Автор: Дмитрий Тюлин, 17-20.06.2018. Рассказ трижды публиковался в печатных изданиях, включая журнал «Знание-сила, фантастика».
Потрескивали в костре дрова из циатеи и других папоротниковидных, араукариевые поленья придавали дыму хвойный аромат. Шестиугольными ячейками купола палеонтологов, улавливающими днём солнечную энергию, огонь разбивался на тысячи искр. Далеко позади дремал мезозойский лес. Под россыпью причудливых созвездий странно для человеческого уха звучали мерные, звонкие и скрипучие трели древних сверчков, прячущихся среди травянистых папоротников и густых мхов.
Бедро Лилианы Ру, хорошенькой девушки с пшеничными волосами, маленьким носиком и жемчужной кожей, было перевязано. Завтра ей придётся вернуться. Ногу повредил молодой ютараптор, напавший на девушку во время сбора дров. Несмотря на регенерирующий генный препарат, своевременно введённый в ткани вместе с мазью, студентке придётся лечь в больницу, где врачи проследят, чтобы нежная кожа не сохранила следов укуса пернатого ящера.
Всякий раз Лилиана покидала костёр последней, через несколько минут после того как уходил мрачный и безмолвный Аль Мир — известный специалист по Лавразии апта мелового периода мезозоя, автор многочисленных монографий, личность которого волновала студентку. Вокруг глаз этого бородатого шатена пролегли глубокие морщины, в нерасчёсаных прядях серебрилась седина. Этот угрюмый человек не пользовался биотехнологиями омоложения и редко покидал мезозойскую научно-исследовательскую станцию, только по крайней научной нужде. Он словно собирался умереть здесь, среди дремучих мхов, когтистых динозавров и древовидных папоротников, покрыться зелёной плесенью, стать камнем, уснуть в хвое, сохранить верность экологической нише мезозойского жителя.
Этой ночью Лилиане представлялся последний шанс выведать у Аль Мира его тайну, и девушка решилась:
— Почему вы не пользуетесь средствами генной инженерии для омоложения и всегда молчите? — спросила она.
Рыжий мезозойский огонь плясал в чёрных глазах Аль Мира.
— Не вижу смысла, — ответил мужчина.
Студентке было непросто выдерживать его продолжительный внимательный спокойный взгляд.
— Почему? — спросила, тем не менее, она.
— Я не хочу об этом разговаривать.
— Я тоже собираюсь стать специалистом по мезозою, мне хотелось бы понять такого авторитетного в этом деле человека, как вы!
— Моя история имеет отношение к мезозою лишь постольку-поскольку.
— Мне кажется, любая черта вашей личности влияет на вашу деятельность по исследованию мезозоя.
— Это так.
— А мне завтра придётся уехать в больницу. Когда мы ещё встретимся? Меня направят в другой период, в другой век, в другую точку планеты…
— И это верно. Но я уже однажды рассказал эту историю, когда этого делать не следовало, и едва ли теперь рад тому, что произошло.
— Не понимаю.
Аль Мир добавил в костёр пару араукариевых поленьев и одно гинкговое.
— Ну что ж, слушай, раз так желаешь знать…
***
…В Лавразию апта мелового периода мезозойской эры я впервые попал, как и ты, для прохождения практики, будучи студентом третьего курса палеонтологического факультета. Меня не особо сюда тянуло. Я мечтал найти подругу, которой у меня никогда не было, а тут, я знал, помимо моего сокурсника, ожидаются одни взрослые мужики, грубые как динозавры, за которыми они привыкли охотиться. Мне хотелось устроиться куда-нибудь в лабораторию древнего земного города, вроде Парижа или Москвы, туда где девушки и романтические прогулки по историческим местам, но вряд ли я простил бы себе измену детской мечте увидеть вживую мир ужасных ящеров. Потому я отправился туда, куда запланировал ещё на первом курсе — в мезозой. Мне было всё равно, куда именно и в какую эпоху, так и попал я в Лавразию и в апт мелового периода.
Работали мы, как и вы, по четыре часа в день. Вечерами участвовали в общественной жизни лагеря, дежурили по графику, разные развлечения также устраивались, в общем, всё как обычно. Конечно, здесь было интересно: захватывающие сцены из жизни динозавров на опушке леса, полёты над древними ландшафтами — впечатлений море, ну что мне тебе рассказывать…
Просыпался я в пять утра, умывался, делал зарядку, совершал пробежку, далее — спешил на рыбалку. Днём, после работы, я находил изъеденные короедами деревья каури, из которых при помощи топора извлекал бледных личинок, на которых прекрасно клевали хищные завроцефалусы. Как всякий заядлый рыбак, я мечтал выудить двухметровую рыбину, но мне попадалась одна мелочь. Впрочем, это не умаляло радости палеонтологов, вкушающих уху из пойманной мной рыбы. Там, на скале, глядя на поплавок в волнах, очерченных солнцем, как чешуи золотой рыбки, я погружался в медитативное состояние и мечтал написать «Мезозойскую элегию»…
…И вот, однажды, случилось нечто необычное. Ко мне прилетела птица. Это был ихтиорнис, с тяжёлой головой на почти лебединой шее, какой-то архаичный вид, не сохранившийся в окаменелом состоянии. Он раскрыл зубастый клюв и щёлкнул им несколько раз, как-будто выпрашивал рыбу, взирая на меня диким янтарным глазом, взъерошенный и нагловатый. Я испугался, а ихтиорнис повторил жест. Их много собиралось на берегу, размером с голубя, при приближении человека они шумно взлетали в воздух, немало их носилось над морем, как чайки, высматривали рыбу, вместе с величественными птерозаврами, но что этот хотел от меня?
Я вытянул за верёвку садок на скалу, и ихтиорнис заклацал зубами энергичнее. Я вынул из садка мелкую рыбёшку неопределённой видовой принадлежности и кинул в ихтиорниса, опасаясь оказаться схваченным за пальцы. Ихтиорнис ловко схватил её на лету и потребовал ещё.
Тогда я скормил ему мелкого завроцефалуса, потом ещё одного, и ещё. Наконец, ихтиорнис перестал открывать клюв и закурлыкал. Потом он взлетел, совершил три круга над моей головой и унёсся куда-то на восток, дико и режуще слух хохоча, я провожал его взглядом, пока чёрная точка не растворилась в синеве моря и неба. Уходил на работу я ошеломлённый, не зная что и предположить. На следующее утро мне не терпелось узнать: прилетит ихтиорнис, или нет. Он прилетел и вновь просил рыбу. Наевшись, он исполнил тот же танец, после чего улетел, а я следил за ним в бинокль, который взял с собой. Но рука дёрнулась, и я потерял птицу.
Лишь на третье утро мне удалось набросать в блокноте местоположение скалистой бухты, в которую торопился ихтиорнис. На четвёртое утро я убедился, что из этой бухты птица начинает свой путь, и в неё же возвращается. На пятое утро, проводив ихтиорниса, я побрёл вдоль усыпанного аммонитами дешайзитезами, белемнитами, двустворками и брахиоподами, берега. Крылатые муравьи деловито сновали среди клочьев вынесенной на берег зелёной тины. Яростно кричали на меня вспугнутые ихтиорнисы. Детёныш гигантской черепахи, гревшийся на солнышке, поспешил скрыться в изумрудных волнах, по которым прыгали, подобно клопам-водомеркам, длинноногие хрезмодиды. Самки этих огромных, с ладонь, насекомых, иногда проносились в воздухе, на зависть не умеющим летать самцам.
Ветер трепал волосы, чудесный запах мезозойского моря пьянил голову! Только раз мне пришлось поморщить нос: наполовину в воде гнил труп птерозавра, вероятно, погибшего во время шторма. Его пожирали жуки неизвестного вида и личинки каких-то насекомых.
Иногда идти становилось тяжело: полоска из ракушки и песка обрывалась, приходилось разуваться и лезть в воду, где со дна торчали острые камни. Тем не менее, минут через сорок ходьбы я достиг бухты, где обитал чудной ихтиорнис. Там моим глазам открылось невероятное зрелище, нечто такое, чего не могло быть.
Обнажённая загорелая темноволосая девушка охотилась с гарпуном на мелководье. Заметив меня, она ощерилась, замахнувшись вооружением. У неё были густые чёрные брови, из нерасчёсаных волос торчали перья какого-то динозавра: три тёмно-синих, с зелёным отливом и два оранжево-розовых, пронзительно-ярких. Бёдра её были широки и прекрасны, груди — пышны и чувственны, шею украшало ожерелье из белемнитов, вся фигура и лицо представлялись чуть незаконченными, чуть грубоватыми, как эскиз скульптуры, который ещё предстояло обтесать, как зубастый большеголовый ихтиорнис, который по завершению работы превратится в лебедя, как всё мезозойское…
— Эй! — только и вымолвил я, очарованный, поднимая руки кверху.
Лицо её исказила улыбка, она опустила оружие. На плечо её, по которому разметались волосы, опустился знакомый мне ихтиорнис.
Я нерешительно сделал шаг ей навстречу. Она не возражала, потом она пошла к берегу. Я следовал за ней. На песке её ждала плетёная корзина с убитыми завроцефалусами. Ихтиорнис клацал зубами, она кормила его, я смотрел, и мне хотелось завилять хвостом. Мне казалось, она смотрит на меня нежно. Потом она встала и пошла, я семенил за ней как пьяный, временами она оглядывалась, и я понимал, что она желает, чтобы я увидел её жилище. Одно слово вертелось у меня на уме: «ОНА!»
Жила она среди этих скал, в гроте. Мелкие птерозавры свисали с его сводчатого потолка, подобно летучим мышам. На пол просторного зала был насыпан мелкий кварцевый песок. Здесь имелись очаг, дрова, каменные рубила, копья с костяными наконечниками, плетёные из плауновой лозы корзины и некоторые иные орудия труда. Девушка принялась складывать дрова в костёр, и я помог ей. Наши руки соприкоснулись, и я запылал страстью. Потом она взялась разжигать огонь деревянным сверлом о дощечку. Я вынул из-за пояса бластер и поджёг им костёр. Мезозойская красавица вскрикнула, отпрянула, я махал руками, стараясь дать ей понять, что всё в порядке. В конце концов, она успокоилась.
Она нанизывала завроцефалусов на штык из заострённой кости, воткнутой в палку и жарила над костром. Капли жира капали в огонь с доисторических рыбин, вызывая шипение и брызги ярко-оранжевых искр. Её сладковатый запах сводил меня с ума… Потом мы лакомились завроцефалусами, по очереди откусывая и отщипывая куски шашлыка.
Наконец, я вспомнил, что мне пора на работу, вскочил на ноги, замахал руками, она смотрела на меня непонимающе, а я пятился к выходу из пещеры, затем я побежал со всех ног.
Я не решился никому в лагере поведать о том что случилось, только на другое утро проснулся ещё на час раньше и заспешил в бухту, которая теперь казалась мне прекрасной, весенней, вожделенной…
Так мы начали встречаться. Мы охотились вместе на завроцефалусов и мелких динозавров. Иногда я применял бластер, а в другие разы пробовал её копья. Бывало, она отворачивалась к стене после завтрака, я робко приближался к ней, дотрагивался до плеча, она лениво подёргивала бедром, потягивалась, сладко вздыхала, я обнимал её, и вскоре между нами не оставалось никаких преград. Иногда она пробуждала нежность к себе в мезозойском лесу, или в тёплом океане, и чувства оказывались настолько сильны, что длинной шее плезиозавра у горизонта не удавалось пробудить во мне страх.
Я много раз пытался понять, кто она и как здесь оказалась. Я рисовал на песке её, отдельно — родителей с ребёнком, соединял карикатурного младенца с ней, потом показывал на родителей, легонько толкал её, вскидывал вопросительно брови, чертил купол палеонтологов… Она рисовала полусферу и людей, над головами которых — не то нимбы со средневековых икон, не то скафандры… Ещё она рисовала мужчину в пасти двуногого теропода и женщину в пасти плезиозавра. Вероятно, так погибли её родители. А я продолжал ломать голову: она — потерявшийся потомок путешественников во времени, или инопланетянка — что произошло? Членораздельной речью она не владела. Вероятно, подражая мне, дикарка гортанным, несколько низким и приглушённым голосом, произносила нечто похожее на «Леда». И больше ничего. Я попробовал обращаться к ней по имени «Леда», и она вскоре начала откликаться.
Тем временем, в моей голове родился план. Поделиться проблемой с сокурсником и увезти Леду в далёкое коммунистическое будущее. Там специалисты обучат её человеческой речи, моя история станет знаменитой на весь мир, мы будем счастливы, тайна окажется раскрытой. Внутренне я чувствовал, что так поступать нехорошо, потому что Леду я не спросил, согласна ли она с моим намерением, но я утешал себя: о чём можно посоветоваться с человеком, который только и умеет что вздыхать, улюлюкать, кричать и рычать. В общем, я рассказал обо всём Фреду Ди. Фред Ди, разумеется, не поверил, но согласился проснуться на час раньше и прогуляться к пещере Леды, пожертвовав собственной утренней йогой и запланированным эскизом мезозойского пейзажа на холсте.
По дороге к бухте я насвистывал. Воображение рисовало мне радужное будущее. Я видел Леду на кухне студенческого общежития в Городе Мостов. Прекрасный головокружительный вид из окна — спуски, уносящие спиралью вниз — в библиотеку, в оранжерею, в шахматный клуб; летающие флайеры в бирюзовом небе; ажурные высотные конструкции, круглые здания на башнях и Леда — широкобёдрая, черноволосая, пахнущая шампунью, уютная, у плиты, наш роман — картинка, сцена из книги, поддержка добрых друзей… Весь мир мезозоя всегда при мне!
…Когда мы приблизились к обвитому лианами входу в грот, нечто звонко, хотя и чуть приглушённо, ударилось о камень справа от меня и с шорохом свалилось наземь. То был дротик Леды, предназначенный для охоты на птерозавров. Тревога закралась мне в душу. Почему Леда не в пещере, как обычно? Зачем она бросила в нашу сторону дротик? Ещё большая тревога овладела мной у неё дома. Куда подевались корзины, рубила, копья? Ничего, кроме очага! Но как она могла догадаться, что я приведу сюда друга? Я метался в панике от одной стены пещеры к другой.
— Леда! — кричал я, и стены отзывались многоголосым эхо.
Фред Ди пытался меня успокоить, не веря в мою историю, а потому совершенно не понимая, что происходит.
Я выскочил наружу. Я звал Леду. Я падал на песок и рыдал. Я бил кулаками о камни, разбивая кисти в кровь. Я был бессилен что-либо изменить.
…Тщетно пытался я забыть Леду, найти ей замену на просторах родной планеты, там, во временах галактической сверхцивилизации. Ни с кем мне больше не удавалось ладить так как с ней, никто меня больше не волновал так, как она, ни с кем не возникало такого единения душ, как с её душой. В конце концов, я смирился и стал специалистом по этому узкому отрезку времени апта мелового периода мезозойской эры. Много лет я ищу Леду по бескрайним лесам Лавразии, по берегам морей, среди островов и в долинах рек, не ведая, жива ли она… Закон Мена Пирса, исключающий парадоксы для путешествий во времени, не позволяет мне встретиться с ней в прошлом, до нашего знакомства. Я собираюсь состариться и умереть здесь. Конечно, я не потерял связь с человечеством, я работаю на наше общее благо, служу науке…
***
Аль Мир поднялся на ноги.
— Без её разрешения я поведал вам эту историю, — сказал он, обращаясь к Лилиане Ру. — Возможно, вы ещё побываете в нашем времени, как специалист. Если вдруг встретите Леду — скажите ей, объясните, пожалуйста…
Аль Мир хотел произнести что-то ещё, но в итоге махнул рукой и зашагал прочь.
Лилиана Ру промолчала, ошеломлённая. Как обычно, она ещё несколько минут посторожила у костра. Мезозойские созвездия не ведали ответов на её вопросы.
Примечание 1: Картина Зденека Буриана изображает верхний мел мезозоя. Птица Ichthyornis dispar , к примеру, жила в сеномане мела. У меня действие рассказа разворачивается раньше, в апте мелового периода, поскольку аптскими выходами славится Саратовская область, и мне приходилось контактировать с этим геологическим веком напрямую. Поэтому заявлено, что речь идёт о некоем не сохранившемся в окаменелом состоянии виде ихтиорнисов. Проник в рассказ и ютараптор из барремского века мела. О некоторых животных пришлось высказаться расплывчато: «птерозавр». Не говоря уже о людях в мезозое. Впрочем, художественные изображения доисторических времён любят грешить смешением видов, не являвшихся «современниками» друг по отношению к другу, я, по крайней мере, попытался собрать в аптском веке животных, которые гипотетически могли собраться там вместе. Перемешаны также оказались просторы нынешних Евразии и Северной Америки, впрочем, тут у меня есть оправдание: тогда это был единый континент — Лавразия. Неизвестно науке также ничего о морских насекомых семейства Chresmodidae, но я могу гипотетически предположить существование таких форм, поскольку занимающие в наши дни похожую экологическую нишу клопы-водомерки могут прыгать как по поверхности рек, так и по волнам открытого океана.
Примечание 2: вначале я наткнулся на тег «Мезозойская Леда». Я не сумел определить происхождение тега, но он меня зацепил, и я написал рассказ. Позже я наткнулся на картину Шульженко Василия Владимировича «Мезозойская Леда». Похоже, тег — оттуда.
