О войне поговаривали уже несколько месяцев, с тех пор как по радио объявили о боях в Европе. Деви Аю тогда училась во францисканской школе, той самой, где много лет спустя её внучку Ренганис Прекрасную в кабинке туалета изнасилует дикий пёс. Деви Аю решила стать учительницей лишь затем, чтобы не идти в медсёстры. В школу её подвозила тётя Ханнеке, воспитательница в детском саду, на той самой «колибри», что вскоре примчится за Ма Гедиком и чей водитель пристрелит его пса.

С ней занимались лучшие в Халимунде учителя — монахини учили её музыке и истории, языкам и психологии. Иногда приходили из семинарии священники-иезуиты, читали закон Божий, историю церкви и теологию. Её природный ум восхищал педагогов, а красота тревожила, и кое-кто из монахинь убеждал её принять обеты бедности, безбрачия и целомудрия. «Вот ещё! — фыркала она. — Если все женщины дадут обеты, люди вымрут, как динозавры!». Её дерзость пугала даже сильнее, чем красота. Что ни говори, в религии только и было для неё занимательного, что истории о чудесах, а в церкви ей нравился лишь серебристый колокольный звон, призывавший к молитве «Ангел Господень».

В первый год её учения грянула война в Европе. Сестра Мария поставила в классе радиоприёмник, и услышали они тревожные вести: войска Германии захватили Нидерланды всего за четыре дня. Как зачарованные слушали ученицы: идёт всамделишная война, это вам не сказки из учебников истории. Мало того, война разыгралась на родине их предков, и Нидерланды потерпели поражение.

— Сначала Франция их захватила, теперь Германия? — возмутилась Деви Аю. — До чего жалкая страна!

— Почему жалкая, Деви Аю? — переспросила сестра Мария.

— Торговцев пруд пруди, а воевать некому.

В наказание за дерзость Деви Аю заставили читать псалмы. Однако из всего класса только она радовалась новостям о войне, и у неё даже повернулся язык предсказать: дойдёт война и до Ост-Индии, даже до Халимунды доберётся. И пусть Деви Аю по-прежнему вместе с монахинями молилась о безопасности родных в Европе, на самом деле ей было всё равно.

Но всё же с начала войны тревога поселилась и у неё дома — её дед и бабушка, Тед и Марьетье Стаммлер, волновались за свою многочисленную нидерландскую родню. Без конца справлялись они, нет ли из Голландии писем, но никаких писем не приходило.

А больше всего тревожились они о родителях Деви Аю, Генри и Ану Стаммлер, сбежавших когда-то из дома. Исчезли они однажды утром, шестнадцать лет назад, никого не предупредив и ни с кем не простившись, бросив новорожденную Деви Аю. И пусть побег их привёл родных в ярость, те никогда не переставали о них беспокоиться.

— Надеюсь, они счастливы, где бы ни были, — вздохнул Тед Стаммлер.

— А если немцы их всё-таки убьют, пусть они будут счастливы на небесах, — добавила Деви Аю. И сама себе ответила: — Аминь.

— За шестнадцать лет весь мой гнев улетучился, — призналась Марьетье. — Молись, чтобы тебе с ними свидеться.

— Конечно, бабуля. Они мне должны шестнадцать подарков на Рождество, шестнадцать — ко дню рождения, а пасхальные яйца и вовсе не в счёт.

Историю своих родителей, Генри и Ану Стаммлер, она уже знала. Кто-то из слуг на кухне проболтался, и узнай об этом Тед и Марьетье, не миновать виновным порки. Но Тед и Марьетье вскоре поняли, что Деви Аю всё известно — начиная с того, как её нашли однажды утром в корзинке на крыльце. Она сладко спала, завёрнутая в одеяльце, а рядом записка с именем и словами, что её родители отплыли в Европу на корабле «Аврора».

С самого детства её удивляло, что у неё нет родителей, а только бабушка с дедушкой да тётя. Но, узнав историю о побеге, она ничуть не огорчилась, напротив, пришла в восторг. — Настоящие искатели приключений! — сказала она Теду Стаммлеру.

— Начиталась ты, детка, сказок, — ответил дед.

— Они, должно быть, очень набожные. В Библии есть история, как мать оставила младенца на берегу Нила.

— Это совсем другое дело.

— Конечно, другое. Меня не на берегу оставили, а на крыльце.

Генри и Ану были детьми Теда Стаммлера. Росли они в одном доме, но никто не знал, что они влюбились друг в друга, — стыд, да и только! Генри, сын Марьетье, был на два года старше Ану, дочери Теда от туземки-наложницы Ма Иянг. И пусть у Ма Иянг был свой дом с двумя охранниками, Тед сразу после рождения Ану решил забрать девочку к себе. Марьетье сперва закатила скандал, но что тут поделаешь, почти у всех мужчин есть наложницы и незаконные дети. В итоге она согласилась взять девочку в дом под своей фамилией, чтобы в клубе не раздували сплетен.

Дети росли вместе, и времени, чтобы влюбиться, было у них предостаточно. Генри был славный малый, отличный футболист, пловец и танцор, охотился на кабанов с борзыми (которых доставляли прямиком из России). Между тем Ану выросла красавицей, играла на рояле, пела приятным сопрано. Тед и Марьетье отпускали их на ночные ярмарки и танцы — пусть развлекаются, а там, глядишь, и пару себе присмотрят. Но это и привело к катастрофе — однажды, проплясав до полуночи и напившись вкусного ресторанного лимонада, они не вернулись домой. Тед, вне себя от беспокойства, взял двух охранников и отправился на поиски на ночную ярмарку. Но застали они лишь пустую карусель с погашенными огнями, наглухо запертый «дом с привидениями», безлюдную танцплощадку, закрытые киоски да спящих на земле продавцов. Генри и Ану и след простыл, и Тед принялся расспрашивать их друзей. Кто-то сказал:

— Генри и Ану пошли к заливу.

Бухта в этот час была пуста. На берегу ютилось несколько гостиниц, Тед обыскал их сверху донизу и застал парочку нагишом в номере. Ни слова не произнёс Тед, но домой они больше не вернулись. Куда они отправились, никто не знал. Может, нашли приют в одной из гостиниц, перебиваются случайными заработками, а то и вовсе подачками друзей. Или укрылись в лесу, живут собирательством и охотой на кабанов. Вроде бы видели их в Батавии, работают в железнодорожной компании. Тед и Марьетье не знали, где они и что с ними, пока однажды утром Тед не обнаружил на крыльце корзинку с подкидышем.

— В корзинке была ты, — объяснил Тед. — Назвали они тебя Деви Аю.

— А на «Авроре» у них родились ещё дети… наверное, в Европе на каждом крыльце по корзинке, — заметила девочка.

— Бабушка твоя, когда узнала, чуть с ума не сошла. Бросилась бежать очертя голову — никто догнать не мог, ни верхом, ни на машине. Нашли её на вершине скалы, но она так и не спустилась. Улетела.

— Бабушка Марьетье улетела? — удивилась Деви Аю.

— Нет, Ма Иянг.

Наложница, её вторая бабушка. Дедушка сказал, что если выйти на заднюю веранду, то увидишь вдалеке две вершины. С западной и улетела в небо Ма Иянг, так и назвали скалу в её честь. История удивительная, но до чего же грустная! Деви Аю любила сидеть одна на веранде, глядя на скалу и высматривая бабушку, — вдруг та ещё парит в вышине, как стрекоза? Отвлекла её лишь война — теперь Деви Аю всё чаще сидела возле радиоприёмника, слушая сводки с фронта.

Хоть война была далеко, эхо её отзывалось и в Халимунде. Тед совместно с несколькими голландцами владел плантацией какао и кокосов, крупнейшей в округе. Война нанесла урон всей мировой торговле. Доходы упали, семьи оказались на грани разорения. Все затянули потуже пояса. Марьетье покупала продукты только у разносчиков. Ханнеке перестала ходить в кино и тратиться на пластинки. Даже мистер Вилли, полукровка-индо, служивший у них охранником и механиком, экономил на патронах для ружья и бензине для «колибри». А Деви Аю пришлось переселиться в школьный дортуар.

Двери пансиона открылись бесплатно — так монахини-францисканки помогали людям в годы войны. Теперь на всех уроках с тревогой говорили о войне, которая была уже совсем рядом. Однажды Деви Аю, устав от бесконечных речей, поднялась и спросила во весь голос:

— Чем сидеть да болтать, почему нас не учат стрелять из винтовок и пушек?

Монахини отстранили её от занятий на неделю, и лишь потому, что шла война, дедушка не придумал для неё наказания посерьёзнее. В школу она вернулась как раз после атаки на Пёрл-Харбор, и сестра Мария, которая всегда вела историю с улыбкой, на этот раз мрачно заметила:

— Пора бы Америке вмешаться.

Все понимали, что война у порога — крадётся ящерицей, заливает землю кровью, усеивает пулями. Сбывалось пророчество Деви Аю, только наступали не немцы, а японцы. Как тигр метит территорию, так и они всё помечали своими флагами: флаг Страны восходящего солнца взметнулся над Филиппинами, а вскоре и над Сингапуром.

А дома час от часу не легче: Тед Стаммлер, далеко ещё не старый человек, получил повестку в армию, как все взрослые мужчины. Это куда страшнее, чем нехватка денег. Ханнеке в слезах совала ему амулеты, а Деви Аю дала мудрый совет: «Лучше попасть в плен, чем быть убитым».

Когда Тед уходил на фронт, никто не знал, куда его отправят — скорее всего, на Суматру, где японские войска стремительно приближались к Яве. Вместе с товарищами, в основном выходцами из семей плантаторов, Тед покинул Халимунду и родных. «Богом клянусь, он мазила, за всю жизнь даже в свинью не попал», — говорила в слезах Марьетье, провожая его на городской площади. Став главой семьи, выглядела она такой страдалицей, что дочь и внучка как могли старались её поддержать. Мистер Вилли навещал их почти каждый день. В армию его не забрали, был он полукровка, нидерландского гражданства не имел, к тому же прихрамывал — его покалечил на охоте кабан.

— Успокойся, бабушка, японцы своими глазами-щёлками Халимунду на карте не разглядят. — Конечно, Деви Аю всего лишь пыталась подбодрить бабушку, но сказала это без тени улыбки.

Город погрузился в отчаяние. Ночной базар закрылся, клуб пустовал. Танцев больше не устраивали, а контору плантации охраняла кучка немощных стариков. Виделись люди только в бассейне — плавали рядом в мёртвом молчании. Тем временем из Халимунды исчезли все тамошние японцы. Фермеры и торговцы, один фотограф, пара акробатов из цирка — все вдруг куда-то делись, и поняли люди, что всё это время их окружали шпионы.

И только туземцы занимались своими делами, будто происходящее вовсе их не касалось. Возчики, как всегда, ездили в порт, ведь торговля не прекращалась и грузовые суда продолжали прибывать. Крестьяне по-прежнему работали в поле, а рыбаки каждую ночь выходили на промысел. Регулярные войска прибыли в Халимунду, крупнейший порт на южном побережье Явы и возможный пункт для массовой эвакуации в Австралию. Халимунда возникла как рыболовный порт в широком устье реки Ренганис, и мореходство там не было развито. Туда стекались люди и с побережья, и из глубины острова для обмена товарами. Рыбу, соль и креветочную пасту рыбаки меняли на рис, овощи и пряности.

А ещё раньше на месте Халимунды был всего лишь клочок заболоченного леса — сумрачная ничейная земля. Принцесса, последняя из рода правителей королевства Паджаджаран, сбежала в здешний край и дала ему имя. Её потомки основали здесь селения и города. Сюда ссылали опальных правителей государства Матарам, а голландцев здешние места вначале вовсе не интересовали: на болотах малярия, с наводнениями бороться невозможно, дороги ужасные. Первый корабль, английский парусник «Ройял Джордж», зашёл сюда в середине восемнадцатого века — не для торговли, а запастись пресной водой. Голландские власти, однако, встревожились, заподозрив, что англичане покупают здесь кофе, индиго, а возможно, и жемчуг или даже переправляют оружие в военный округ Дипонегоро. И наконец прибыла первая голландская экспедиция, чтобы изучить местность и составить карту.

Небольшой голландский гарнизон — лейтенант, два сержанта, два капрала и человек шестьдесят вооруженных солдат — первым обосновался в Халимунде. Было это после восстания принца Дипонегоро, когда ввели «систему принудительных культур». Ещё до гарнизона, до того как голландцы вынудили местных сажать какао, основными товарами были кофе и индиго, их перевозили по разделяющему Яву тракту в Батавию. Дело было рискованное: товар быстро гнил, а на дороге страшно досаждали разбойники. Когда в Халимунде разместился гарнизон и открылся порт, товары стали сразу грузить на корабли и отправлять на продажу в Европу. Проложили широкие улицы, чтобы проходили повозки и фургоны. Для защиты от наводнений прорыли каналы, в порту построили склады. И хотя по значению Халимунда всегда уступала северным портам, колониальные власти обратили на неё внимание, и порт наконец открыли для частной торговли.

Первой в городе начала работать Голландская Ост-Индская судоходная компания, владевшая парусниками. Стали открываться и частные склады, особенно когда остров пересекла с запада на восток железная дорога. Однако расцвета здешняя торговля так и не достигла — колониальные власти, разместив здесь первый гарнизон, превратили Халимунду в форпост. Сделано это было из стратегических соображений: в случае войны единственный крупный порт на южном побережье мог бы служить лазейкой для эвакуации голландцев в Австралию, минуя Зондский пролив и пролив Бали.

Вдоль берега стали строить бастионы, установили пушки для защиты порта и города. На вершинах лесистых гор, на том самом мысе, где жила когда-то принцесса королевства Паджаджаран, выросли дозорные вышки. В городе разместили сотню артиллеристов. Спустя два десятка лет установили двадцать пять пушек Армстронга, а расцвет оборонной мощи пришёлся на начало двадцатого века, время строительства новых казарм.

Много новшеств появилось тогда в Халимунде: публичные дома, закрытые клубы, больницы, попытки искоренить малярию — и в город хлынули голландские торговцы; многие завели здесь плантации какао и обосновались на долгие годы.

В начале войны, когда Германия захватила Голландию, все военные объекты Халимунды были усовершенствованы, в город ввели ещё больше солдат. Затем по радио объявили, что японцы потопили два английских военных корабля, «Принц Уэльский» и «Рипалс», а Малайский полуостров захвачен врагом. Японцы продолжали своё победное шествие. Вскоре после захвата Малайского полуострова генерал-лейтенант Артур Персиваль, главнокомандующий малайского командования, подписал акт о капитуляции Сингапура, оплота британских сил. Дела шли все хуже и хуже, вплоть до того утра, когда в город прибыл начальник противовоздушной обороны района со страшной вестью: «Японцы бомбят Сурабаю». В городе остановилась и работа, и торговля. «Надо эвакуироваться, госпожа», — сказали Марьетье Стаммлер, и ни она, ни Ханнеке, ни Деви Аю не нашлись что ответить.

Город наводнили беженцы — прибывали на поездах, приезжали на машинах, оставив их за городом или бросив на обочине, ждали очереди на теплоход. Около полусотни военных кораблей пришли в порт эвакуировать жителей. Всюду царил хаос, поражение Ост-Индии казалось неминуемым. Узнав точно, когда им можно сесть на корабль, оставшиеся Стаммлеры принялись в спешке собирать чемоданы, как вдруг Деви Аю огорошила всех: «Никуда не поеду».

— Не глупи, детка, — увещевала её Ханнеке. — Японцы тебе тут житья не дадут.

— Что бы ни случилось, кто-то из Стаммлеров должен остаться, — не сдавалась Деви Аю. — Вы не хуже меня знаете, кого нам надо ждать.

Доведённая до слёз её упрямством Марьетье причитала: — Тебя же в плен заберут!

— Бабушка, меня зовут Деви Аю — всякому понятно, что это туземное имя.

Разбомбив Сурабаю, японцы двинулись к следующей цели, Танджунг Приоку. Первыми эвакуировались здешние чиновники. Марьетье и Ханнеке наконец сели на исполинский пароход «Заандам», ничего не зная о судьбе Теда и оставив Деви Аю по её же просьбе. «Заандам» перевёз уже не одну партию беженцев, но этот рейс для него оказался последним: он и ещё одно судно встретились с японским крейсером и были потоплены без боя. Для Деви Аю, мистера Вилли и охраны наступили дни траура.

Часть японской сорок восьмой пехотной дивизии высадилась в Крагане после битвы за Батаан на Филиппинах. Половина отбыла в Маланг через Сурабаю, а другая половина, именовавшая себя бригадой Сакагути, разместилась в Халимунде. Уже кружили над городом японские самолёты, сбрасывали бомбы на нефтеперегонные заводы, принадлежавшие Батавской нефтяной компании, на дома рабочих, на конторы плантаций. Бригада Сакагути сражалась против КНИЛ, голландской колониальной армии, которая продержалась на подступах к городу всего два дня, когда генерал П. Мейер получил известие, что Голландия капитулировала в Калиджати. Ост-Индия пала. Генерал П. Мейер в городском совете передал Халимунду под контроль Японии.

Деви Аю всему была свидетелем, но, пока длился траур, ни с кем не говорила, лишь молча сидела на веранде позади дома, глядя на вершину, названную по словам Теда, в честь Ма Иянг.

Перевод Марины Извековой.

«Красота — это горе», Эка Курниаван

«Красота — это горе» — один из самых удивительных романов наших дней, в котором отчётливо слышны отголоски произведений Николая Гоголя и Габриэля Гарсиа Маркеса, Михаила Булгакова и Германа Мелвилла. История Деви Аю, красавицы из красавиц, и её дочерей, три из которых были даже прекраснее матери, а четвёртая страшнее смерти, затягивает в вихрь странных и удивительных событий, напрямую связанных с судьбой Индонезии.

Купить