Мыслители-утописты, игриво теоретизируя, писали чудесные картины будущего: третья волна, постиндустриальное общество, наконец, информационное общество. Многое из того, что было записано разбилось о крепкие стены мировых вавилонских башен. Утопия – это внеинтеллигебельная выдумка, но мы не исчерпываем ее только этим: идеи утопистов не терпят полного краха — новая сила действительно подвергает насильственному изменению ряд ставших традиционными духовных моделей человеческого в XX веке.
С присущей ей самой по себе инструментальной нейтральностью, встречаясь с Человеком на конкретной исторической арене, информатизация несет преимущества, так же как несет и проблемы – вызовы — для современности. Принятые и скрупулёзно разрабатываемые, эти вторые находятся вне текущего обзора. Сейчас нас интересуют первые. Выполняя одну из своих функций – быть инструментом и разворачиваться применительно ко внешнему, силы информатизации эволюционно разрабатывают свою внутреннюю составляющую, с присущими только ей ценностями, идеологией, мифологией, архетипами, магией, в самом общем, — культурой. Здесь мы находим ее самоценность. Здесь мы находим почву рыхлой. И здесь утончается рабское полотно горизонта иллюзорной свободной игры. Информационный мир – результат почти артельного производства, члены которого на заре своего пути, на фоне яркого дистанцирования внешнему, схватывания его в контур избыточности, внутри своего подавленного круга, курсивно сформировали крайне высокую плотность инородного вещества, заслужив образ городских сумасшедших, став насмешливой и отстраненной (сверх)субкультурой.
Сфера информатизационного производства закономерно подвергается влиянию внешних, неподвластных ей сил — некой ставшей почти неуправляемой машинерии производственной эффективности. Однако внутренняя структура, будучи уникально сложенной, коренящейся в маргинальности, притом, отнюдь не анархической, способна успешно находить силы для сопротивления веерному, системному подчинению. С характерной ей молодостью сердца ведет она свои дела на арене крупных, почти планетарных и, безусловно, исторических, решений. Традиционная промышленная культура Нового Времени, нащупав свое единство, центр своего собственного, свой уникальный путь, на протяжении нескольких веков росла и ширилась, занимая больше пространства, поглощая больше земли, используя больше узкоинтересных ей периферических ресурсов. Эта культура по своему существу тяготеет к количественному развертыванию. Поэтому мы называем ее количественной культурой. Жернова такой Машины закручены сильно, вращаются быстро, и еще долго, по инерции, будут молоть свое топливо, включая самого человека, превращая все в прах – технические отходы жизнедеятельности. Но наше поколение привлекает иное производство, иной человек, иная культура – культура качественная, в которой на смену расширению приходит углубление, «одухотворение». Разрабатывая ту же самую почву, на местах, где после победоносного шествия прошлых эпох осталась выжженная земля, она строит свое новое Здание, без слепых надежд на господство над природой, а скорее – более вдумчивое (информатизационное) создание «живых» связей.
Задачи новой культуры крайне сложные, ведь она работает с наследством прошлых эпох – с социокультурным кризисом XX века, порожденным в глубинах позитивистски (как позже заключат некоторые — наивно) запрограммированного Нового времени, с сопутствующими ему отчуждениями: от результатов своего труда, от рабочего коллектива, от социальных связей и множества других. Интеллектуально-духовный заряд крайне тесно связан с избыточностью ресурсов, ключевым из которых выступает время: здесь укореняются культурные пласты человечества, как материальные, так и духовные, что могло развиться лишь в те моменты, когда вопросы выживания (как биологического, так и социокультурного; как физиологического, так и психического) отложены в сторону. Сам прогресс разворачивается на территории, свободной от элементарной жизненной необходимости.
Еще совсем недавно, контрастно существовавшие классы – высокие носители духовной энергии, – конструктивно задавали духовный ритм, распространяя его вибрации во внешнюю среду. Им была присуща определенная праздность и «экзистенциальная скука», которая, впрочем, характерна и человеку XXI века. Вопрос в том, как бороться/обходиться с неизбежно пульсирующей сублимационной динамикой. Наличие лишних разнородных ресурсов порождало излишество в биологическом смысле слова. Оно, в качестве надстройки, и есть собственно Человек. Трагизм же в том, что знаки отличия послужили началу процесса развержения пропасти, который резко продолжился в последние столетия. И человек вынужден платить за это: теперь пропасть не только перед ним, она еще и внутри него.
Внутренняя культура производственных процессов информационного века, ограничено и посильно, но уверенно вступает в борьбу с устоявшимися моделями прошлого. Производственная специфика, в силу своей природной молодости, возвращает в прагматический и смысловой обиход человека понятие избыточности, предлагая на практике (ностальгически) ознакомиться с его созидательным характером. Происходит повышение ценности социальных связей внутри производственных процессов. Запускается заржавевший механизм центростремительного прояснения общего: целей и задач – действительно редких гостей современности(1). Ослабевает сила принуждения «отворачиваться к стенке» и «уткнуться в точку». Смотреть вокруг становится позволительно — для этого появляется время. Происходит «ремесленизация» производственной культуры, вступающая в борьбу с осознанием места, занимаемого рабочими процессами, которые по временным характеристикам занимают по большей части образующую роль в жизненно-психическом графике – «домашняя крепость» остается за пределами текущего топоса.
(1) Кое-кому из нас даже посчастливилось увидеть нечто, похожее на Идеал.
За XIX – XX века понимание дома и работы вступают в остроконфликтное отношение – это силы по разные стороны баррикад, часто доходит до насильственных действий. Посредством доступных ему социокультурных трюков, человек очищает домашнее пространство от любых признаков рабочего процесса, чтобы ничто не напоминало о том особом, зачастую остро негативном окрасе труда эпохи становления и развертывания капитализма. Прошло время дома-работы, между двумя фундаментальными социальными институтами – семья и профессия – формируется водораздел как территориальный, так и психологический.
Но психология человека меняется. Они – изменения – касаются не только отношения к работе, но и того, что стоит на противоположных чашах весов, в мучительных попытках, и признаться – редко, когда удачно, пытаясь уравновесить расшатанного человека. Изменения касаются и досуга. Ритуально скучающий на рабочем месте человек («человек скучающий», «животное, которое скучает»), «асубъектно», космико-отчужденной необходимостью загнанный сюда против своей воли, отстраненный и растерянный, накапливает будничную скуку, в ожидании, когда «все это закончится». Замыкающий круг, который удерживает человека посредством воровства его избыточности – топлива развития, запрограммирован так, чтобы не казаться обманщиком: страшная неделя заканчивается, близится окончание каторги и время прямохождения, легкие наполняются свежим воздухом, и, кажется, все перестает быть столь бессмысленным – появляется внутренняя надежда – «слишком человеческая» чтобы не конституироваться в плоти необходимого. Этот заряд – заряд необходимости, не имея возможности быть распределенным равномерно, плотно и насильственно концентрируется во временном отношении, превращаясь в сгусток мотивации и воли. Так неожиданным ли будет то, что ситуация потенциируется на места, выходящие из-под человеческого контроля, доходя до крайностей, опредмечиваясь в радикальных, маргинальных формах наркотического, алкогольного, фанатического, ролевого опьянения? Мы вопрошаем смысла, и, не находя, быстро подменяем его суррогатами, до краев наполняющими наше вещизм-окружение.
Информатизационная производственная культура – первая на мировой арене за последние несколько веков сила, бросающая вызов глубоко укорененной современной трудовой культуре. Проводя внутреннюю фильтрацию на молодость, как ума, так и духа, она посильно старается исключить влияние объятий прошлого – предыдущих эпох, столь сильных, сколь ревнивых, сомнительных, закостенелых, нашептывающих манифесты о богатствах, тяжким грузом запрыгивающих человеку на плечи. Молодость – это краеугольный камень информатизационного производства, узел, сплетающий многое из того, что психически значимо. Мы не сможем избежать частого использования этого слова.
Молодой интеллект, не подчиненный прошлым, не является должником и обязанным, как его пытаются представить. Умный старик тянет свои руки для дружеского, пронизанного гимном эрудиции, объятия, но мы знаем, что за этим стоит. Руки прочь! Мы не будем твоей очередной служанкой. Молодой интеллект молод духом. Он находит себя среди похожих, среди рядом идущих. Он дорожит связями с рядом идущими. Общение – ценность, если есть, о чем говорить. Молодость находит, о чем говорить. Молодость желает говорить.
Молодое сердце информатизационного производства наполняет новой жизнью то, что много лет иссушало палящее солнце позитивного ощущения сцеинтистского знания, требующего непрерывного соответствия внутренней логике производительности – внутренние социальные связи. Молчание, замкнутость, отстраненность, отчужденность посильно снимаются внутри коллективов. Возвращается вкус человеческого общения, живой коммуникации, приобретающие свое законное право располагаться наверху, хоть и в окружении суррогатов. Социализация сглаживает процессы вынужденной заброшенности человека на, как бы, чужую, внеинтимную, внеперсонализируемую, слабоконтролируемую и оттого пугающую и таящую множество опасностей территорию. Разрыв утончается, нащупывается равновесие, крайности отходят во мрак. Работа и дом, работа и досуг – уже не располагаются конфликтно далеко, противоположно друг другу, а психическая энергия не загоняется в угол, приобретая возможность резонировать созидательно.
Искусство – наш вечный барометр социокультурной энергии – предлагает нам свой аргумент – архитектурный и сопряженный с этим – средовой стиль с благозвучным названием, будто бы нарочно извлеченным из архетипичных глубин с целью навести мосты меж двух субстанций – «хай-тек», бросающий вызов долгой традиции размежевания домашнего и рабочего пространств. Этот феномен не чужд внутреннему духу информатизационного производства. Причина как раз в том, о чем было сказано выше: сокращение психологической пропасти между двумя институтами. Работа вбирает в себя то, что было прерогативой домашнего уюта, дом находит эффективное применение инструментам ведения рабочих процессов(2). Двум искусственно, но исторически необходимо разведенным сферам есть чему поучиться друг у друга. Для информационной эпохи, как нам видится, подобное взаимодействие, взаимопроникновение выступает характерным началом.
(2) Нам известно, что указанную тенденцию следует рассматривать многосторонне. Но подобный анализ не является задачей настоящей работы. Здесь аргумент используется для частичного доказательства того, что многократно подчеркивается.
Заявленная «качественность» информатизационной культуры реализуется еще в одном, не исключительном, но все же свойственном проекте, уже без оговорок, радикально полно преодолевающем инородность домашней и трудовой сферы друг другу – работе в домашнем пространстве. Безукоснительно повинуясь требованиям производственных манифестов, человеку уже не обязательно стоять у станка, как три столетия назад, или присутствовать в канцелярии, как столетие назад. Глубинные производственно-технические сдвиги привели к тому, что основной объект подчиняется целесообразной деятельности по совершенно иным энергетическим магистралям, входом в которые выступает уже не громоздкая механическая система, а более компактная иная система – электронная, компьютерная – свободно умещаемая в домашнем пространстве. Характерная для ремесленного производства прошлого, описанная модель вновь приобретает актуальность на качественно новом, современном фундаменте, знаменуя изменения в человеческом сознании.
Исторический социокультурный фон, в котором развертывается описываемая нами сила, характеризуется кризисно, с выраженным недоверием в отношении к логике накатанных редукций: для его описания далеко не всегда подходят систематические, рациональные и оттого, по текущей традиции, дегуманистические трюки. Кризис требует иного описания, сложно выразимого словами, поскольку четко выразить человека – ту динамическую почву, служащую тождеством слову «все» — невозможно. Мы не будем повторять грубых ошибок прошлого, и не откажем себе в попытке дать некоторое разъяснение читателю. Наша эпоха – это эпоха насмерть прилипших масок, ценностей-химер, информационного брожения, оживших управляемых спорадических моделей и вечной борьбы за жизнь. Это эпоха, в которой, в редкие минуты ослабления машинной хватки, мы погружаемся в мечты о солнечных лучах, мужественно прожигающих столетние наросты, образованные от ударов плетей, до витально-чистой плоти человечества. Чувство тотальной продажности – одна из ключевых доминант современных интеллектуалов, которые всеми юношескими и, порой, маргинальными обрядами, сплошь пронизанными структурами противоречия, отрекаются от подобного ярлыка.
Все продается, все продалось, еще и с большими воскресными скидками. Вот-вот наступит долгожданный, обещанный Закат. Социокультурные механизмы – красота, искусство, творчество, личность – некогда призванные для участия в Сопротивлении, сейчас находятся по ту сторону, внутри стеклянных прилавков, в отражении которых скрыто, но отчетливо виден лик умного старика. Сила, на которую возлагали огромные надежды в течение нескольких столетий, которую извлекали из сокрытия сильнейшие умы человечества, которая была призвана строить и сплачивать, стала продажным лотом, доступным ограниченному числу покупателей. Мы говорим о разуме.
Разум, в качестве ключевой силы решения как онтологических, гносеологических, так и этико-эстетических проблем, исторически не оправдал всех возложенных на него ожиданий, и в конце концов оказался в робком подчинении силам, еще недавно дружески шагающим вровень с ним. Потребовалось длительное расследование(3), чтобы раскрыть принципиальные пределы разума – благо он сам выступает ключевым помощников в этом деле. Итогом стало глубочайшее сомнение в силе рационального знания, временами доходящее до фанатичного отрицания и воинственного восстания. Но человек – это синоним попыток, усилий и надежд. И сейчас, как случалось не единожды, мы являемся свидетелями еще одной «высокотехнологичной» попытки восстановить созидательный статус разума на почве новой информационной эпохи, которая, по нашим соображением, достаточно питательна для интеллектуальных ростков. По крайней мере, следует указать, что информатизационное производство – это интеллектуальное производство, тепло принимающее рациональность в состав своего нарратива(4). Наша надежда в том, что и самому человеку этого производства не будет чужд интеллектуальный характер вживания в жизнь, ее переживания. Суть – в твердом наличии предпосылок. В то время, как на протяжении всей истории человечества, на многомерную чашу весов раз за разом выбрасываются (порой очень резко) те или иные экзистенциальные ответы, решения, системы и модели, отныне не вычеркиваемые со страниц человеческой книги, имманентно содержащиеся в будущем, сейчас предлагается еще одно дополнение, еще один противовес в сложнейшей системе отношений. Ничто не потеснит результатов (а кто-то скажет — успехов) века XX, никто не «оправдает» и не повернет вспять век XVII, никто не возвратится в век X. Однако мы ждем возрождения нечто такого, с чем уже знаком человек. И, как нам кажется, знакомство это печально. Ждем с надеждой в то, что, будучи дополнением, уточнением, разъяснением – свежим воздухом – дела сложатся иначе. Наша надежда в том, что разум, уютно размещенный в лоне внутренней информатизационной сферы, дружеской хваткой схватит человека, сползающего в крайность – в бесконечные топи подсознательных, иррациональных силуэтов.
(3) Примечательно, что момент начала расследования приблизительно совпадает с моментом появления самого феномена наукоцентризма.
(4) Своего рода знамением, и по совместительству – катализатором — этому процессу выступает расцвет так называемой популярной науки, в которой тайны высоколобных элитарно-научных конструкций излагаются, пусть и в крайне упрощенной, но соответствующей духу времени форме, что, впрочем, не мешает некоторым людям скатиться до уровня повседневного умничанья в деле применения этих знаний.
***
В наших нарративных экспериментах мы отводим важное место идеализированию, но в редкие минуты аподиктического отчаяния мы способны и готовы к обратному — «реализировать» посредством традиционной бинарной иллюзии. Имея четкое представление о том, что мы живем в эпоху, характеризующуюся многосторонним кризисом, в том числе – кризисом человеческого достоинства, следует признать, что, будучи экзистенциально неотчуждаемым, оно – человеческое достоинство – не может пребывать в опустошенном состоянии, то есть стремительно ищет самонаполнения из любых доступных искусственных и естественных культурных источников, в сложные времена кризисного брожения отодвигая на второй план качественные вопросы, подменяя из количественными. Растворение, деконцентрация духовных ориентиров, еще недавно сосредотачивающихся в социальной дифференциации, трансцендентальных, внеземных силах, нарушение настройки и корректировки самоидентификации, некогда происходящей с помощью высших (идеальных) образцов – все это подталкивает человека к поиску нового источника достоинства. Не вызывает удивления, что именно занимает опустошенное место, если вспомнить, какая экономическая система характеризует сегодняшний день. Наше время – это время денежного достоинства. Тот более достоин, кто более богат в денежном отношении. Мы, подталкиваемые к реализированию через денежную идентификацию, заключаем: информатизационное производство чувствует себя уютно в предлагаемой духом времени модели, сосредотачивая в своем багаже высокую плотность денежного материала. Человек информатизационного производства, по крайней мере, не встречает на своем пути к собственному достоинству непреодолимых, наглухо закрытых, канцелярских (в духе Кафки) дверей. Притом вход сюда – мероприятие, которому (на данном этапе) чужда исключительность крупного социального наследства и больших знакомств. Добавим, что духу информатизационного производства не характерна потеря связи с землей, порождаемая головокружительными, случайными (в классической ментальной модели) результатами, которыми, как кажется, богато усеяна современная социокультурная почва. В этом смысле оно – результат целесообразной деятельности в классическом ее понимании — пусть и скрыто, но здесь развернут Идеал.
«Качествественность» — важнейшая характеристика информатизационного производства, в большей степени взрыхляющая глубину, в меньшей — захватывающая площадь –, переиначивая классическую немецкую формулу, несомненно, не есть только цель, но еще и средство. В качестве предложения, развертывания во вне – все тот же вектор к феноменологической полноте. Отрасли, принимающие на себя роль пользователей результатов информатизационного производства, получают возможность соприкоснуться с внутренним духом глобальных изменений, привнесенных свежим наэлектризованным воздухом очаровывающей информационной эпохи. Словно искусный ювелир, человек информатизационного производства обрабатывает ранее грубо, наспех захваченные земли, лишая их характерной промышленной, и вместе с тем – культурной, шероховатости. Естественный блеск фигур, наследованных логикой экспансии, еще только предстоит выявить, но уже сейчас понятно – мы стоим перед огромным айсбергом, верхушка которого не содержит ответов на все наши беспокойства и не соответствует вызову – рукотворному инженерному проекту -, который бросает время на бедную голову человечества.
Сейчас, вступая в глубины XXI века, мы отмечаем наличие множества людей, освобожденных от промышленного, производственного диктата прошлого, духовный путь которых берет свое начало на дискурсивном поле информатизационного производства – области, как нам кажется, фольклорным образом обособленной, сочиняющей свои собственные знаки, языки и правила. О том, как это плохо, вы можете прочесть в ином месте – сегодня люди хорошо научились копать землю на заднем дворе в поисках мертвецов. Мы же говорим: таких людей в значительно меньшей степени коснулась порча бесчеловечных, средствоориентированных танцев больших каменных статуй. В частности, это выражается в разрыве наследственной связи (аванса) с моделями прошлых эпох, сердцем которых были директивность, страх и ответственность, растворенная в коллективе. Сейчас мы хорошо видим, что всюду ходят бродяги в дорогих костюмах, потерянные приведения, фантомы без дома, а точнее, с домом, оставшимся в прошлом, не имеющие больше сил к экзистенциальному проекту, отвергающие дух молодости, как таковой. Всей детерминированностью той власти, которая досталась им по наследству, пытаются они дотянуться до живого, трепещущего сердца. Но репертуар сменился, пишется новая история.
Человек эпохи кризиса высвечивает свою экзистенцию, утверждает свое собственное «Я», будучи вписанным в условия непрекращающейся схватки, предметом которой является он сам. Он вынужден постоянно бороться за самого себя, за свою самость, свою самоценность, за свою несводимость с деперсоналистскими силами, много превосходящими его самого — рекламным, бюрократическим, телевизионным, политическими и иными видами насилия, порожденного пестрым букетом потаенных и в то же время неприкрытых человеческих грез, вести счет которым становится признаком дурного тона. Эти воинственные силы, вооружившись впечатляющим арсеналом средств, агрессивно-научным образом отбирают человека от самого себя, разворовывают его дух, используют его в качестве средства для своих незамысловатых целей, выстраивая свои психологические колонии внутри него. Мы знаем, что «информационные выстрелы» всегда бьют точно в голову, но они не способны тронуть наше сердце. Наша надежда лишь в том, что новый человек, развивающийся в лоне информатизационного производства, новая духовно-магическая сила, подхватываемая свежим ветром метаперемен, благословленная жаждущим прогресса Мировым Духом, в конечном итоге не изменит себе, сохранит свои живительные корни и не будет развращена в условиях исключительно тяжелого редукционистского испытания. Присущая отстраненность, островная природа, как мы верим, позволит оборвать узы дискурсивных стереотипов, разрабатываемых Машиной на тщательной научной основе. При этом мы являемся свидетелями того, как за последние десятилетия движение изначального социокультурного выпадания, позволившего на первых парах держать ключевой культурно-авангардный запас от, в том числе, растворенного в среде затипизированного человека, значительно снизилось: острые процессы непонимания новой силы, зачастую характерного незрелому человеческому сознанию, сменились процессами эффективного взаимодействия и обоюдных рукопожатий. Мы верим, что, как когда-то давно человек, сделав первые шаги на пути сужения круга выживания, зачерпнув воду не руками, а набрав ее в морскую раковину, получив при этом пространство за пределами этого круга, где начала зарождаться избыточная деятельность рисунков на стенах пещер и изготовления женских фигурок, так и сейчас избыточность, извлекаемая из притоптанной земли силой качественных изменений, позволит хоть на короткое время отложить в сторону схватку, как нам говорят, с заранее предопределенным природой исходом, отвернуться от суррогатно продуцируемых земных поверхностей и авангардистски направить свой взгляд вперед, к горизонту неповторимой, беспрецедентной, не фиксируемой человеческой жизни.
Источник
