Интересный был при освобождении Европы случай. Замок уже покойного Пилсудского в Польше. Толстые стены – по сути, крепкий ДОТ, идеальный узловой пункт обороны. Гарнизон – 3 сотни гитлеровцев. Немцев сдавалось обычно треть, но в условиях замкнутого пространства замка, когда перебежать, не получив пули от ещё верующих в окончательную победу фюрера, было трудно, нашим предстояло перебить их всех.
Но наша атака захлебнулась. Лежат. Тогда сын полка 12-ти лет, прихватив ранцевый огнемёт, скрытно подбирается к одной из пулемётных точек гитлеровцев и выжигает весь расчёт. Тут внезапно сдаётся весь немецкий гарнизон. Весь. Удивительно. Что же на верующих в фюрера так повлияло? Процесс выжигания могла видеть лишь незначительная часть гарнизона, оборона-то круговая, но сдались все. Ясно, что механизм изменения ситуации не визуальный, и не вербальный, а психоэнергетический. Поэтому даже те, которые не видели ничего, изменились. Причина, запускающая этот психоэнергетический процесс, и называется – подвиг. Это когда у правых руки подымаются, а у неправых опускаются.
Воинский подвиг не обязательно связан с нанесением противнику потерь в живой силе. 1941-й. Нашим приказано отбить у немцев захваченное ими село. Наши в атаку пойти-то пошли, но дристанули и залегли. Казалось бы, рывок вперёд, решительный, и вот она – победа! И потери существенно меньше. Но разума нет, силы воли подняться, тоже нет, лежат, несут потери, с перспективой быть выкошенными полностью. Немцы решили завершить дело побыстрее и выслали два танка – передавить гусеницами лежащую безвольную массу. И передавили бы – а те, кого не передавили бы, сдались бы в плен. Спасти ситуацию мог только подвиг, в результате которого у правых руки подымутся, а у неправых – опустятся. И подвиг был совершён. Поднялся повар – Иван Середа. Да, именно повар, вооружённый, правда, не поварёшкой, а топором, – он вскакивает на броню одного из танков, и ударом обуха топора гнёт ствол танкового пулемёта. И тут происходит то же чудо, что и при всяком подвиге: наши вдруг обретают силу воли, начинают действовать разумно, они подымаются, захватывают оба танка, а заодно и село, которое им, собственно, и надо было отбить. Повар получил звание Героя Советского Союза. Отныне ему первыми должны были при встрече козырять все, хоть генерал, хоть выше. Да таков был порядок отношения к Героям, установленный Сталиным, – пока Хрущ не отменил.
Ну, и в чём загадка подвига как такового? Думается, в войну с помощью ранцевого огнемёта выжгли не одну пулемётную точку фашистов, но это не приводило к внезапной сдаче всего гарнизона. И на танк сумел вскочить, думается, не один боец – и опять это не приводило к, на удивление, оглушительным победам. У нас нет видеоматериала, в котором советский боец вскакивает на немецкий танк, но есть фильм, в котором немецкий спецназовец вскакивает на советский Т-34 и подрывает его, забросив в открытый люк танка связку гранат. Это из немецкого фильма «Собаки, хотите жить вечно?» 1959 года. А вот японский суррогат – чистое «фэнтези». Здесь и вовсе все смешно.
Немецкий спецназовец, казалось бы, совсем как повар Иван Середа, вскочил на танк, и даже подорвал его, однако, никакого впечатления не произвел ни на немцев, ни на наших. Профессионализм не трогает, но когда повар или 12-летний мальчик, находясь на грани, что-нибудь совершает – это интересно, придаёт сил и резко меняет ситуацию. Ключ к пониманию сути подвига, всегда воодушевляющего, – выход героя на грань, или за грань, отдача себя делу без остатка. Совершенно редкое состояние, кто достигает, тот – герой, и ему должно козырять.
Подвиг 12-летнего сына полка у стен замка Пилсудского не экранизирован. Придётся поискать экранизированный аналог, чтобы непременно подвиг, непременно мальчиком и непременно 12-ти лет. Есть такой фильм, который, кстати, в отличие от других не забывается – о подвиге как раз 12-летнего мальчика. Это – «Последний дюйм», 1958 года. Посмотришь в детстве – помнишь всю жизнь, хотя особенной художественностью фильм не блещет. Сюжет сильный, но простой: двухместный самолёт, отец и сын 12-ти лет, самолёт посадили в пустыне на берегу моря, вокруг никого. Отец, как работник, плох, брать на работу его не торопятся, вот он и перебивается случайными заработками. Отец принадлежит к военному поколению, лётчик, корчит из себя мужественного героя, но разоблачить его легко, видно, что он во время войны дристанул и на боевых самолётах не летал. Это видно, во-первых, из того, что он считает исключительностью летать на тихоходных почтовых самолётах. Смешно: на взлёте-посадке тихоходной машины строить веру своей исключительности! Во-вторых, обратите внимание, что отец ну очень доволен, что самолёт разбился, а пилот погиб, ведь это якобы подтверждает, что вождение столь простого аппарата, с управлением которого может справиться и ребёнок, занятие труднейшее из трудных. Следовательно, раз он летает – значит, он – мужчина, даже мужественный. Обратите внимание на пальцы отца, как он ими довольно постукивает по чашке. Его выдают его пальцы, да и выражение лица тоже. А ведь признал бы отец, что он – низы, что он – обычный, потому что дерьмо и трус, да ещё понторез, корчащий из себя крутого, от этого признания перешёл бы в скромность, в результате чего и начал бы, как работник, расти, и ему бы не пришлось перебиваться случайными заработками. А так, в состоянии фальшивой крутизны, он вынужден наниматься, скажем, снимать акул, причём с близкого расстояния. В результате неумного поведения под водой на отца нападают акулы и у него оказываются повреждены обе руки и обе ноги. Всё, на пустынном берегу моря двое: искалеченный отец, самолёт он вести не может, и 12-летний мальчик. Ну, ещё самолёт. Даже воды нет. Если мальчик будет действовать на грани, то отец выживет. Если отец будет действовать на грани, то это подвиг, как следствие, мальчик с самолётом справится. Для отца, в прошлом труса, на грани – это вести себя спокойно и указания сыну дозировать. Скажем, не сразу сказать сыну, что тому придётся вести самолёт. Это дозирование потому смотрится с огромным интересом – что это подвиг. И вообще: на грани оба. Подвиг – двойной. Мальчик – аналог того сына полка 12-ти лет с ранцевым огнемётом. Если бы было наоборот: сына искалечили акулы, а самолёт вёл отец, то нам, зрителям, было бы скучно и не интересно. Так же неинтересно, как и то, что отборный немецкий спецназовец, к тому же тренированный, подрывает всего-навсего один советский танк. Этот результат не с грани. А нам интересна грань. Потому что красиво.
В песне из «Последнего дюйма» есть интересная фраза «Простите солдатам последний грех». Что это за «последний грех»? Какой грех совершают солдаты непосредственно перед смертью? Этот грех – не выход на грань, уклонение от подвига. Повар Иван Середа не уклонился, не совершил этого греха: когда вышли немецкие танки давить безвольную солдатскую массу, никто не пожелал даже выполнить свой долг и эти танки уничтожить, а вот Иван Середа, не будучи тренированным спецназовцем, – ну, откуда у повара исключительная ловкость? – судя по результату, действовал на грани. Итак, последний солдатский грех – это не действовать на грани. Не совершать подвига. Иными словами не жить по принципу «сам погибай, но товарища выручай». Смешное уклонение, потому что не совершение подвига рано или поздно закончится на поле боя смертью уклониста, и грех этот будет действительно последним. Такая жизнь – дерьмо, сплошные оправдания и вымаливание прощения. А ведь жизнь могла бы быть красивой.
Ну, а теперь к главному вопросу: как правильно расстреливать? Кинорежиссёр Вершигора в 1941 году войну начал рядовым, а закончил генерал-майором. Ученик Ковпака. Вершигора описывает начало войны, когда на стадионе города Полтава, формировалась 264 дивизия. В Полтаве была она сформирована и оттуда отправлена на фронт. Переправилась через Днепр и вступила в бой. При появлении немцев вся дивизия, как смягчённо пишет Вершигора, стихийно снялась и побежала – назад, к переправе через Днепр. На переправе — толкучка, каждый старается опередить другого, защитники Родины лягают друг друга, возможно, и кусаются. Всё это для того, чтобы поскорее перескочить на другой берег, чтобы там бежать дальше. Так бы вся дивизия, грубо-приблизительно 16 000 человек, и разбежалась бы, если бы, как пишет Вершигора, не нашёлся бы решительный командир, который построил на берегу часть бойцов и начал перед строем расстреливать паникёров. И тут на глазах дивизия стала преображаться: у бойцов поднимались руки, они стали возвращаться на брошенные позиции и после этого дивизия сражалась для начала войны вполне сносно. Некоторая аналогия с замком Пилсудского: расстреливали на глазах только небольшой части дивизии – а изменилась вся дивизия, причём моментально.
Итак, как же тот неизвестного звания командир смог преобразить дивизию? Такое преображение возможно только при совершении подвига. При преодолении себя, чтобы выбраться на грань. Для начала, на грань должен вызволиться один – он и называется героем. К примеру, ты повар, а тебя вывели из строя, вручили винтовку, указали на впереди стоящего паникёра и приказывают: пристрели эту падаль! Если ты скрывающийся от правосудия уголовник, мокрушник, или, если выражаться грубо, мокродел, то пристрелишь эту падаль с удовольствием. Не потому, что он – гад, а потому что удовольствие тебе доставляет сам процесс. Но подобный расстрел на дивизию не произведёт ни малейшего впечатления. Чуть-что опять драпанут. Если же ты опытный боец, и уже, скажем, в Испании, намолотил гитлеровцев немало, то тоже, сколько ни расстреливай, на бойцов это не произведёт ни малейшего впечатления. Профессионализм не с грани нисколько не трогает. А чтобы расстрел впечатление произвёл, надо чтобы тот, кто тянет за спусковую скобу, был разве что не пацифист. Герой – это преодолевающий внутренние запреты из матриархатного мира. В условиях войны во имя спасения родных от нашествия гитлеровцев, преодолел своё желание быть пособником мерзавцев, и паникёра расстреливает. Именно состояние «на грани» и является ключевым при инициирующих смелость расстрелах.
Главное умение того, кто руководит расстрелом, и состоит в умении не назначать в непосредственные исполнители мокроделов-уголовников, не назначать так же опытных бойцов, уже имеющих опыт боёв, а выбрать поваров, сынов полка, девушек-связисток, пацифистов, словом, тех, для кого расстрел потребует преодоления, тех, для кого расстрел – подвиг. Не все это могут, чтобы с этим справиться, надо интересоваться людьми.
Когда мы смотрим на фотографию, на которой запечатлён расстрел предателя партизанами и видим в числе расстреливающих девушку, то это вовсе не означает, что в том отряде каждый четвёртый – девушка. Или кроме девушки больше бойцов в отряде нет, или что данная девушка – особенно кровожадная. На самом деле, наличие девушки среди расстреливающих говорит о том, что командир отряда соображал в подвиге, а значит, его отряд был весьма успешен. Ковпак или что-нибудь вроде того. Не только для девушки было на грани хлопнуть гада-предателя, но и каждого из того строя с винтовками. Каждому из них предоставили возможность совершить пусть небольшой, но подвиг. Подвиг, который придаст сил всему отряду.
Вот по аналогичному механизму, видимо, и был выбран для расстрела паникёров и дезертиров мой отец. Я всю жизнь, во всяком случае, с детства, ломал голову, почему командовать этим делом выбрали именно моего отца? Отец начал войну в 1942-м. До войны отец был научным работником, геологом, вулканологом. Спортсмен: первый разряд по альпинизму и первый разряд по лыжному спорту. Словом, красавец, по тем временам очень высокий, спортивный, широкоплечий, для тех времён аномально образованный. На фронт сразу не взяли, сначала отправили на завод точить снаряды. Точил. Только потом фронт, северо-западнее Сталинграда. Инженер-лейтенант. Ему было 35 лет, когда он попал на фронт, по фронтовым меркам – старик. Меня с детства удивляло: в полку было достаточно офицеров с опытом ликвидации, а отец, скорее уж инженер, чем лейтенант. Но по глупости я пытался разгадать загадку назначения командиром расстрелов саму по себе. А надо было разбирать в паре, и начинать с вопроса: а почему отца, добровольца, спортсмена, в трудном 41-м на фронт не взяли, а, отстранив от научной работы, отправили на завод, заниматься делом, с которым может справиться чуть ли не любой, ведь работа токаря нехитрая. Да, но если предположить, что отец умел людей подводить к подвигу, то его отправили на завод не снаряды точить, а резко повысить выпуск снарядов на том заводе. Что отец и сделал, только, объясняя мне в детстве причину резкого увеличения заводом выпуска снарядов, он говорил мне о том, что произошло это всего лишь потому, что он сделал рационализаторское предложение: вместо десятка витков резьбы на колпачке, защищающем взрыватель, предложил ограничиваться тремя. Но не в числе витков дело. Причина та же, по которой отца-инженера, в сущности, совсем мирного человека, назначили руководить расстрелом. Ну, не справился отец с объяснением, главное, что с делом справился. А что ценнее: совершение подвига или умение к подвигу подвести?
Поскольку русским народом со времён предательства им принципов товарищества понимание подвига утрачено, действительно, а пойдите, попробуйте хоть где найти текст с описанием, что такое подвиг, то среди закономерно отупевшего населения гуляет совершенно идиотическое объяснение, почему расстрелы паникёров перед строем в Великую Отечественную приводили к резкому увеличению боеспособности подразделений. Дескать, воевать после расстрелов начинали из страха – перед расстрелом.
Всем понятно, что хорошо сражаются храбрые, а драпают трусы. Что же получается? Получается, драпают с фронта – из страха, потом драпальщиков отлавливают, выстраивают, и ещё больше пугают – расстрелом паникёров? То есть реальные на фронте бойцы – это трусы в квадрате? Бред какой-то. Очередной бред демократической общественности. Если бойцы драпают из страха, то если им страх усилить, драпать они начнут ещё быстрее. На самом деле, чтобы сражаться начали адекватней, надо чтобы армейская среда породила тех, кто мог бы совершить подвиг, настоящий подвиг.
По-хорошему, как правильно расстреливать должен знать каждый. Пригодиться, учтите, может в любую минуту.
Это сценарий к видеоролику «Как правильно расстреливать»:
Источник
