«Ген Химеры». Глава 7

— Уже проснулась? — доброжелательно спросил возникший из ниоткуда Роланд. Вместо объемного вязаного шарфа, на нем был светлый палантин, небрежно наброшенный на шею и плечи. От него пахло свежестью, что бывает после грозы, и Сати сразу же вспомнились внеклассные занятия за городом.

— Что это за место? — спросила Сати, недоверчиво глядя по сторонам. Она была в овальной комнате, больше всего напоминающей каюту на каком-нибудь корабле. Ясно, что интерьер был не более чем интерактивной программой, но стены и пол из “натурального дерева” смотрелись очень органично. Кресло, в котором полулежала Сати, напоминало половинку яйца, а латексный матрас был прохладным и повторял форму ее тела. После всего случившегося, на нем хотелось проваляться как минимум несколько суток.

Рядом стоял журнальный столик со стопкой книг, зелеными яблоками в корзинке и стаканом воды. Сочетание светло-коричневых тонов дерева и медового света ночника создавало ощущение спокойствия, как если бы Сати вдруг попала домой, в тот самый уютный и нереалистичный дом, которым были наполнены ее мечты. Девушке была свойственна вошедшая в привычку подозрительность, но атмосфера этого места и вкрадчивый голос Роланда, действовали успокаивающе.

— Ты в глайдере, Сати, — сказал президент. — Мы летим домой.

Он нажал переключатель в изголовье кровати, и левая стена вместе с потолком исчезла. Сати вздрогнула от неожиданности, но Грейси быстро успокоил ее, положив руку на плечо:
— Я на время отключил функцию интерьера, чтобы ты смогла посмотреть.

Каюта глайдера была прозрачной. Чернильное небо, в котором они летели у горизонта становилось лазурным, а внизу, вместо земли было что-то наподобие белоснежно-розовой ваты.

— Это облака, — пояснил Роланд, с улыбкой рассматривая изумленное лицо Сати. — Мы на высоте пятнадцать тысяч метров.
— Невероятно, — только и смогла сказать девушка, рассматривая эти воздушные горы, по которым, казалось, можно пробежаться как по самым мягким в мире подушкам.
— Полет проходит на гиперзвуковой скорости, — продолжал Роланд. — Мы будем на месте через тридцать пять минут.

— Все это так странно, — задумчиво сказала Сати. — Я столько раз видела глайдеры, но сейчас я даже не помню, как оказалась внутри.
— Тебе многое пришлось вытерпеть за последнюю неделю, — президент присел рядом на кресло. — Ты уснула вскоре после того, как я сделал инъекцию антидота. Это нормально, организм требовал восстановления.
— Что же мне теперь делать?
— Для начала можешь привести себя в порядок, — Грейси вынул из тумбочки стопку одежды и большие ножницы. — Здесь есть небольшая уборная.

Сати все еще была в омерзительном сиреневом платье, «взбитые сливки» на голове спутались и на ощупь стали напоминать засохшую сахарную вату.
— Это можно будет распутать? — спросила она, с содроганием касаясь своих волос.
— Боюсь, что нет, — с сочувствием ответил Роланд. — Прическа сиделок делается раз и навсегда. Обрежь то, что можно, а дома мы приведем тебя в порядок.

Отметив про себя, что он уже второй раз произносит слово «дом», Сати лишь молча кивнула головой.
Уборная, что располагалась за стенкой, была действительно очень тесной. Сати тщательно смыла макияж, переоделась в просторные штаны и футболку. Настал черед волос.
— Ну и черт с вами, — сказала девушка и взялась за ножницы.

Она не стригла волосы, сколько себя помнила, но сейчас прядка за прядкой падали на пол без сожаления.
Через десять минут работа была окончена. Сати придирчиво осмотрела себя и с удовольствием отметила, что она больше не напоминает куклу. Серые глаза не были подернуты мутной пеленой, ресницы опять были нормальной длины, а кожа хоть и была сухой и потрескавшейся, но имела здоровый цвет. И лишь волосы были по ее меркам непростительно короткими. Они вились по голове хаотичными фиолетовыми завитушками, образовывая сходство с задорным барашком, резвящимся на лугу.
Пару раз глубоко вздохнув, Сати смело взглянула себе в глаза, и решительно направилась в каюту.

— Спасибо вам за помощь, конечно, но мне нужно вернуться в Метрополь, — с порога заявила она.
— Вот как? — президент с легким удивлением приподнял бровь, но Сати была уверена, что он ждал этой фразы.
— Мне нужно помочь одному человеку, — уклончиво ответила она.
— Предположу, что подобная просьба связана с твоим… скажем так, другом — Ойтушем Эвери, — произнес Роланд, наблюдая за тем, как на кресле остается вмятина от его ладони.

Брови Сати удивленно поползли вверх. С всевидящим протекторием она уже смирилась, но чтобы еще и Грейси туда же?

— Удивлена, что мне так много известно? — мужчина словно читал ее мысли. — Наша работа заключается в том, чтобы приглядывать за всеми представителями Первого класса, искать одаренных. Вот почему мы следили за тобой и за тем, кто тебя окружает.
— Он жив? — спросила Сати, чувствуя как подкашиваются ее ноги.
К счастью Грейси не стал тянуть с ответом.

— Я не могу однозначно ответить тебе, Сати, — Роланд поднялся с кресла и теперь прогуливался по каюте вперед и обратно. — Мы перестали следить за ним, после того, как вас арестовали. Все внимание было переключено на тебя, ты уж прости. Нам нужен такой ценный сотрудник, как ты, понимаешь?

— Если я такой ценный сотрудник, — деловито заметила Сати, — Почему бы вам не дать мне закончить начатое? А потом я поеду с вами на Остров, обещаю!
— В Метрополе больше небезопасно для тебя, — мягко возразил Роланд. — И потом, как ты собираешься искать Ойтуша?
— Ну… — об этом Сати действительно не подумала.
— Ваши власти используют специальную программу для слежения за носителями чипов, — продолжал президент, — Ну а у нас есть ее точная копия. Сати, ты сможешь поискать его, как только мы прилетим.

Похоже, что Роланду Грейси можно было доверять, даже несмотря на присущее многим лидерам деление на «свои» и «чужие», и тот факт, что он спланировал жизнь Сати более тщательно, чем она сама. Если он мог помочь спасти Ойтуша, она готова была стать его «ценным сотрудником».

— Чем я буду заниматься на Острове? — спросила Сати.
— Станешь частью нашей команды, — Грейси подмигнул ей, словно какой-нибудь одержимый работой хэдхантер.
— И буду носить дурацкую униформу? — Сати мило оскалилась. — Извините, конечно, но со мной эта тактика не сработает.
— Давай лучше я спрошу тебя, — хитро улыбнулся Роланд, поправив палантин. — Что ты знаешь об Острове?

Сати думала целую минуту. А затем еще одну.

— Ничего, — наконец заключила она. — В школе нас пичкали всякой дребеденью типа что на Острове живут ученые, самые одаренные из одаренных. Благодаря своим способностям, они совершают открытия, которые делают наш мир лучше.
— Тебя не прельщает такая жизнь, верно? — с улыбкой заметил Грейси.
— Нисколечко, — Сати улыбнулась ему в ответ. — Но выбора у меня нет, я правильно понимаю?

Роланд не ответил. Он пригладил вьющиеся, с проседью волосы, а затем вновь пригласил ее взглянуть сквозь прозрачный корпус глайдера.
— Мы начали снижаться, взгляни-ка, что там?

На огромной скорости глайдер прорезывал розовые облака. Вскоре по левому борту замаячил город, построенный в горах. Сверкающие дома острыми пиками вонзались в небо, обширные пространства были засажены зеленью, а вокруг был бескрайний океан.
— Неплохо, — только и могла сказать Сати.

— Остров — это райский уголок, затерянный в Мировом океане. Он несет в себе много тайн. Одна из них заключается в том что Остров невозможно увидеть со спутников или обнаружить с помощью радаров. Должно быть, это действие какого-то поля, природу которого мы пока не смогли изучить.

— Каждый месяц мы привозим сюда новых одаренных, которым исполнилось шестнадцать, — продолжал Роланд. — Но они не просто живут и работают здесь. Они семья, все мы семья. Мы постоянно учимся, развиваем свои способности… Скажи, Сати, разве тебе не хочется стать сильнее? Подчинить себе свою одаренность?

Роланд знал, на что давить. Не отрывая взгляда от кусочка земли в океане, Сати кивнула.

— Ты быстро забудешь об ужасах, что творили с тобой, — сочувственно сказал президент. — Ты — уникальная, и твое место здесь, рядом с нами.

Сати улыбнулась самой милейшей улыбкой в мире. Притворяться она умела очень хорошо. Никто, даже сам хозяин рая не мог сказать, где ее место. Кроме самой Сати.

Неожиданно до них донесся приглушенный вопль, напоминающий крик обезьяны.
— Кто это? — удивилась Сати, — Какое-то животное?
— Можно и так сказать, — уклончиво ответил Роланд. Девушка заметила, что впервые за их знакомство улыбка на лице президента сменилась плохо сдерживаемой яростью.
— А я могу немного прогуляться? — спросила она. — Невыносимо сидеть в каюте.
— К сожалению не можешь Сати, — категорично ответил Грейси. — Но не беспокойся: мы скоро прилетим.

Вот те на. Почему он не выпускает ее?

— Тогда последний вопрос, — устало сказала девушка. — Я могу хоть немного побыть одна?
— Конечно, Сати, — Роланд улыбнулся и легонько потрепал ее по хаотично лежащим волосам. — Кстати, мне так больше нравится.

Он вышел из каюты, и Сати мельком заметила Дану, стоявшую за дверью. Получается, девушка из Хаммацу все слышала? Или она здесь в качестве охраны? Могло ли быть так, что президент Грейси опасается ее, раз оставил за дверью своего телохранителя?

Разговор оставил неоднозначное впечатление. С одной стороны, у Сати появилась возможность отыскать Ойтуша, с другой стороны — она вновь чувствовала себя под колпаком. Роланд пытался казаться демократичным, но от его ответов возникало только больше вопросов. К тому же, он запретил ей возвращаться в Метрополь, не разрешил осмотреть глайдер — так не поступают с людьми, которых хотят, как он выразился, сделать «частью команды». И все же, Сати больше некому было доверять.

***

Это было невероятно, но Ойтуш поправлялся. Он с аппетитом съедал свой скудный паек, а по утрам впервые в жизни начал делать зарядку. Тело и разум требовали некого режима и самодисциплины, и это явно не было признаком умирающего от дот-вируса человека.

В первые дни улучшения, когда потребность в постоянном сне стала сходить на нет, Ойтуш начал изучать свою камеру. Он досконально исползал каждый миллиметр и на ощупь изучил каждый выступ холодного грубого камня. Оказалось, что прямо по центру его камеры располагался небольшой люк, крышка которого прилегала к полу настолько плотно, что поддеть ее не представлялось возможным даже острием ножа.

Парень решил, что люк предназначался для избавления от трупов, так как его размеры как раз соответствовали средним размерам тела человека. Куда бы ни вело это отверстие, в сточную канаву или утилизатор, оно лежало за пределами тюремной камеры, и это давало хоть и мизерную, но все-таки надежду на побег. Судя по всему, смерть в очередной раз решила оставить Ойтуша в покое, а раз так, почему бы не попытаться выйти отсюда? Эта слабая надежда давала ему силы вставать по утрам, есть мерзкий обед, упражняться и изо всех сил стараться не думать о том, что он больше никогда не увидит Сати.

Свет Ойтуш видел лишь дважды в сутки, когда на пару секунд приоткрывалось окошко для выдачи пайка. Он не любил эти моменты: после этих кратковременных вспышек, глаза вновь долго привыкали к темноте. Единичные фотоны, проникающие в камеру, помогали хотя бы немного ориентироваться в пространстве, и все-таки большую часть времени Ойтушу приходилось передвигаться на ощупь.

Осязание и слух обострились до предела, компенсируя то, чего не могли увидеть глаза. Иногда парню казалось, что он уже давно ослеп и больше никогда не увидит ничего, кроме своих цветных снов. Но всякий раз, когда окошко открывалось, и глаза резала боль, он знал, что по-прежнему способен видеть.

В первые дни заключения Ойтуш ожидал, что подвал будет наполнен криками и стонами страждущих людей, но их не было. Вместо этого были звуки, куда пострашнее. Несколько раз он содрогался от звука, напоминающего влажные шлепки, как если бы гигантская лягушка неторопливо прыгала по камням. Звук доносился откуда-то снизу — парень мог слышать его, прижавшись ухом к холодному полу.

Ойтуш старался не думать о том, что это могло быть, но воображение то и дело любезно подсовывало ему тошнотворные картины гниющих трупов, которые небрежно кидали друг на друга. Он чувствовал, что смертью был пропитан каждый камешек его клетки, и знал, что люк в полу открывался не раз, для того, чтобы избавиться от очередного умершего.

Он продолжал видеть странные сны про берег моря и беременную девушку, так похожую на Сати. Более того, из потаенных уголков мозга, до Ойтуша то и дело пытались достучаться фрагменты какой-то другой жизни. Идеальных размеров галька, дома, утопающие в воде, звон посуды и плафоны, парящие в воздухе… Все эти мелочи, эти кусочки пазла были чужими воспоминаниями, ведь никогда за свою жизнь парень не покидал пределов Метрополя.

Может, его мозг был поврежден при вживлении чипа? Или галлюцинации настолько осмелели, что решили занять место в разделе долговременной памяти? Так или иначе, Ойтуш жалел, что помнит не родителей, а эти никому не нужные обрывки чьей-то настоящей или ненастоящей жизни.

К концу второй недели ему удалось сделать темноту своим другом. Иногда парень ложился на холодный камень и долго-долго всматривался во мрак, пока ему не начинало казаться, что он видит. Фрагменты воспоминаний всплывали перед глазами, словно он наблюдал их на экране в кинотеатре. Иногда, из черноты, перед Ойтушем возникали целые панорамы: хмурый Метрополь в утреннем смоге, блестящий глайдер, пролетающий в ясном полуденном небе, городской парк, где дети кидают хлеб жирным уткам в пруду…

А вот они с Сати провожают день зимнего солнцестояния. Электричество отключено, и восемь свечей горят, помогая прогнать темноту. Сати сидит у него на коленях; ей всего двенадцать, а Ойтуш уже безумно влюблен в нее. Он дает себе слово, что будет оберегать ее до конца своей жизни.

Возможно он сходил с ума, но проваливаться в эти видения было приятнее, чем биться в стену от отчаяния.
Темнота помогала Ойтушу заново проживать свою жизнь, вспоминая ее в мельчайших деталях. Он пришел к выводу, что все двадцать лет был прокрастинирующим безвольным тюфяком, и если бы не Сати, то давно бы подсел на стимуляторы. А все потому, что он узнал о несовершенстве мира еще в детстве, в то время, как другие представители Первого класса наслаждались всеобщим вниманием и заботой.

Когда Ойтушу было девять лет, они с классом ездили на экскурсию за город. Детям показывали животноводческие фермы, где выращивали генно-модифицированных коров и свиней. Взглянув в грустные глаза животных, неспособных самостоятельно передвигаться, Ойтуш единственный из всего класса заплакал. Пока никто этого не заметил, он убежал за пределы фермы и спрятался в высоких зарослях кукурузы. Его нашел пожилой мужчина, и чтобы хоть как-то развеселить, показал фокус: щелкал пальцами, от чего в руках его загорался огонь.

Ойтуш был изумлен до глубины души. Он спросил мужчину, почему его не отправили на Остров, на что тот поведал ему еще более невероятную историю. Присев рядом с заплаканным мальчишкой прямо на землю, мужчина рассказал ему, что научился создавать огонь в тридцать лет, после того, как умерла его дочь.

— Почему вы не получили штамп одаренности? — спросил Ойтуш.
— Я хотел было пойти в протекторий, — ответил тот, — Даже все документы собрал. А потом решил, что семье я важнее.
— Не жалеете, что не ушли?

Мужчина немного подумал, а затем указал Ойтушу на ярко-синий дом с красной крышей в самом конце поля.
— Видишь? Мы построили его вместе с моими детьми.

Глядя на улыбчивое, испещренное морщинками лицо одаренного, Ойтуш понял, что он ни о чем не жалеет.

Уже уходя, тот вдруг улыбнулся и крикнул:
— Знаешь, как удобно поджигать старые початки с одного щелчка?
Ойтуш рассмеялся и даже не обратил внимания на то, мужчина назвал его на «ты».

После того дня, сомнения, словно ртуть отравили его душу. Мальчик больше не верил в безупречность власти, заявившей, что одаренным можно стать лишь до шестнадцати лет. Если он видел одного одаренного взрослого, значит должны быть и другие. Да и сама мечта об Острове вдруг перестала быть для него такой желанной. Он встретил того, кто выбрал простое человеческое счастье, вместо того, чтобы стать избранным, вершителем истории, представителем легендарного Третьего класса.

Только благодаря ненавистному когда-то чипу, Ойтуш не потерял счет времени. Он все также просыпался от коротких разрядов боли, слушал новости Метрополя и узнавал о состоянии своего организма.

Шла уже четвертая неделя его заключения, но парень вопреки всему чувствовал себя довольно сносно. Он потерял в весе, но зато тело стало легким и крепким, словно каучуковый мяч. Панические атаки Ойтуш заглушал физическими тренировками, а в моменты отрешенности и депрессии — наблюдал свои картины-воспоминания на потолке и стенах.

Тюремный режим, состоящий из подачи пайка и мытья камеры по понедельникам, также в некоторой степени помогал поддерживать дисциплину. Перед тем, как пускали воду, Ойтуш складывал свою одежду прямо под трубой, чтобы хорошенько прополоскать. Паек же стал делить на несколько частей: перекусывал маленькими порциями, стараясь не допускать острых приступов голода. И все-таки приверженность к скудному режиму отнюдь не наполняла жизнь смыслом, просто помогала не сойти с ума хотя бы еще на какое-то время.

О том, что что-то не так, Ойтуш догадался, когда вода полилась из трубы на следующий же день после мойки. Он разделся и кинул одежду под струю воды. Напор был сильнее, чем обычно: струи с силой лупили по мешковатой робе, и это еще сильнее насторожило Ойтуша. С чего бы это тюремщикам устраивать ему повторный банный день?

Когда вода наконец коснулась его, парень вздрогнул от ужаса: она была не просто холодной, она была обжигающе ледяной, словно жидкий азот. Взобравшись на унитаз — единственное возвышение в его камере — Ойтуш к своему изумлению обнаружил, что сточное отверстие было заблокировано. Его камера медленно наполнялась водой, словно ванная, заткнутая пробкой.

От него решили избавиться. Ни пристрелить, ни ввести в вену яд, а утопить долгим и мучительным способом. Взвыв от отчаяния, Ойтуш закусил руку, чувствуя как животный страх заполняет его целиком. Он всегда боялся умереть именно так: барахтаясь и задыхаясь в подступающей воде, а затем камнем уходить на дно, вдохнув смертельную дозу жидкости. О да, тюремщики подготовили для него поистине грандиозный финал. Ну а как еще поступать со смертельно больным человеком, который внезапно пошел на поправку? Ведь содержать его для тюрьмы было как минимум невыгодно.

Через пару минут ледяная вода уже лизала подошвы его стоп, подступая все ближе и ближе. Не удержав равновесие, Ойтуш рухнул со своего спасительного пьедестала, с головой окунаясь в черную воду.
Тысячи острых иголок вмиг насквозь пронзили его тело. Вынырнув, он попытался вдохнуть, но легкие настолько сжались от холода, что Ойтуш мог лишь хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Шли минуты и камера наполнялась водой все больше и больше. Парень умел плавать и чисто теоретически мог бы доплыть до трубы и заткнуть ее своей одеждой… но на деле он мог лишь барахтаться в дьявольских водах, пока судорога не свела его ноги и руки. Чернота и холод, обступившие со всех сторон без всяких намеков говорили, что это действительно был конец.

Сердце Ойтуша почти остановилось, к тому моменту, как люк в полу начал открываться. Ледяной поток хлынул в канализационную трубу, унося с собой его еще живое тело.