Итак, продолжим наш обзор работы Роба Бразертона «Недоверчивые умы. Чем нас привлекают теории заговоров» и разберёмся: какие именно когнитивные и перцепционные механизмы делают для нас настолько привлекательными идеи о том, что «всё это неспроста»? Автор книги утверждает, что само устройство нашего сознания, выработанного миллионами лет биологической эволюции и многими тысячами лет сложной социальной жизни, нет-нет да и подводит нас к конспирологическим идеям. Даже тех, кто плохо переваривает классические и явно абсурдные теории заговоров — вроде злоумышлений рептилоидов с Нибиру против нашей родной плоской земли. Если верить Бразертону, а работу он провёл действительно обширную, как с академическими источниками, так и буквально в поле с конспирологами, склонность к объяснению происходящего заговорами буквально неотъемлема от коренных механизмов нашего мышления — и некоторое количество имеющихся в инфополе безумных теорий заговора буквально являет собой неизбежную побочку того, что мы выжили и развились как разумный вид.
«Недоверчивые умы. Чем нас привлекают теории заговоров» в русскоязычном издании от «Альпина нон-фикшн»
В прошлой части мы обсудили то, как в годы Французской революции возникли первые теории всемирного заговора иллюминатов и масонов. Этому поспособствовало начало резких, нередко драматичных и трагичных социальных, политических и экономических перемен, которые знаменовали собой переход от феодального аграрного общества к социуму индустриальных городов. Масштаб и крайняя сложность осмысления происходящего на фоне весьма ненулевых рисков потерять в ходе исторических пертурбаций всё — от имущества до жизни обратили множество людей к идеям, что революции и новые идеи — следствие не объективных процессов, а огромного коварного заговора каких-то тёмных сил.
В разные десятилетия и в разных странах виновники этого заговора в глазах конспирологов менялись самым причудливым образом: в середине XIX века к иллюминатам, масонам и иезуитам добавились, с изрядным недоумением, евреи. И, что уже было весьма недалеко от истины, сеть революционных организаций разной степени радикальности, мечтавших сломать старый мир ради решительного рывка в светлое будущее. В начале XX века к заговорщикам присоединились оформившиеся наконец настоящие спецслужбы — сначала британцы, русские и французы, а затем и все остальные, от немцев и американцев и до условной румынской сигуранцы.
О непростых взаимоотношениях «чекистов и масонов»
Спецслужбы, как и революционеры, действительно плели и плетут бесконечные заговоры, ибо это буквально входит в их служебные обязанности, и иногда даже добиваются успеха — но в глазах общества и особенно друг друга их возможности и опасность регулярно оказываются сильно преувеличенными. В годы Холодной войны в СССР видели потенциальных шпионов почти в любом иностранном туристе или журналисте, а в США примерно тем же образом относились к коммунистам и вообще людям левых взглядов. Конец Холодной войны, вопреки ожиданиям многих экспертов рубежа 80-х и 90-х, привёл только к росту популярности всевозможных теорий заговоров — и распространение Интернета только усилило эти тенденции, ибо конспирологи всех видов получили возможность вещать и общаться с единомышленниками по всему миру.
Ныне теории заговора, которые в ХХ веке даже маститыми социологами и социальными антропологами с пренебрежением считались делом не вполне психически здоровых маргиналов или отбитых радикалов, являются важным фактором политической жизни многих стран и обществ: достаточно вспомнить, как в 2021-м сторонники QAnon взяли штурмом Капитолий в Вашингтоне, и лишь чудом дело обошлось без кровопролития. При этом конспирологические концепции нередко переплетаются самым причудливым образом, попутно давая источники вдохновения для многочисленных произведений культуры: от культовых «Секретных материалов» и до постироничных мемов про «всемирный ирландский заговор». Ведь, вопреки стереотипам, в политической и экономической элите современных США доминируют не столько породистые WASP-англосаксы с пращурами с «Мэйфлауэра» и примкнувшие к ним потомки евреев-эмигрантов из черты оседлости, сколько наследники беженцев из голодавшей Ирландии середины XIX века — к которым поначалу в Штатах относились примерно так же, как в Москве нулевых к таджикам.
Ещё мемов про всемирный ирландский заговор
Неудивительно, что всё больше специалистов занимаются изучением теорий заговоров и того, почему люди становятся сторонниками конспирологических идей. И на этом пути наука со времён знаменитого эссе профессора Колумбийского университета Ричарда Хофштадтера «Параноидальный стиль в американской политике» 1964 года прошла большой путь: от выведения за рамки социальной и психологической нормы до понимания, что «всё отнюдь не так просто». Роб Бразертон показывает, что со времён представлений о заведомой маргинальности конспирологов учёные успели выявить немало интересных закономерностей — многие из которых совершенно контринтуитивны. Итак, приступим к разбору тезисов и выводов «Недоверчивых умов».
Ещё в 1994 году профессор социологии Ратгерского университета Тед Герцель в статье «Вера в конспирологические теории» (Belief in conspiracy theories. Political Psychology, 15 (4), 731–742) описал результаты экспериментов, в ходе которых была выявлена любопытная корреляция: степень доверия к конспирологическим теориям у человека в большинстве случаев есть величина более или менее одинаковая. То есть, люди, верящие в одни теории заговора, примерно с той же степенью доверия отнесутся и ко многим другим — или же примерно с той же степенью недоверия в случае скептиков. Условно говоря, охотно допускающий устранение британской принцессы Дианы также, скорее всего, будет верить в убийство Кеннеди ЦРУ и бонзами американского ВПК, а также в то, что Элвис просто инсценировал свою смерть. Ну и на масонов смотреть будет косо.
Теории заговора, несть им числа
В 2012 году психологи Майкл Вуд и Карен Дуглас копнули глубже, и показали на примере версий о судьбе Бен Ладена (Dead and alive: Beliefs in contradictory conspiracy theories. Social Psychological and Personality Science, 3 (6), 767–773), что одни и те же люди могут предпочитать официальной буквально взаимоисключающие конспирологические версии: не верившие в то, что главтеррорист нулевых годов был убит операторами американского SEAL Team Six, одновременно были готовы с большей вероятностью допустить и его смерть от естественных причин задолго до официального сообщения о ликвидации в Пакистане, и то, что организатор терактов 9/11 жив и здоров, а Вашингтон с Пентагоном просто устроили fake news о его успешном устранении. В 2020-х одни и те же люди порой охотно репостили срывы покровов о том, что никакого COVID-19 не существует, и тут же о том, что это созданный всемирными заговорщиками ужасный вирус для массовой зачистки неугодного населения.
Казалось бы, это достаточно убедительно свидетельствует о том, что конспирология — это буквально когнитивный сбой и болезненное неприятие любых официальных версий в пользу сколь угодно странных и диких «срывов покровов». Но не всё так просто. Начнём с того, что вредны любые крайности. Яростно отрицающий теории заговоров по умолчанию с заметной вероятностью отметёт и те умеренные концепции, которые могут на поверку оказаться правдой — как слежка ФБР за Хэмингуэем, которая довела его до паранойи и суицида, или программа ЦРУ по борьбе с хиппи и антивоенным движением времён войны во Вьетнаме. Излишняя доверчивость государству, корпорациям и спецслужбам — тоже не самое мудрое поведение, как показывает опыт. Некоторая степень параноидальности — буквально типичная профдеформация как раз людей, имевших опыт работы в подобных организациях на постах со, скажем так, определёнными уровнями доступа. И это отнюдь не противоречит тому, что верить в зловещий всемирный заговор с таким бэкграундом довольно затруднительно.
Мышка-прослушка слышала некоторое shit
С чем склонность к вере в теории заговора коррелирует помимо, собственно, самого факта склонности к конспирологическому мышлению? Уже упомянутый профессор Тед Герцель в начале 1990-х годов проводил целую серию социологических и психологических исследований о конспирологии и верящих/не верящих в неё. В их ходе он определил черты людей, которые чаще всего идут в связке с верой в теории заговоров: общая недоверчивость, как в отношении людей, так и организаций; тревожность, склонность к цинизму и повышенная конфликтность. На более глубоком уровне повышенная склонность к конспирологии оказалась связана с низкой удовлетворённостью своей жизнью и особенно с ощущением отсутствия контроля над ней. Чем меньше респонденты ощущали, что их жизнь в основном зависит от их действий и решений, а не от непредсказуемых случайностей, внешних факторов и других людей, тем больше они демонстрировали склонность к доверию к теориям заговоров. В конце 90-х годов выводы о том, что устойчивые ощущения отчуждённости и бессилия — типичные спутники жизни конспиролога, были подтверждены и рядом других исследований (пр. Abalakina-Paap, M., Stephan, W. G., Craig, T., & Gregory, W. L. (1999). Beliefs in conspiracies. Political Psychology, 20 (3), 637–647).
Казалось бы, вновь подтверждались уже классические выводы Ричарда Хофштадтера: к конспирологии склонны люди психологически и социально проблемные, нередко в той или иной степени асоциальные. В частности, для американского общества неоднократно было показано, что чернокожие и латиноамериканцы в среднем демонстрируют повышенную склонность к теориям заговора, нежели белые и азиаты. Однако в 2013 году публицист Джесс Уокер из Балтимора опубликовал язвительную критику такого подхода в форме книги «Соединённые штаты паранойи: теория заговора» (Jesse Walker, The United States of Paranoia: A Conspiracy Theory). В ней он на обширном историческом материале показал, что откровенной конспирологии всегда находилось место и в респектабельных слоях общества, и в высокопоставленных американских элитах. Да и сам Хофштадтер, хотя в полемическом запале называл конспирологию явлением диким и маргинальным, в формах чуть ли не до уровня «идиоты верят в выдумки злодеев или сумасшедших», в своём знаменитом эссе критиковал известного тогда сенатора Голдуотера и представления, которые пронизывали обширные сегменты американского общества середины 60-х годов.
Так, отец-основатель США и их первый президент Джордж Вашингтон, будучи вполне открыто высокопоставленным масоном, в частной переписке говорил о своём доверии к теории заговора иллюминатов. Президенты США начала ХХ века Теодор Рузвельт и Вудро Вильсон выражали мнения, что американскую политику во многом определяют неясные даже им самим механизмы, скрытые от внимания общественности — имея в виду, впрочем, не столько некий всемирный заговор, сколько вполне объективное влияние на политическую власть финансовых магнатов и крупного бизнеса. В то же время, хрестоматийный промышленный магнат США начала ХХ века Генри Форд на полном серьёзе верил во всемирный еврейский заговор — что во многом объяснялось тем, что Форду, как предпринимателю до крайности не нравились левые идеи, которые тогда разделяли и продвигали многие евреи. Ну и ещё ему не нравился джаз, в котором он буквально видел антиамериканский коммунистический сговор евреев и чернокожих (пока в СССР его клеймили как «буржуазную музыку толстых американских капиталистов и безродных космополитов, подрывающую устои советского общества»).
ФБР буквально родилось как реакция американского государства на не подтвердившуюся фактами теорию заговора и моральную панику про массовые похищения молодых белых женщин для принуждения к проституции: теория не подтвердилась, а организация осталась. В 1950-е годы американское общество, включая руководство государства, спецслужб и вооружённых сил, было убеждено в существовании обширного коммунистического заговора с целью подрыва традиционных скреп и насаждения большевизма изнутри — тогда как перед действительно многочисленной и активной советской агентурой в США ставились несравнимо более практические задачи вроде похищения атомных и иных военно-технических секретов. В 80-е у вполне респектабельных и консервативных белых американцев нашлась новая забава: паника перед предполагаемым заговором сатанистов, которые совращают молодёжь рок-музыкой и настолками D&D, и устраивают ритуальные оргии в подземельях во славу Сотоны. Современная теория заговора QAnon — буквально прямое продолжение и развитие той же идеи, только в более масштабном варианте всемирного антиамериканского заговора.
Аризонский шаман-самоучка Джейк Энджели, ставший визуальным символом захвата Капитолия в 2021 году — ярый сторонник теории заговора QAnon
В то же время, в начале 2010-х годов, появились и более академические работы, показавшие: представления о конспирологах как немногочисленных отбитых маргиналах, как минимум, не вполне корректны. Твёрдая вера в теории заговора и глубокое погружение в конспирологию — действительно явление скорее маргинальное, но в целом в те или иные теории заговора верят (или допускают возможность их реальности) большинство, а не меньшинство населения. Опрос 2013 года от университета Фэрли Дикинсона из Нью-Джерси показал, что только в одну из четырёх теорий (республиканская администрация Буша заранее знала о терактах 9/11; республиканцы или «глубинное государство» подтасовали в пользу Буша выборы 2004 года; демократы скрывают неамериканское/мусульманское прошлое Барака Обамы; демократы или «глубинное государство» подтасовали результаты выборов 2012 года в пользу Обамы) верят 63% американцев. В то, что убийство Кеннеди не было делом рук психа-одиночки Ли Харви Освальда, а стало результатом заговора американских спецслужб или военных, стабильно верят более половины американцев — справедливости ради, степень отбитости руководства ЦРУ начала 60-х была достаточной, чтобы решиться на подобное, достаточно вспомнить эпопею с проектом MKUltra или рассекреченные предложения тому же Кеннеди устроить в США теракты с человеческими жертвами под ложным флагом коммунистов для оправдания вторжения на Кубу. А причина всё та же: они верили в глобальный и разветвлённый заговор коммунистов и КГБ, который надо сдержать любой ценой, иначе «трындец нашей Америке».
Вернёмся к выводам Теда Герцеля и его последователей: склонность к теориям заговора отчётливо коррелирует с ощущениями тревожности, потери контроля над своей жизнью. Однако это свойственно далеко не только маргиналам: в наши дни неврозы — мейнстрим, и не потому, что «миллениалы и зеты все нытики, а деды в пашне рожали и норм», а потому, что это стало осознаваться и отслеживаться. Раньше, по крайней мере, в разрезе нескольких предыдущих поколений, неврозов и тревог было не меньше, просто их было принято загонять внутрь и «лечить» алкоголем, мордобоем и прочими мерами подобного рода. Где тревожность, где ощущения, что жизнь непредсказуема, и её в основном контролируешь не ты, там и параноидальность в той или иной степени: неизбежно травмированный в процессе взросления мозг ждёт удара и подставы в любой момент.
При этом в современном мире, где уже давно господствует естественно-научный взгляд на мироздание, отсутствует «опиум народов»: буквально прошивавшаяся в сознание множества поколений убеждённость, что судьбу человека определяют какие-то незримые силы, от духов предков до разнообразных божественных сущностей. Нет, многие и сейчас верят в это, но рядом с этой верой всегда есть свербящее ощущение: а вдруг нет, и миром правит Его Величество Случайность? Это, без преувеличения, экзистенциальная жуть — и ниже мы обсудим подробнее, почему концепция хаотичной вселенной без судьбы, удачи и высшей справедливости делает нашему мозгу больно и страшно.
Пока же нас интересует то, что ощущение отсутствия контроля над своей жизнью и происходящим — посредством психологического механизма компенсации потребности в контроле — приводит к попыткам мозга найти кого-то, какую-то силу или волю, которая этим контролем обладает (Kay, A. C., Whitson, J. A., Gaucher, D., & Galinsky, A. D. (2009). Compensatory control: Achieving order through the mind, our institutions, and the heavens. Current Directions in Psychological Science, 18 (5), 264–268). Как было сказано выше, раньше на этом месте находились мистические или божественные силы — и не случайно практически все человеческие общества, как минимум, с мезолита, а то и с верхнего палеолита, приходили к убеждённости в их существовании. Так буквально проще жить, особенно когда обитаешь в первобытном обществе «в гармонии с природой», и означенная природа в любой момент может позавтракать тобой или твоими близкими. Ну или в аграрном, где рисков, бед и проблем для отдельного человека до начала индустриализации было как бы не больше (судя по состоянию останков и продолжительности жизни). И не случайно более-менее массовый переход к естественно-научной картине мира шёл параллельно с тем, как жить по мере научно-технического и социального прогресса понемногу становилось лучше, комфортнее и безопаснее — хотя отдельные мыслители приходили примерно к тем же выводам ещё до нашей эры.
Жить, в общем-то, действительно стало лучше и веселее — но наш мозг измениться не успел. Этот биологический нейрокомпьютер мы унаследовали буквально от тех, кому он позволил выжить и успеть дать потомство. Он технически рассчитан на работу в условиях суровых и часто внезапных опасностей для жизни и здоровья. Чаще выживали те, кто лучше других понимали паттерны происходящего: как себя ведёт добыча, как не попасть в лапы хищников, где растут вкусные плоды и какие из них лучше не есть, где лучше пить воду и что делать, если поранился или заболел. К тому же, мы не только наследовали тем, кто лучше распознавал закономерности, но и буквально потомки параноиков: тех, кто в непонятной и не совсем ясной ситуации счёл слишком подозрительным шевеление травы не совсем по ветру, резкий запах или подрагивание «брёвна» в реке, и не стал подходить ближе. Более легкомысленные родственники наших предков реже выживали и реже оставляли потомство (впрочем, как и чрезмерно осторожные, вопрос, как всегда, в балансе).
И именно поэтому нам проще верить в злонамеренность окружающих и управляющих событиями сил, особенно со стороны не-своих, не входящих в свою малую группу близких и единомышленников. Вероятно, поэтому наиболее архаичные из известных нам представлений о незримых силах описывают весьма опасные и неприятные в общении сущности, которые лучше задабривать, а не надеяться на их добрую волю. Даже тотем-первопредок племени посвящаемых во взрослые охотники подростков в ходе типового ритуала символически пожирал, а в материальном мире их в обряде посвящения весьма жестоко истязали, некоторых до смерти. Даже на минимальное покровительство со стороны духов мог рассчитывать только доказавший свою силу и сообразительность, никаких поблажек, и не просто так стены хижин для посвящения далеко не только в сказках украшали черепа и кости менее стойких и живучих. И эти паттерны тоже глубоко впечатаны в нас — пусть уже не столько в биологию и гены, сколько в культурные стереотипы и тропы.
Когда по фото сразу не скажешь, это ещё инициация или уже ужин?
Итак, мы испытываем естественную потребность в объяснении случайностей закономерностями — и при этом, как свидетельствует типичное поведение детей на ранних этапах развития, на уровне «прошивки» склонны объяснять происходящее не столько объективными закономерностями, сколько чьей-то волей. Дошкольника никто в здравом уме не учит, что он споткнулся об машинку потому, что она это специально решила его обидеть. Это совершенно естественная реакция недостаточно обученного мозга, для которого в древних социумах распознавание поведения соплеменников и иных живых существ с какой-никакой волей и мозгами было для выживания гораздо важнее, нежели закономерностей неживой природы или растительности.
Только по мере взросления ребёнок и на своём опыте, и в процессе обучения начинает более точно определять, где имела место чья-то воля, а где — случайность или собственная оплошность. Но… это работает просто и логично далеко не всегда. Чем больше неясности, отсутствия контроля, неопределённости — тем больше наши весьма древние «железо и софт» готовы допустить, что кто-то в неприятном виноват, и виноват вполне осознанно. В частности, о прямой корреляции между нехваткой ощущения контроля и склонностью подозревать направленную против себя чью-то злую волю, говорят исследования социального психолога из Стэнфорда Родерика Крамера, специалиста по параноидальным состояниям (Kramer, R. M. (1998). Paranoid cognition in social systems: Thinking and acting in the shadow of doubt. Personality and Social Psychology Review, 2 (4), 251–75). Ну и кто из нас, положа руку на сердце, не материл или даже пинал очень некстати зависшую или заглючившую технику, относясь в ней в моменте, как к злонамеренному и даже злорадствующему существу?
О прямой корреляции ощущения нехватки контроля, параноидальных симптомов и склонности к доверию к теориям заговора показывают и эксперименты Дэниэла Салливана в Аризонском университете. Буквально, если у испытуемых перед опросом о доверии к теориям заговора или о степени злонамеренного отношения к ним окружающих, провоцировалось ощущение отсутствия контроля — показатели доверия/параноидальности оказывались устойчиво выше, чем в контрольной группе (Sullivan, D., Landau, M. J., & Rothschild, Z. K. (2010). An existential function of enemyship: Evidence that people attribute influence to personal and political enemies to compensate for threats to control. Journal of Personality and Social Psychology, 98 (3), 434–449). Аналогичную корреляцию удалось выявить, когда студентам задавали одни и те же вопросы подобного рода перед важным экзаменом или перед обычной парой.
При этом важно понимать: человеку в состоянии неясности происходящего, тревожности и нехватки ощущения контроля психологически комфортнее видеть за реальными или возможными неприятности чью-то злую волю, а не хаос безразличного и безучастного мира случайностей, или же собственную вину. По сути, конспирология — это ещё и доведённая до некоторого градуса радикальности реализация встроенного в нас механизма психологической защиты. Не все и тем более не в любой момент времени имеют достаточно сил и ресурсов, чтобы хладнокровно обработать входящие данные и провести аналитическую работу. Склонность в условиях нехватки контроля и спокойствия искать злонамеренную волю основана буквально на тех же механизмах, которые позволяли нашим предкам выживать. И, судя по тому, что мы существуем, оно таки сработало.
Ну а здоровую осторожность и подозрительность и в наше время никто не отменял: и людям, и организациям нередко есть что скрывать, в том числе потенциально опасное для окружающих. Если вы параноик, то не факт, что за вами не следят — бедняга Хэмингуэй не даст соврать. Вопрос, как водится, в мере, мозгах и фактчекинге.
В книге Роба Бразертона есть ещё немало интересного и помимо описанных выше механизмов: дальше он подробно описывает то, как наш мозг убеждает себя в том, что обладает большей полнотой знаний, чем в действительности, как умудряется видеть паттерны, взаимоотношения и даже волю с эмоциями даже в самых минималистичных образах, почему наше сознание любит болеть за аутсайдеров и как выстроенные на этой основе тропы помогают рождаться конспирологическим теориям, и тому подобное. Но об этом лучше прочесть в первоисточнике. Имхо, оно того стоит.
Telegram-канал со скидками, розыгрышами призов и новостями IT 💻
