Обсуждаем «Птаху», «Во власти луны» и «8 миллиметров» в бонусном выпуске киномарафона.
«Трое в клетке» формально подошёл к концу. Однако как и Николас Кейдж, который таит в себе много сюрпризов, наш марафон кое-что припрятал в рукаве — бонусный выпуск, посвящённый фильмам, чаще всего мелькавшим в комментариях к прошлым текстам.
Итак, сегодня, теперь уж точно в последний раз (по крайней мере, до релиза «Невыносимой тяжести огромного таланта») мы возвращаемся в клетку, чтобы рассказать о вдохновляющей драме «Птаха», романтической комедии «Во власти луны» и жутком триллере «8 миллиметров».
«Птаха» (1984)
Шестидесятые годы XX века, самый обычный бедный квартал Филадельфии. Парень из италоамериканской семьи Эл Колумбато (Николас Кейдж) знакомится с соседским мальчишкой по прозвищу Птаха (Мэттью Модин), добряком, которого больше всего на свете интересуют птицы. Постепенно двое становятся друзьями не разлей вода, но сразу после школы они попадают во Вьетнам.
Подростки возвращаются домой с тяжёлыми травмами, один — с физической, а другой — с душевной. Эл хромает на одну ногу, а его лицо изуродовано шрапнелью. И без того замкнутый Птаха вовсе перестаёт говорить и попадает в психлечебницу. А Элу разрешают навещать приятеля в надежде на то, что его присутствие поможет юноше, который теперь скрючившись сидит в своей палате и смотрит в зарешеченное окно, будто птица в клетке.
В начале восьмидесятых в голливудском кино активно пытались как-то осмыслить тему Вьетнамской войны. К 1984-му уже вышли знаковые «Апокалипсис сегодня» и «Охотник на оленей», а несколькими годами позже на свет появятся «Взвод» и «Цельнометаллическая оболочка». Но «Птаха» — не кино о войне в том же понимании, в котором обычно говорят о всех вышеупомянутых картинах. Сам Вьетнам нам показывают урывками, буквально в течение пары минут. А рассказывают историю во флешбеках, переходя от основной сюжетной линии — о попытках Эла «разбудить» Птаху — ко школьным воспоминаниям двух ребят. Но от того, что в центре внимания — дружба двух мужчин и их жизнь, разделённая на «до» и «после», горький антивоенный посыл становится только сильнее.
Режиссёр Алан Паркер, кажется, умел вообще всё. На самом деле, ему довелось перепробовать практически все жанры и стили кино, сняв одну лишь «Стену» для Pink Floyd, но и дальше он работал над самыми разными фильмами, от мюзиклов до триллеров. Но назвать его простым ремесленником трудно, когда в «Птахе» ощущается какая-то поэзия, нечто немного не от мира сего, под стать одному из главных героев.
С самого начала повествованию в фильме задают возвышенный тон и переносят зрителей в сознание персонажей, не прибегая к закадровому голосу — одними лишь визуальными образами. Для этого уже во время вступительных титров становится достаточно кадров с небесами и обрывков диалогов, которые мы ещё услышим. Воспоминания о прошлом Эла и Птахи всегда всплывают будто небольшими самостоятельными зарисовками, и создаётся ощущение, что весь фильм — что-то вроде импрессионистского полотна, на котором широкими мазками пишут сложную историю.
Это помогает нам понять и самого Птаху, ведь парня показывают без снисхождения, не выставляя его юродивым или простым дурачком. Нас то и дело погружают в его голову, например, несколько раз показывая момент падения с крыши нефтеперерабатывающего завода, фиксируя «полёт». А камера на протяжении всего фильма движется так редко и медленно, что когда её «освобождают» для сцены полёта во сне, то дыхание перехватывает. Даже глазами Эла, который не разделяет причуд своего друга, мы смотрим на него с глубокой симпатией и хотим лишь, чтобы он смог как-никак функционировать в обществе (несмотря на — о, ужас! — отношение к женской груди как к «развитым молочным железам»).
Но без Кейджа и Модина всё кино бы точно не сработало. Между ними ощущается взаимопонимание, тепло и дружеская любовь, в которых не сомневаешься ни на минуту. Модин здесь — чуть ли не противоположность «Шутнику» из «Цельнометаллической оболочки», по которой его многие сегодня знают. Птаха — нежная и чуткая душа, в нём нет ни капли цинизма, но есть храбрость, благодаря которой он способен постоять за себя и вступиться за друга перед его собственным отцом.
А Кейдж (которому тогда было каких-то 20 лет) выдаёт невероятный перформанс, показывая всю многогранность Эла — простого, на первый взгляд, человека. Заносчивый и самоуверенный перед девчонками, зашуганный — перед родителями, и склонный бросаться из одной крайности в другую, когда дело касается его друга. В односторонних разговорах Эла с Птахой актёру удаётся передать всю палитру чувств, не просто меняя участие и беспокойство на раздражение и бешенство, а сохраняя в каждой эмоции оттенки противоположной. И всё это с перебинтованным лицом.
К этим двоим персонажам, которых жизнь в совсем юном возрасте успела пережевать и выплюнуть, прикипаешь, начинаешь болеть за них до последнего. И тем прекраснее, что несмотря на мрачные темы, которые затрагивает история, это кино не лишает надежды, а только дарит её. — Антон Самитов
«Во власти Луны» (1987)
Умница и красавица Лоретта (Шер), которая знает всё о себе и быстро разбирается в людях, в свои 37 лет не замужем. Она утверждает, что всё из-за невезения, настигшего её после первого брака: не успела она пожить с мужем, как его насмерть сбил автобус, и дальше в любви у неё как-то не ладилось. Но вот выдаётся новый шанс: нерешительный Джонни Каммарери (не без помощи самой Лоретты) делает ей предложение, и она отвечает ему согласием.
Джонни после этого отправляется в Сицилию, чтобы проститься с умирающей матерью, а невесту просит сходить к его брату Ронни (Николас Кейдж) и пригласить на свадьбу. Поговорив с Ронни, Лоретта поднимается в его комнату, оказывается в его постели, а на утро он заявляет ей: «Я люблю две вещи: оперу и тебя».
Режиссёр Норман Джуисон с блеском снимал и криминальные драмы («Душной южной ночью»), и фантастику («Роллербол»), и мюзиклы («Иисус Христос — суперзвезда»»), но в десятку попал с романтической комедией. «Во власти луны» стал хитом, получил шесть номинаций на «Оскар», выиграл в трёх и вошёл в списки лучших в жанре.
В чём заслуга и воздушной режиссуры Джуисона, и сценария, искрящегося остроумием, — как на уровне диалогов, так и в плане создания идиотских ситуаций. Когда разговоры утомляют, кто-нибудь переходит на итальянский (потому что сюжет рассказывает о двух итальянских семьях), или кого-нибудь обливают водой, или Фёдор Фёдорович Шаляпин начинает выть со своими собаками на луну.
Николас Кейдж тут играет пекаря с деревянной кистью, который при первой встрече с Шер громко орёт и грозится перерезать себе горло, а потом берёт новую знакомую едва ли не силой. Чуть позже выясняется, что его герой — добрый и чуткий малый, за грубостью следует свидание в опере. Кейдж превосходно справляется с ролью, и именно этот образ, сочетающий природную мужественность и детскую непосредственность, он будет использовать следующие 30 лет.
Но не Кейдж оказывается в этом фильме главным и даже не Шер, чудо какая красивая и без всяких сомнений заслужившая «Оскар». Главное, что «Во власти луны», при всём его остроумии и в то же время дурашливости, оказывается полон взаправдашних эмоций — полон любви. — Александр Омолоев
«8 миллиметров» (1999)
После смерти богача мистера Кристина в его — конечно, скрытом за картиной — сейфе, помимо пачки денег и акций, обнаруживают плёнку со снафф-фильмом. Запись, на которой мужчина в кожаной маске убивает девушку, немало беспокоит вдову, поэтому она обращается к частному детективу Тому Уэллсу (Николас Кейдж), чтобы тот узнал, откуда бобина появилась в её доме и, главное, что стало с героиней видео.
Заручившись помощью Макса Калифорнии (Хоакин Феникс), продавца из секс-шопа в Голливуде, Уэллс начинается погружаться в мир андеграундного порно, благодаря которому даже самые извращённые сексуальные фантазии находят экранное воплощение. Был бы заказчик.
«8 миллиметров» нередко сравнивают с «Семью» Дэвида Финчера. Сравнение это справедливо, но лишь отчасти. Заметить формальные, идейные и структурные схожести нетрудно: тягучее повествование, которое не усыпляет, потому что расследование никогда не стоит на месте; людские пороки да перверсии в центре сюжета; главный герой со сдающими по ходу дела нервами.
Джоэлю Шумахеру, впрочем, недостаёт финчеровского психологизма. Режиссёр не то чтобы не справляется с задачей показать надлом Уэллса, но делает это неубедительно, ввиду природы самого персонажа. Там, где Финчер показывал характер с помощью мелких деталей, привычек, движений, Шумахер обращается к штампам: новорождённой дочке и чисто функциональной жене, которая только и умеет, что укачивать ребёнка, волноваться за мужа и смотреть на того с укоризной, услышав запах сигарет. Это всё, что определяет главного героя.
Потенциально сильный финал, когда Уэллс после всех кровавых событий смотрит на дочь, внезапно рыдает и утыкается в колени супруги со словами «Спаси меня», не работает должным образом. Эта сцена и эти слова при таком исполнении только артикулируют режиссёрскую мысль, но не дают зрителю переварить её. Добавь Шумахер герою больше индивидуальности, надели режиссёр Уэллса кинками, в конце концов, раз речь идёт о порнографии, — получилось бы гораздо мощнее и эффектнее.
На фоне хладнокровного детектива, за чьей трансформацией нам предлагают наблюдать, гораздо ярче сияют второстепенные персонажи: Макс Калифорния и порнограф Эдди Пул (Джеймс Гандольфини). Первый наделён всем, чего лишён Том Уэллс — стремлениями, грузом прошлых неудач, «залечками», как говорят в Хабаровском крае. Второй — просто невероятно харизматичный ублюдок, который неистово орёт под дулом пистолета и потешно облизывает ствол.
В такой компании Николас Кейдж выглядит скучно. Смурной большую часть хронометража, он комично, наигранно даже по собственным меркам, отводит взгляд и в ужасе закрывает рот, увидев жестокое порно. Наблюдать за актёром становится по-настоящему интересно только ближе к концу, когда Уэллс переходит черту. Не из-за того, что герой вдруг начинает орать или творить безумства, но из-за того, что события реально поменяли персонажа. Столкнувшись с ничем не оправданным насилием, он уже не так уверен в себе и своём понимании мира. И пусть контраст между Уэллсом «до» и Уэллсом «после» мог бы быть много сильнее, то, что есть — уже впечатляет.— Андрей Верещагин.
