Уж что-что, а верно поставить вопрос Аристотель умел
У науки большой опыт в преодолении препятствий — она вся в этом заключается. Почему же учёные не прислушиваются к астрологам, но позволяют себя ограничивать требованиями морали? На западе, по традиции, винят религию — Католическая церковь только рада взять на себя эту ответственность: «Да-да, это мы запрещаем вам делать вот такие эксперименты».
Но это не останавливало науку в эпоху Возрождения, когда раскапывание свежих трупов для изучения анатомии человека было страшнее экспериментов над людьми — живых-то людей церковь в те времена потрошить не стеснялась. Ни инквизиция, ни суеверия, ни костры, ни гонения не останавливали учёных. А теперь, когда всё это позади — наука вдруг наткнулась на стеклянную стену.
Те, кто винят мораль в торможении науки, мечтая «освободить» учёных от этих пут, видят себя на стороне науки, но оказываются на стороне верующих, с которыми делят фундаментальный принцип всех религий: божественную природу морали. Если морали не существует — почему же мы ощущаем её эффект?
Да и учёные не похожи на заложников в ожидании освобождения от пут нравственности. Стеклянная стена морали осатётся непреодолимой для науки, потому что сами учёные в принципе не горят таким желанием: одни из самых этичных людей в мире — это учёные. И мораль их не держит снаружи, а ограничивает учёных изнутри.
Не имея возможности этику игнорировать, наука её вытеснила, упрятав её под пыльную крышу философии, Пуффендуя мира наук, как одно из направлений, а с ethical issues emerging from advances in biology and medicine решила иметь дело в рамках биоэтики.
Очень ненаучное поведение со стороны науки — как если бы Исаак Ньютон вместо закона всемирного тяготения сформулировал бы закон падения яблок. Если мораль, как минимум, достаточно реальна, чтобы быть одной из забот науки — заботой науки должно статьи выяснение того, что за моралью всё-таки стоит.
Что такое мораль
Слово «мораль» происходит от латинского слова mos, означающего манеру человека себя держать и вести, затем трансформировавшегося в moralis, означающего «подобающее поведение», «следование обычаям».
Отсюда же возникает «мораль» в значении боевого духа — видимого проявления настроений солдат, выражающегося в их поведении. Кстати, слово «аморальный» встречается тоже только в контексте оценки поведения. Иными словами, слово «мораль» означает не систему ценностей человека как таковую, а то, как человек её выражает (acting out) своим поведением.
Что логично — другого способа получить представление и системе ценностей, его подлинном представлении о том, что такое хорошо — и что такое плохо, как правильно поступать — и как поступать неправильно, — кроме как по его поступкам; по выбору, который делает человек, например, получив слишком большую сдачу в магазине — вернуть лишнее кассирше или нет?
То есть, мораль — это система ценностей человека, выраженная в его поведении. Мораль — это не абстракция, а вполне реальный поведенческий феномен, наблюдаемый в каждом человеке; что делает вещественной и понятие общественной морали — основанной на совпадающих проявлениях морали в поведении большинства.
Две важные особенности морали, без упоминания которых не получится двигаться дальше:
- В поведении каждого дееспособного человека есть моральная составляющая вне зависимости от того, осознаёт он это или нет. Жизнь постоянно подкидывает моральный выбор: как повести себя с тем, кто от тебя зависит, как повести себя в отношении другого в отсутствие свидетелей, как поступить в случае опасности, грозящей кому-то ещё и т.д. — любой выбор в ситуации морального выбора выражает мораль человека, его сделавшего. Мораль — это выбор, который делает человек в ситуации морального выбора.
- Поступки человека открывают его мораль не только окружающим, но и ему самому. Многие люди знают разницу между собственными представлениями о том, как они себя поведут в той или иной гипотетической ситуации — и тем, как они на самом деле поведут, если окажутся в подобной ситуации уже в жизни. Именно об этом феномене говорит доктор Фил, когда рассказывает, как человек приобретает самооценку. Часто поведение человека оказывается сюрпризом для него самого, и неважно — приятным, или нет: важно, что мораль человека не только ему присуща, но ещё и изначально незнакома.
Именно это увидел Аристотель в IV веке до нашей эры: что каждый человек, неизвестно откуда, имеет в себе заложенную программу поведения в ситуации морального выбора — например, при виде падающего: кто падающего подтолкнёт, кто-то — протянет ему руку, — и попытался разгадать, что за этим стоит, выделив изучение морали в отдельную дисциплину под названием этика.
Предпринятая им попытка познания и описания устройства, логики и законов морали обернулась одной из долгих загадок и, казалось бы, безнадёжных загадок в истории, потому что задача, которую он перед собой поставил, была заведомо нерешаема без знания о генах и естественном отборе — то есть, минимум ещё 2200 лет.
В режиме ожидания Дарвина этика превратилась в битву фанфиков — за неимением данных пробелы заполнялись домыслами, например, о божественном происхождении той или иной моральной нормы, принимаемой за константу.
- Иными словами, появившись с целью разгадки природы морали, этика так и не вышла в своих объяснениях за рамки домыслов.
- Впрочем, реальная ценность этики заключается в разработке и изучении рукотворных этических систем.
Это означает, что все известные на сегодняшний день системы этики, системы ценностей и норм, по большей части, рукотворны. Причём, вне зависимости от целей своего создания — будь то сочинение новой этики с нуля, или же очередная попытка разгадать устройство морали — ни одна из них не учитывает открытий генетики и эволюционной психологии, без которых ни объяснить мораль, ни разработать эффективную модель с нуля не представляется возможным.
- Имеющей право претендовать на окончательность и верность системы этики до сих пор не было создано, как не было и самой возможности это сделать;
- этических констант не существует. Моральные возможны — но не доказаны, а без этого любые этические постулаты — не более, чем переменные;
- иными словами, нет ничего святого;
- поэтому ставить любые этические постулаты под вопрос не только можно, но и нужно.
Но что именно значит «ставить под вопрос»? Это значит, чтобы разобраться с тайнами этики — необходим научный подход. То есть, этику необходимо вытащить с задворок философии и подойти к вопросу её изучения максимально научно, то есть, вновь сделав её наукой (наукой называется знание в определённой области, получаемое с применением научного подхода).
Этика — одна из востребованных наук начала XXI века
В том, что этика является наукой не уверены даже те, кто её изучает или сталкивается с проблемами этики в своей деятельности. Вклад науки в жизнь людьми приравнивается к их значимости: растущая скорость технических перемен повышает ощущение важности стоящих за ними естественных и прикладных наук, тогда как эффект открытий гуманитарных дисциплин менее заметен, некоторые из них настолько давно не приносили новостей, что становятся синонимами бесполезности.
Будь этика в числе наук — за ней бы точно пришла толпа с вилами и факелами, требуя расплаты за отчисление Плутона из числа планет.
Образ толпы с факелами, хоть уже и метафоричен, но также актуален в эпоху, когда люди деловито обсуждают, как лучше организовать визит на Марс, как и во времена, когда люди боялись заплвыать на кораблях слишком далеко в океан, чтобы их через край Земли ненароком не смыло. Потому что толпа никуда не делась: вместо факелов — фонарики на смартфонах, с которых толпа собирается теперь уже онлайн.
И марсианские планы, и мракобесные толпы являются индикаторами важности всех областей наук.
Этические проблемы всегда являлись частью объективной реальности, влияя на неё, оставляя последствия и даже выразимые экономически — это с моралью деньги плохо сочетаются, а посчитать стоимость этических издержек, например, вполне реально.
Один из самых насущных примеров сейчас — политика, которой руководствуются онлайн-платформы массовой коммуникации (в первую очередь, социальные сети и социальные медиа), регулируя отношения между своими пользователями, со своими пользователями — и даже внутренние отношения в своих командах.
Общее положение вещей можно описать как глубокий раскол в условиях идеологической монополии политкорректности. Ситуация похожа на увязание в зыбучих песках, когда каждое движение приводит к ухудшению положения — и начинает выглядеть безнадёжной; хотя никогда таковой не являлась.
Проблема политкорректности возникла целиком из-за подхода к феномену этики как политическому явлению. Это проблема ошибочного языка описания, а не неописуемости самого явления.
Что такое политкорректность
Политкорректность — это секулярная система этики, основанная на защите слабейшего, угнетённого в борьбе с неравенством, возникшая в политическом движении новых левых.
Новые левые — это берущее начало в конце 50-х западное политическое движение борьбы за социальную справедливость.
Новые левые стали попыткой ребрендинга социализма — термина, искомое значение которого к тому моменту уже давно было подменено не имеющим ничего общего ни с социализмом, ни с марскизмом, ни с левой идеей вообще сталинизмом.
В конце 50-х первое поколение, не заставшее Мировую войну, по крайней мере, в сознательном возрасте, подрастало среди огромного количества других законсервированных проблем общества, борьбе с которыми было суждено стать войной послевоенного поколения.
С другой стороны, последствия сталинизма — включая как подавленнное Советским Союзом Венгерское восстание 1956 года, так и осуждение культа личности Сталина, произошедшее на XX съезде КПСС в том же году, — подтолкнул «новых левых» к возврату к этическим истокам марксизма — гуманистическим идеалам XVIII–XIX веков, — и перезапуску левой идеи из сохранённой версии, предшествовавшей тому, как у «старых левых» «что-то пошло не так».
Новые левые оказались эклектичным движением: они объединяли активистов, боровшихся за гражданские и политические права, права женщин, против расовой дискриминации, против преследований за сексуальную ориентацию, полицейского произвола, колониальных войн, начала войны с наркотиками etc. Это были оригинальные Social Justice Warriors.
Среди них не было единства ни в отношении идеи классовой борьбы, ни в отношении советской символики, хотя серп и молот были, де-факто, символом сталинизма — то есть, как раз-таки, символом подмены социализма на полную свою противоположность.
Это была борьба против господства этики нравственности неравенства, закрепляемого иерархической структурой общества, ответом на которую стала зеркальная трактовка проявления любого неравенства как формы угнетения — краеугольного камня в основе этики политической корректности.
Политкорректность — это этика социальной борьбы, этика движения новых левых, выработанная в ходе столкновения с этической системой их отцов и дедов.
Это этика, основанная на моральных ценностях движения, совершившего в 60-е сексуальную революцию, победившего в сражении расизм, гомофобию, милитаризм etc. Это не значит, что в 70-е ничего этого уже не было — это значит, что этика, в 50-е являвшиеся господствующей, в 60-е имевшая на своей стороне достаточно защитников, убеждённых в своей моральной правоте, в 70-е уже были маргинилизированы — например, идеи превосходства белой расы (white supremacy) продолжают существовать и по сей день — но их носители не рискуют открыто претендовать на моральное превосходство или равнозначность идеям равенства людей всех кровей и цветов кожи.
Это разница между борьбой двух позиций — и сокращением дистанции между ними. Даже когда линия фронта, разделявшая людей, исчезает — расстояние между ними никуда не девается само по себе. Но это уже забота послевоенного времени, требующего системы ценностей, поощряющей сотрудничество и терпимость.
В этих обстоятельствах этика борьбы — пусть даже за правое дело, за социальную справедливость — становится уже деструктивной, потому что при взгляде через призму политкорректности — вот она, линия фронта, на месте, и никуда не исчезала. В результате, этика стороны, победившей в борьбе систем ценностей, из инструмента победы превращается в инструмент раскола.
За отсутствием настоящей борьбы за настоящие идеалы, сценарии, в которых воспроизводится сценарий социального конфликта, становятся всё абсурднее: политкорректность функционирует уже как раковая опухоль, пускающая метастазы в виде новых саморазрушительных конфликтов.
В движении, начавшемся со Стоунволла, Розы Паркc, Мартина Лютера Кинга, само понятие борца за справедливость (Social Justice Warrior) теперь — самопародия, издевательское сокращение SJW, а их фронт — твиты из нулевых и фотографии из восьмидесятых.
Политкорректность в XXI веке
По всем признакам, к рубежу тысячелетий политкорректность уже начинала сходить на нет, но тут случилась революция — лучший подарок для всякого левого — Web 2.0, революция социальных сетей, неожиданно оказавшаяся благодатнейшей почвой для ренессанса идеологии политкорректности, с новой энергией рвущей коммуникационную ткань противоречиями уже в XXI веке.
Большим скандалом обернулось увольнение в 2017 году «Гуглом» Джеймса Дамора, инженера и биолога по образованию за то, что в аналитической записке, составленной по просьбе коллег, он упомянул о биологически обусловленной разнице в психологической предрасположенности людей разного пола к разным родам деятельности — иными словами, что женщин в софтверной разработке меньшинство, потому большинство нашли себе занятие поинтереснее.
В аналогичной ситуации и Twitter, а с ним и YouTube: банятся блоггеры, демонетизируются видео — и всё это происходит в очень нервной обстановке, потому что на каждого пользователя, согласного с происходящим, найдётся по юзеру, небезосновательно упрекающих проводимую сервисами политику в разных грехах против здравого смысла.
Интернет, ещё недавно бывший пространством, предоставленным самому себе, в значительной степени организуемым самоорганизацией, вдруг превратился в поле битвы священной инквизиции с еретиками, которых уже почти буквально пытаются в «Гугле» забанить.
Этот разворот был бы крайне драматичен, не будь он так ироничен: создателем большинства социальных сетей являются довольно асоциальные люди.
И Джек Дорси, придумавший Twitter, вдруг оказался в ситуации инженера-актустика, спроектировавшего новую сцену Мариинки, которому вдруг объявили, что с этого момента он даёт по два концерта в неделю, подменяя Гергиева в качестве дирижёра.
Как он попал в эту ситуацию? Ведь долгое время Twitter, как и Facebook, как и YouTube, и многие другие платформы прекрасно ощущали себя в роли платформы, и вмешательства в жизнь коммьюнити, по большей части, ограничивались разруливанием копирайтных претензий.
В каком-то смысле это были беззаботные языческие времена сродни жизни обитателей Карибских островов до высадки Колумба на их берегу. В лице политкорректности анархичное пространство эклектичных языческих верований впервые столкнулось с силой организованной этической системы.
Политкорректность — не проблема, а симптом
Винить политкорректность в том, что она из себя представляет — глупо.
Даже идеи проходят естественный отбор, в результате которого системы ценностей обретают определённые эволюционные механизмы выживания (не напрямую, а посредством их носителей, разумеется).
Если врагом является само неравенство, мало лишь не давать слабых в обиду, мало их через позитивную дискриминацию, affirmative action поднимать выше по иерархической лестнице — нужно стыдить любое стремление к успеху и росту тех, кто уже выше, кто был менее угнетён или вообще не считается за угнетённого — ведь это тоже увеличивает неравенство.
Собственно, в этом ключевое отличие политкорректности от обычного такта: недостаточно вести себя порядочно, не зарабатывая свой успех ценой чужой беды — когда цель равенство, а не свобода, то невозможно быть свободным от вины угнетателя, возникающей из самого факта неравенства, вины за white privilege, например, или соучастие в патриархате.
Парадокс политкорректности. Политкорректность возникла в борьбе за социальную справедливость — это этика военного времени, основанная на ценностях социальной борьбы — поэтому любая ситуация через призму политкорректности выглядит противостоянием, что в мирное время оборачивается абсурдом.
Например, если социальным злом признаётся fat shaming, то политкорректность встаёт на стражу угнетённых людей с лишним весом, страдающих, например, от неравенства в области личной жизни, секса и знакомств — против, получается, всех остальных.
И с этой точки зрения, простого отсутствия fat shaming и боди-позитивного отношения к людям любых фигур и телосложений мало — для этого бы хватило и обычной корректности; в парадигме политкорректности злом является любое усугубление неравенства, поэтому накачать собственный пресс — тоже fat shaming, ведь это увеличение дистанции → усугубление неравенства → ещё более печальное положение угнетённых лишним весом на дейтинговом фронте.
Этика равенства требует от того, кто «равнее других» чуть-чуть пригнуться, скукожиться, чтобы уменьшить дистанцию, а не преувеличить её.
Реальная причина роста этой раковой опухоли — полное отсутствие здорового этического иммунитета. Увлечённые прогрессом техническим, люди совершенно не заметили, что прогресс идейный во многих аспектах замер в XIX веке — вся современная левая идея, выросшая из «новых левых», попытавшихся переустановить идею с нуля, то есть, с философского фундамента, на котором стоял ещё Карл Маркс, упуская из виду такие мелочи, как 200 последующих лет развития представлений о человеческой природе с точки зрения биологии — которые должны бы, по идее, быть включены в новые релизы этических систем, но этого не происходит — потому что новых релизов не было: общество XXI века ушло в онлайн, наделяет юридической субъектностью роботов, решает дилеммы клонирования, гадает, какой окажется встреча с ИИ — и при этом пытается регулировать громадную сферу общения на основе идей XIX века, уже два века наяривая шарманку левые против правых, социалисты против фашистов, либералы против консерваторов — которая, кстати, отлично ложится на племенные инстинкты первобытного человека, умудряясь ещё сильнее архаизировать дискуссию, которая итак представляет собой 200 лет дня сурка.
Как политкорректность нашла путь в область некритичного восприятия компаний
Пользуясь идеологическим вакуумом относительно атомизированного по структуре коммьюнити, Social Justice Warriors принялись раскачивать лодку, создавая и спрос, и предложение одновременно: все публичное сетевое пространство превратилось в непрерывный генератор праведного гнева, возмущения и оскорблённых чувств, направленных как вовне, высказываясь, не без содействия медиа, ни много ни мало, как бы от лица целого интернета: интернет то, интернет сё — на любую активность за его пределами, — так и вовнутрь, в полном соответствии с парадигмой этики военного времени, превращая любое коммуникационное пространство в по ту и по эту сторону фронта, вовлекая всё больше юзеров, пока не охватят достаточно много пользователей, вызвав у них эмоциональную реакцию на свою активность — и неважно, положительную или отрицательную — важно, что в какой-то момент в «Твиттере» уже достаточно много людей, которых достали SJW — или которые поддерживают SJW: раскол на два лагеря успешно завершён, и многие юзеры, особенно по «ту» сторону фронта даже сами не поняли, как они оказались приписаны к некой идеологической идентичности, но трайбализм в человеке укоренён настолько фундаментально, что достаточно и такого ненавязчивого приглашения, чтобы первобытные социальные инстинкты перехватили управление поведением на себя.
В результате, пространство, на котором этические дискуссии не выходили за пределы частных разборок, превращается в Верденскую мясорубку систем ценностей — и SJW, находя всё новых и новых виновных перед трибуналом политкорректности, создают, одновременно, и спрос — видимость огромных, катастрофического масштаба, этических проблем: дискриминацию, харарсмент, хейт спич, травлю, клевету, неуважение, оскорбления, — а также поднимающую голову идеологическую угрозу — пробуждающуюся фашистскую гадину, антисемитизм, ультраправый активизм; и предложение — то есть, свою систему ценностей как модель для организации взаимоотношений коммьюнити и платформы, конструктор из элементов и принципов, из которого уже можно было можно собрать необходимые политики, регулирующие контент, взаимоотношения пользователей на платформе и платформы с пользователями.
А чтобы намёк был понятнее, разумеется, сама платформа тоже должна подвергаться нещадной критике за моральное попустительство как за соучастие, подталкивая к неизбежному выбору системы ценностей, руководствуясь которой платформа сможет перейти к активным действиям.
Тут-то и оказалось, что, за исключением хтонического ужаса ультраправой идеи и торжествующего анархизма ультралевого Анонимуса, более всего смахивающими на «общепринятые моральные нормы» оказались идеалы политкорректности под защитой воинов социальной справедливости.
Привилегия святости — присваивание определённым идеям атрибута святости, который глушит критическое мышление, обеспечивая освящённым идеям беспрепятственное передвижение под защитой. То ли баг, то ли фича человеческого сознания, во все прежние эпохи обеспечивавшие благополучие жреческого сословия.
Начав замечать, как работают триггеры, переводящие реакции людей в режим «это святое», отключая критическое мышление, — замечаешь и тревожно большое число вариантов до сих пор действующих триггеров в ходу — впрочем, старые ценности, вроде «патриотизма», уже явно выдыхаются.
Успех политкорректности, в частности, состоит в том, что ей тоже, каким-то образом, удалось проникнуть в «святая святых» и закрепиться в привилегированной области некритичного восприятия.
Их давлению гикам было нечего противопоставить — и не было причин это делать: они знали, что есть какая-то моральная норма, и, за неимением альтернатив, они решили, что политкорректность — эта норма и есть. И один за другим, гиганты индустрии открыли свои ворота SJW, принимая их веру, ценности и сторону на поле вечной битвы за социальную справедливость.
Речь, по сути, о доступе к этическому ДНК этих компаний, которые позволили политкорректности отредактировать их моральный геном: базовые принципы политики сервисов в управлении коммьюнити — какое поведение считается приемлемым, какой контент считается приемлемым, на какие жалобы юзеров и какими санкциями реагировать.
Возможно, секретом вновь удавшейся эксплуатации этой уязвимости является применение отмычки «святости» на организациях, а не конкретных людях — организации, в среднем, склонны вести себе трусовато и бояться шума больше, чем убытка, потому что поведение организации — всего лишь функция от поведения лиц, принимающих решения; а в корпоративной среде рациональным выбором между решительностью, когда всё внимание приковывается к одному топу, и весь груз ответственности оказывается на его плечах, и трусостью, которую легко можно не принимать на свой счёт, — иными словами, выбор между принятием ответственности и её сливом с размазыванием её на весь коллектив — часто оказывается выбор слива.
Тем не менее, масштабы слива как динамичных и демонстративно горизонтальных по механике принятия решений компаний вроде Google, Twitter, так и традиционных корпораций типа Coca-Cola всё же выглядят, порой, гротескно утрированными — способность точечно заглушать критическое мышление и готовность разменивать психологическую атмосферу в команде и даже, частично, публичную репутацию, позволяя продавцам невидимого товара выполнять их ритуалы по призыву диверсификации, утягиванию неравенства и изгнанию злых духов микроагрессии прямо на территории кампуса выглядит откровенно пугающе.
Помимо ущерба репутации, атмосфере в коллективе (особенно в этом отличился Google, в котором сотрудники оказались зажаты между тренингами по гендерной диверсификации и запуском подцензурной Компартии Китая версии поиска) компании ещё и буквально сливают гигантские средства на содержание безумного штата модераторов. Сейчас рекорд по расстоянию уехавшей крыши с большим отрывом держит Facebook — впрочем, в их случае, это не столько колдунство SJW, сколько попытка заглушить голоса из американского Конгресса, упрекающих Цукерберга в попустительстве пропаганде иностранных государств, ведущейся рекламными инструментами «Фейсбука»: «Ла-ла-ла, ничего не слышу, очень много новых модераторов добавили, тысячи их».
При этом, чтобы противостоять этому ценностному «взрыву из прошлого» не нужно даже особо стараться, и создавать новую идею или новую философию: достаточно поставить под сомнение ту, с которой уже приходится иметь дело. В отличие от реального ДНК, этическое ДНК абсолютно полностью поддаётся расшифровке и редактированию — чтобы не занести в бизнес XXI века какую-нибудь старую идейную болячку из XIX столетия.
Наука спешит на помощь: этический консалтинг
Любая этическая система со времён Аристотеля и по сегодняшний день полна изъянов. И её можно и нужно подвергать критическому анализу, не принимая на веру ни одного постулата, ни одной заповеди — причём, глубина допилки системы ценностей зависит от желания, умения и фантазии — как «Тачка на прокачку» в гараже хорошего тюнингового ателье: что, если прогнать те же ценности политкорректности (а заодно и консервативные, и ультраправые) через открытия последних 150 лет в психологии, генетике, бихевиоризме, математике (проверив, как старые идеи прореагируют с теорией игр, например) и экономике?
Так ведь можно нечаянно получить набор этических установок, учитывающих всю полноту нынешних знаний о природе и поведении человека, которые уже не будут раскалывать аудиторию на лагеря самим фактом своего существования — да ещё и, поди, помогут повысить качество и уровень комуникации пользователей на платформе.
Если подойти к разработке политики модерации, и системы ценностей в её основе осознанно и методично, а не как к прыжку веры — страшно, но выбора нет, была не была — то и результатом будет инструмент развития коммьюнити, а не жертвоприношение богам эгалитаризма.
Можно вообще выкинуть политкорректность и взять любую другую философию или систему ценностей на выбор, хоть наугад — ревизия с учётом поступивших с момента её основания научных сведений из любого мракобесия может сделать вполне адекватную и полезную рабочую систему ценностей.
Каждый бизнес, который в какой-то момент сталкивается с необходимостью учитывать в своей деятельности не только законы страны, экономики и физики, но и представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо, может собрать собственную систему ценностей, потому что констант в морали очень мало, а в этике и вовсе нет ни одной — фундаментальность принципов заменяется их высокопарностью: все постулаты, которые прячутся за ореолом святости — первые кандидаты на выход из храма.
Но мало какому бизнесу это может понадобиться. Зато что нужно всем — это взять критический подход на вооружение; даже приняв в качестве корпоративной системы ценность идеалы политкорректности, всегда можно вычеркнуть или переписать пару-тройку пунктов правил, даже рискуя их консистеностью, ради их лучшей перевариваемости.
Как только бизнесы начнут смотреть на предлагаемые моральные императивы теми же глазами, как на коммерческие предложения, оценивая их по тем же критериям, что коммерческие предложения, а не по яркости праведного огня в глазах или твёрдости в голосе праведника — количество коммивояжёров чистейших идеалов резко пойдёт на убыль, только одним этим резко улучшив психологический климат любого коммьюнити.
Всё-таки Аристотеля не зря помнят, хотя, похоже, масштаб его ума и проницательности недооценивается. Выделив вопросы морали в отдельную загадку философии, он в IV веке до РХ оказался способен оставить указание, чтобы люди XXI века знали, где найти решение своих проблем. И выполнить, наконец, поставленную Аристотелем задачу.
Источник
