, были фотографиями птиц. Ван Хорн не был специалистом по птицам, но он хотел проверить, сможет ли он и его коллеги научить компьютерную программу различать близкородственные виды, например, домового и болотного крапивника. Оказалось, что это возможно.
Вскоре работа лаборатории привлекла внимание исследователей-орнитологов из Корнелла. Ван Хорн вспоминает, как они сказали ему и его коллегам «максимально вежливо»: «Послушайте, ребята, этот набор данных причудлив и плохо составлен, а ваш выбор видов для изучения не имеет смысла. Не хотите ли вы фактически переделать весь этот процесс, но сделать это в сотрудничестве с нами?» Когда Ван Хорн приезжал в Корнелл, учёные каждое утро и вечер брали его с собой на прогулку, и он вспоминает, что хотел бы забрать их опыт с собой в Калифорнию. В итоге это сотрудничество помогло Корнельской орнитологической лаборатории разработать Merlin Bird ID — приложение, позволяющее безошибочно определять несколько сотен видов птиц по фотографиям. Оно оказалось чрезвычайно популярным, но у корнельской команды всегда были более масштабные амбиции. Они постоянно спрашивали: «Как мы можем сделать то же со звуком?» — вспоминает Ван Хорн. Именно это интересовало учёных больше всего. Но он считал, что слуховое распознавание — это не его компетенция, пока из любопытства не посетил семинар по машинному обучению с использованием звука.
«Я будто прозрел», — говорит Ван Хорн. Для распознавания звуков часто используются спектрограммы — визуальные представления звуков, похожие на те, что вы видите в программах для редактирования аудио. Майк Вебстер, эксперт по коммуникациям между животными в Корнелле, который руководит Библиотекой Маколея и работал над «Мерлином», сказал мне: «Когда люди поняли, как визуализировать звук — как его измерить, — это привело к взрывному росту количества исследований и понимания того, как и почему птицы общаются друг с другом». Ван Хорн понял, что большая часть работы по распознаванию звуков на самом деле была визуальной: «Я подумал: „Давайте-ка я применю эти навыки компьютерного зрения“». Ранний тест позволил отличить записи ольховой мухоловки от записей ивовой мухоловки.
В 2021 году количество записей птиц в библиотеке Маколея, многие из которых были предоставлены любителями, достигло миллиона. В том же году Корнелл выпустил программу Merlin Sound ID, которая первоначально была обучена примерно двумстам пятидесяти часам звуков птиц, а также фоновых шумов (свист ветра, проезжающие автомобили), вручную аннотированных экспертами. Сначала Sound ID смог идентифицировать около трёхсот различных североамериканских птиц, с уклоном в сторону тех, что обитают в окрестностях Корнелла. Спустя три года и миллион дополнительных записей, Sound ID теперь может очень точно определить около тысячи четыреста видов. Лаборатория надеется, что это число может вырасти до восьми тысяч из примерно одиннадцати тысяч известных видов птиц.
Любители теперь обладают удивительной способностью распознавать воркующих или щебечущих птиц, что вызывает повышенный интерес к пернатым и направляет всё больше записей, сделанных в рамках «гражданской науки», в Библиотеку Маколея. Но расшифровка птичьих вокализаций — совсем другое дело. Одна из проблем заключается в том, что некоторых видов записей больше, чем других. «Большая часть нашей базы данных — это песни», — говорит Вебстер. «Теперь мы можем понимать песни на таком уровне, на каком не могли раньше». Тревожные сигналы также относительно легко фиксировать. Но такие вещи, как болтовня в гнезде, более тихая и менее предсказуемая, более трудноуловимы: «Существуют целые категории общения птиц, которые мы даже не начали изучать». Уэбстер не ожидает, что звуки птиц можно будет перевести на человеческий язык: животные живут в мире восприятия, который слишком отличается от нашего. Тем не менее, он считает машинное обучение новым мощным инструментом. «Многие люди мечтают использовать искусственный интеллект, чтобы расшифровать речь животных», — сказал он мне.
После трёх десятилетий исследований Вебстер готовится уйти на пенсию. Когда я спросил его, чему, по его мнению, может научиться следующее поколение учёных, он на мгновение задумался. «Например, социальные птицы. Они постоянно болтают друг с другом», — сказал он. «Издают короткие звуки. Часто очень тихо. Как будто они разговаривают шёпотом. Что, чёрт возьми, они говорят друг другу? Я бы очень хотел знать».
Пока моя одиннадцатилетняя дочь не увлеклась птицами, я едва отличала скворца от воробья. Однажды она недоверчиво спросила меня: «Ты хочешь сказать, что не можешь отличить самца воробья от самки?» Долгое время мы жили к востоку от туннеля Линкольна, где под словом «птицы» подразумевались голуби и чайки, но уже через несколько недель после переезда в Бруклин мы увидели на фонарном столбе краснохвостого ястреба. Моя дочь начала рассказывать о темноглазых соколах, хохлатых синицах и сапсанах; мы стали посещать птичьи заповедники, и в конце концов я переборол свой фаворитизм в сторону млекопитающих. Как и миллионы других людей, мы начали использовать Merlin Bird ID. Обычно мы слышали птиц раньше, чем видели их. Местные воробьи, гнездившиеся в дупле столба в нашем квартале, звучали как перебранка Лорела и Харди.
«Антропоморфизм» — знакомый термин, описывающий распространённую ошибку: предположение, что животные обладают человеческими качествами. Менее знакомый термин, «антропоэктомия», также описывает одну из ошибок — необоснованное предположение, что животные не имеют с нами общих качеств. Какую ошибку человек может совершить с большей вероятностью? Или это не ошибки, а скорее отправные точки: кто-то, как Джейн Гудолл, исходит из того, что 98,7 процента нашей ДНК общие с шимпанзе, а кто-то — из того, что мы, люди, секвенировали свою собственную ДНК, при этом ни один другой вид даже не изобрёл плоскогубцы? Поскольку мы всё ещё спорим о том, что такое язык, трудно сказать, какое предположение о языке животных более самонадеянно.
Тоситака Судзуки впервые задумался о том, говорят ли птицы на своём языке, на последнем курсе колледжа в университете Тохо в Токио. Он был на прогулке в лесах Каруидзавы, когда стал свидетелем странной драмы, разыгравшейся среди обычных японских синиц — птиц, похожих на чикад. Одна синица крикнула «ди-ди-ди-ди» возле рассыпанных семян подсолнечника; другие синицы подлетели и начали есть. Потом одна синица крикнула «хи-хи-хи», и все птицы улетели в ближайшие кусты», — вспоминает Судзуки. Он не видел причин, по которым они могли бы покинуть своё пиршество.
Через несколько секунд к ним подлетел воробьиный ястреб; все синицы благополучно улетели. «Я подумал: «Может быть, хи-хи-хи означает „Ястреб прилетел, убегай!“» — сказал Судзуки. Он уже серьёзно относился к птицам и много знал о них; он учился у Хироси Хасегавы, учёного, который сыграл центральную роль в возвращении короткохвостого альбатроса после почти полного исчезновения. Но Судзуки считал птичьи вокализации по большей части эмоциями, похожими на музыку, или некой красивой бессмыслицей. Теперь он посвятил восемнадцать лет изучению синиц и их общения. «Я и представить себе не мог, как долго я буду изучать синиц, ведь я люблю и других животных», — сказал мне Судзуки. Как и многие другие исследователи, он надеется, что чем больше мы будем понимать птиц, тем лучше мы будем их защищать.
В апреле 2023 года в Токийском университете Судзуки основал, по его словам, первую в мире лабораторию, специально посвящённую лингвистике животных. Он утверждает, что необходимо провести большую работу по изучению когнитивных способностей, лежащих в основе человеческого языка, а затем исследовать, присутствуют ли эти способности у животных. (Во многом этот подход повторяет работу Бервика и Хомского, но приводит к другим выводам). Некоторые скептически относятся к его стремлению сравнить общение животных с человеческим языком. «Это настолько далеко от сложности человеческого языка, что не имеет смысла использовать одно и то же слово, — сказал мне Тодд Фриберг, исследователь общения животных из Университета Теннесси. Некоторые исследователи могут сказать, что, когда гаичка усиливает свой призыв, добавляя «де», она участвует в референтном сигнализировании, подстраивая свой призыв под серьёзность угрозы. Но Фриберг отмечает, что дополнительные «де» могут быть и результатом повышенного возбуждения — не столько сознательным сигналом, сколько физической реакцией.
Как и Кляйндорфер, Судзуки интересовался гнёздами. В самом начале он показал, что птенцы в гнёздах реагируют на призыв, связанный с появлением ворон, приседанием, а на призыв, связанный со змеями, — бегством из гнезда. Дуга исследований Судзуки в определённой степени повторяет серию споров о том, какие качества необходимы для того, чтобы общение достигло статуса языка. Люди отличаются способностью формировать мысленный образ — концепцию того, что они передают. Судзуки провёл эксперимент, в ходе которого он воспроизводил различные звуки и двигал палкой различными способами; только когда он воспроизводил сигнал тревоги, похожий на змеиный, и двигал палкой, птицы реагировали так, как будто рядом находилась змея. По его мнению, это свидетельствовало о том, что у них есть некое представление о змее. (По его словам, эксперимент был вдохновлён тем, как люди воспринимают формы облаков).
В исследовании 2023 года Судзуки показал, что синицы по-разному реагируют на записанный призыв ABCD, чем на ремикс этого призыва, например DABC, — потенциальный вызов лингвистам, которые считают сложный синтаксис уникальным для человеческого языка. (Интересные результаты по синтаксису были получены в исследованиях южных пёстрых и каштановых пеночек). Символические жесты — также часто считающиеся уникальными для человека — были рассмотрены в особенно милой работе Судзуки, опубликованной в 2024 году. Его команда наблюдала за спаривающимися парами синиц, когда они входили в свои гнездовые ящики. Отверстие в каждом гнезде было небольшим и позволяло проходить только одной птице за раз. Но иногда одна птица, обычно самка, взмахивала крыльями, что выглядело как жест «после тебя». Тогда другая птица заходила в коробку первой. При этом она не показывала крыльями на гнездовой ящик. По мнению Судзуки, это говорит о том, что взмах крыльев был не простым указанием, а символическим жестом — ещё одним пунктом, вычеркнутым из списка уникальных для человеческого языка.
Возможно, исследование гнёзда нуждается в повторении; возможно, существуют альтернативные интерпретации результатов в исследованиях концепта и синтаксиса. Судзуки открыт для такой критики. Но он также скептически относится ко многим выдающимся идеям в лингвистике, таким как аргумент Хомского и Бервика о том, что небольшое эволюционное изменение в мозге открыло новую языковую способность у людей: уникальную и мощную способность соединять отдельные единицы иерархическим и выразительным способом. (По последним подсчётам Судзуки, вокальный репертуар синицы насчитывает более двухсот отдельных звуков и фраз. Ему предстоит провести ещё много экспериментов.
Недавно мы с дочерью отправились рано утром в Литтл-Стоуни-Пойнт, что в долине Гудзона, и встретились с двумя людьми, у которых нет особой необходимости в таком приложении, как Merlin Bird ID. Эндрю К. Валли занимается полевой орнитологией в Американском музее естественной истории; он подружился с Джеффри Янгом, редактором издательства New Directions Publishing, благодаря наблюдению за птицами. Янг наблюдал множество перелётных пеночек, которые пролетели более тысячи миль, — и спросил нас, не хотим ли мы попытать счастья? По его предложению я предупредил дочь, что неизвестно, увидим ли мы их на самом деле.
Примерно в пяти минутах ходьбы по тропе, в не слишком примечательном лесу (мы всё ещё слышали шум машин и экскаватора за рекой), мы увидели пикирующего зимородка и орла-подростка на голом дереве. Пока мы шли, останавливались, шли, останавливались, мы неоднократно слышали звук, похожий на призыв краснохвостого ястреба. Но вскоре стало ясно, по крайней мере для Валли и Янга, что это сойка, подражающая ястребу. «Они иногда так делают», — сказал мне Валли.
«Чтобы отпугнуть других хищников?»
«Это одна из идей», — сказал он. «Вокальная мимикрия может быть довольно загадочной».
Мы услышали призыв каролинского крапивника «тикетл-тикетл»; мне он показался похожим на игру в марблы. Мы видели певчего вирео, пеночку Кейп-Мей, пеночку-черноголовку и чёрно-белую пеночку — птиц настолько маленьких, что трудно поверить, насколько большие расстояния некоторые из них смогли преодолеть, чтобы оказаться здесь. Мы слышали мелкий треск, похожий на звук мытья окна; скрипучее декрещендо, издаваемое не сверчками; звук, похожий на трель, набегающую на стену; высокочастотный звук «три-быстрых-один-медленный», как будто ребёнок играет Пятую симфонию Бетховена. По подсчётам Янга, мы встретили сорок четыре вида птиц, а в самом конце увидели свенсонова дрозда, который, видимо, был не в настроении демонстрировать себя. Наблюдение за птицами, подумал я, — это обманчивый термин. Большая часть мимолётного, сиюминутного удовольствия — это слушание птиц.
Тишина пандемии вывела природные звуки на первый план для Мэдди Кузимано, которая в то время была аспирантом-исследователем слухового восприятия в Центре мозга, разума и машин МТИ. «Как и многие другие люди, я чувствовала, что впервые познакомилась с окружающими меня птицами», — сказала она мне. Из её окна часто можно было увидеть двух голубей; она читала, что в некоторых парах голубей одна птица поёт другой по утрам, а по вечерам роли меняются. Кузимано была достаточно знакома с машинным обучением, чтобы, попробовав приложения для идентификации птиц, подумать: «Я могу помочь создать такую штуку».
Сейчас Кузимано — старший научный сотрудник, специализирующийся на исследованиях в области искусственного интеллекта в Earth Species Project (E.S.P.), некоммерческой организации, занимающейся «использованием искусственного интеллекта для декодирования нечеловеческой коммуникации». В настоящее время E.S.P. изучает такие виды животных, как зебровые вьюрки, вороны и белухи, но в начале своей работы он был озабочен предварительными проблемами: «проблема коктейльной вечеринки», когда нужно уловить отдельные звуки в шумной среде; как соотнести конкретные звуки с точными контекстами, в которых они возникают. «Мы как будто хотим написать Magna Carta, но сначала для этого нам нужно сделать перо», — сказала мне Кэти Закариан, соучредитель и исполнительный директор организации. Закариан не ожидает появления Google Translate для языков животных, но она верит, что мы сможем лучше понимать животных. Она помнит, как в детстве люди часто приносили её отцу, энтомологу, фотографии и образцы и спрашивали: «что это»? Её мать была исследователем и администратором многоязычных образовательных программ. «В их работе есть такое направление, как декодирование», — сказала она мне.
Когда я разговаривала с Кузимано по Zoom, она достала коллекцию звуковых файлов ворон. Она получила набор данных от Даниэлы Канестрари и Витторио Баглионе, исследователей из Университета Леона в Испании, которые изучают испанских чёрных ворон уже более двадцати пяти лет. Кузимано провела бесчисленное количество часов, сидя в Сан-Франциско и слушая этих птиц, и иногда может угадать, какую из них она слышит. «Возможно, вы ожидаете, что ворона будет звучать именно так», — говорит она, воспроизведя мне два карканья. «Но есть ещё и это, — сказала она, воспроизводя шёпот. «Некоторые звуки очень длинные». Она сыграла слегка потустороннее «оооо». «А вот эти два звука, которые вы никогда бы не подумали, что издают вороны. Один звук похож на щелчок компьютерной мыши, другой — на лягушку. Её любимая запись напомнила мне кряканье утки. «Я люблю эти звуки», — сказала она мне.
Одна из целей работы Кузимано — найти корреляции между этими разнообразными вокализами и точными контекстами, в которых они происходят. Недавно партнёры по исследованию обнаружили тихое ворчание, которое чаще всего раздаётся именно тогда, когда взрослая ворона возвращается в гнездо — возможно, это способ сказать: «Проснись!». Небольшой биорегистратор на спине вороны может передавать звук вместе с другими данными — с высоты птичьего полёта. «Вы слышите биение их крыльев, слышите, как зовут их друзья, и как они зовут своих друзей», — сказал мне Кузимано. Данные кажутся интимными: «Вы слышите птенцов на расстоянии, потом слышите, как птица взлетает, и звуки птенцов становятся все громче. А потом ворона садится в гнездо. Вы оказываетесь в центре этой вороньей семьи».
Можно ли научить машину различать отдельных птиц по издаваемым ими звукам? Может ли она уловить вокализацию особей, выполняющих схожие функции? Машинное обучение отлично справляется с выявлением корреляций, но некоторые из них не имеют отношения к делу и даже вводят в заблуждение. Кузимано разработала алгоритм, который должен был различать крики, издаваемые различными воронами, имеющими такие названия, как Naranja, Rosa и Azul. Казалось, ей это удалось. Затем она поняла, что компьютер может классифицировать звуки, основываясь на характерных фоновых шумах, которые соответствуют расположению записывающих устройств. «Алгоритмы могут улавливать крошечные подсказки, которые вносят путаницу в реальные вопросы, на которые мы хотим найти ответы», — говорит она.
Те, кто живёт и работает рядом с животными, будь то учёные или нет, часто считают само собой разумеющимся, что животные умеют разговаривать друг с другом, причём довольно основательно. Вместо того чтобы удивляться открытию каждой «неожиданной» способности животных, возможно, нам следует удивляться тому, что у людей такие заниженные ожидания. Многие из нас смеются или печально качают головой, когда читают, что Декарт якобы выбросил кошку из окна, чтобы посмотреть, проявит ли она страх, в качестве своеобразного теста на самосознание. (Он считал, что животные — это бесчувственные автоматы.) Однако многие из нас сочтут удивительным и тот факт, что, согласно недавнему исследованию, слоны, похоже, имеют отдельные имена друг для друга, которые их друзья-слоны и члены семьи используют между собой.
Когда я начала изучать эту историю, меня поражало каждое новое птичье достижение, о котором я узнавал, особенно у маленьких, обычных птиц. Дело было не только в том, что они сообщали друг другу то или иное, но и в том, что они были полны забот — они были в центре своих собственных миров. Но разве я не должна был догадаться об этом с самого начала? Я безосновательно полагала, что птицы мало о чём думают. На днях мы с дочерью шли на её футбольную тренировку, мимо пролетали воробьи и проходили люди. «Мы почти ничего не знаем о птицах», — сказала она мне. «Мы так многого не замечаем». Она на мгновение задумалась. «Я думаю, у них столько же языка, сколько и у нас, но большая его часть находится в их головах. Поэтому мы его не слышим».
