Владимир Владимирович Набоков был отличным парнем: писал хорошие романы, преподавал в Гарварде, коллекционировал бабочек. На своих лекциях он не щадил ни изучаемый объект, ни слушателя. Юные ценители литературы давились слезами, лезли под парту и тихонько звали на помощь маму.
Острый язык не помешал Набокову умереть своей смертью в почтенном возрасте. При жизни его называли “самодовольным идиотом”, но не плохим писателем. Четыре раза его номинировали на Нобелевскую премию, но каждый раз она доставалась каким-то странным ребятам, о которых сейчас никто и не вспомнит.
Сегодня вспоминаем самые яркие цитаты, способные вывести из строя кружок интеллектуалов одним махом.
Гоголь
К Николаю Васильевичу Набоков испытывал смешанные чувства в диапазоне от восхищения до презрения. Вероятно, такие страстные отношения спровоцировала постоянная параллель между двумя авторами, которую назойливо проводили литературоведы.
«Отчаявшиеся русские критики, трудясь над тем, чтобы определить влияние и уложить мои романы на подходящую полочку, раза два привязывали меня к Гоголю, но поглядев еще раз, видели, что я развязал узлы и полка оказалась пустой»
Жестокая критика, временами выходившая за рамки литературного дискурса, оказалась единственным способом эту связь прервать.
«Я целиком разделяю то чувство брезгливости, которое испытывали соученики по гимназии к этому дрожащему мышонку с грязными руками, сальными локонами и гноящимся ухом»
Мёртвый оппонент сдачи не даст и обязательно проиграет — логика Владимира Владимировича заслуживает похвалы. К тому же, атеизм Набокова помог ему избежать ночных визитов украинского Брэма Стокера.
Но когда речь доходила до писательских навыков Гоголя, Набоков был не таким категоричным. Говоря о поздних произведениях, он называл классика “бесподобным автором”.
Но ранние работы — “вся эта украинская чепуха” — вызывали у писателя изжогу и выделение ядовитой слюны:
Когда я хочу, чтобы мне приснился настоящий кошмар, я представляю себе Гоголя, строчащего на малороссийском том за томом «Диканьки» и «Миргорода»: о призраках, которые бродят по берегу Днепра, водевильных евреях и лихих казаках.»
Сартр
Оба современника, которых никак нельзя назвать конкурентами или идейными оппонентами, испытывали друг к другу неприкрытую антипатию. Противостояние вылилось в эссеистическую дуэль, в которой писатели проделывали друг-в-друге дырки с запалом швейцарского хирурга в амфетаминовой драке на задворках Бруклина.
Француз написал эссе под заголовком “Отчаяние” об одноименном романе, едко отметив, что на французский его название перевели как “Ошибка” (“La Méprise”). Набоков ответил разгромной рецензией на “Тошноту” под названием “Первая проба Сартра”.
Сартр упрекал Набокова в писательском эгоизме и неуважении к искусству написания романов:
“То, что его почти единственно интересует, так это легкие разочарования его рефлектирующего сознания…”
“… отличные картинки, очаровательные портреты, литературные очерки. Где же роман?”
Набоков был не таким тактичным и в высказываниях насчёт французского писателя не стеснялся — по его мнению, Сартр “даже хуже, чем Камю”, которого Набоков называл “отвратительным”.
Свои впечатления от прочтения “Тошноты”, Владимир Владимирович подытожил так:
“Роман относится к тому разряду сочинений, по виду драматичных, но на самом деле просто расхлябанных, которые были введены в моду множеством средней руки писателей — Барбюсом, Селином и им подобными.”
И Сартр, и Набоков, винили в недостатках своего оппонента другого русского писателя — Достоевского.
Достоевский
Набоков находил успех Фёдора Михайловича исторической ошибкой и ужасным недоразумением:
“Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей…”
Убежденного атеиста Набокова раздражали постоянные библейские аллюзии и христианские мотивы в произведениях классика. В этой претензии он был солидарен с Буниным, который критиковал Достоевского за манеру “совать Христа где надо и не надо”.
«Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства — всем этим восхищаться нелегко.”
Сервантес
Среди литературоведов, “Дон Кихот” — сродни туринской плащаницы для христиан. А критиковать Сервантеса — ужасное богохульство. Но безбожника Набокова это не остановило. Во время одной из лекций в Гарварде писатель “порвал” произведение сначала фигурально, а после — буквально, выпотрошив книгу на глазах у студентов.
Говоря о “Дон Кихоте”, знатоки литературы особенно подчеркивают два элемента романа — совершенную структуру и блестящий юмор. Насчёт обеих деталей у критика было своё мнение.
О форме:
“… в сущности, книга относится к примитивному типу — разболтанному, сумбурному, пестрому плутовскому жанру, и именно такой воспринимали и любили ее простые читатели.”
О юморе:
“Даже если сделать скидку на сумерки перевода, в которых блекнет испанский язык, все равно шутки и прибаутки Санчо не особенно веселят — что по отдельности, что в утомительных нагромождениях.”“Рыцарь Печального Образа — неповторимая личность, а Санчо-Нечесаная борода, Санчо-Красный нос — это, с некоторыми оговорками, заурядный шут”
Бонус: Набоков о романе “По ком звонит колокол” Хемингуэя:
«Something about bells, balls, and bulls».
