Автор: Александр Старостин
Выбросы из реактора АЭС накрыли солидную часть Восточной Европы, сформировав несколько уровней Зоны Отчуждения. В принципе, там можно жить — только осторожно. Цезий-137 и Стронций-90 ещё долго будут фонить на большой площади, и кое где бродить всё-таки не следует — карты вам в помощь. Так появился, например Полесский государственный радиационно-экологический заповедник (ПГРЭЗ), куда так просто не попадёшь, и добыть разрешение – очень непростая задача.
Сегодня нам с вами доведётся понаблюдать скромный быт ликвидаторов аварии на ЧАЭС, а также понаблюдать за постепенным превращением ЧАЭС из ещё живой и рабочей АЭС в труп, подвергающийся контролируемому разложению. А заодно заглянем туда, где нет даже самосёлов.
Добро пожаловать в Зону, Сталкер.
География с радиоактивной припиской
Как уже было сказано, самый тяжёлый удар был нанесён по белорусской земле. Удар этот был нанесён не только радиацией, но и государством. Гомельская область приняла на себя до 70% всех радиоактивных осадков. Помимо неё пострадали Брестская, Минская и Могилёвская, но только Гомельская примыкает непосредственно к ЧАЭС (в некоторых местах от станции до границы меньше десяти километров). Как результат, заметная часть тридцатикилометровой зоны находится за пределами Украины. Множество белорусских сёл, посёлков, городков и даже целый областной центр с полумиллионным населением попали под удар радиации. Гомелю (а речь именно о нём), впрочем, повезло – основной след прошёл стороной, эвакуировать его не потребовалось. Тем не менее, он до сих пор сильно загрязнён продуктами аварии, в первую очередь, цезием-137. До последнего времени город подвергался периодическому дозконтролю по цезию. Впрочем, уже в самое ближайшее время ситуация по всей загрязнённой территории должна значительно улучшиться, ведь период полураспада цезия-137 составляет 30 лет. А примерные сроки полного очищения Гомеля и ближайших окрестностей – 2023 год. Считается, что к тому моменту средний уровень загрязнения будет уже очень мал и сравняется с безопасными показателями.
Однако даже это не слишком поможет жителям Хойников и Брагина – райцентров, примыкающих непосредственно к белорусской части зоны отчуждения – Полесскому государственному радиационно-экологическому заповеднику (ПГРЭЗ). Брагин – до сих пор самый загрязнённый населённый пункт среди пострадавших от Чернобыля, по крайней мере, из неотселённых. Среднее загрязнение почвы там – 5-15 Кюри/кв. км при норме менее 1 Кюри/кв. км. Но ждать этого предстоит ещё порядка ста лет. ПГРЭЗ проходит буквально по окраинам Брагина. Брагинский район заполнен пустующими, покинутыми и отселёнными деревнями. По-хорошему, город следовало эвакуировать сразу после аварии, фон там заметно превышал максимально допустимый. Однако этого не произошло. Причиной тому, скорее всего, старания властей, которые быстро превратили свой посёлок городского типа в «витрину восстановления». Многие уехали уже в 1986 году или позже. Кто-то вернулся, не перенеся эвакуационной жизни. Кто-то решил не уезжать. Кто-то приехал сюда из других республик, заняв пустующие дома. Так и формируется население Брагина, да и других населённых пунктов региона. Сильно пострадали деревни, большая часть которых сейчас на карте имеет уже статус нежилых.
Хойники стали административным центром белорусской зоны отчуждения, здесь находится администрация ПГРЭЗ, здесь производится медицинское обслуживание его сотрудников. Но дышит город ещё теми днями, полными беспокойства, чувства опасности и безысходности. Местные часто обращаются к врачам, опасаясь последствий переоблучения.
А вокруг оставленные деревни, пустые дома с чёрными окнами, сгнившими крышами и брошенной внутри памятью. Тоже самое и за колючей проволокой ПГРЭЗ. Только туда так просто не попадёшь. Экскурсий не водят, а добыть разрешение – очень непростая задача. Единственный способ – Радуница. Это древний славянский праздник с множеством ритуалов, один из которых – поминовение предков. В этот день, который каждый год разный, но обычно в середине апреля или середине мая на территорию ПГРЭЗ можно спокойно приехать на машине, чтобы попасть в посёлки и кладбища. В отличие от украинской зоны самосёлов тут нет – ПГРЭЗ охраняется куда лучше, поскольку помимо данных радиацией статусов это ещё и пограничная зона. Поэтому ПГРЭЗ – невероятно удобная для изучения дочернобыльского быта местных территория. Здесь, в отличие от украинской зоны, сохранилось очень и очень многое.
Если говорить об Украине, то здесь под удар попали север и северо-запад страны – Киевская, Черниговская (Славутич, кстати, расположен именно в пострадавшей части области), Житомирская, Ровненская и Луцкая области. Сильнее всего пострадала, конечно, первая, так как ЧАЭС находится на её территории. Серьёзно досталось и Житомирской области, которая примыкает к зоне с запада. А вот дальше на запад загрязнение значительно ослабевает – всё-таки западный след по большей части выпал очень быстро и далеко не пошёл, в отличии от северного, показавшего свой нрав в Белоруссии и России. К колоссальному счастью жителей бассейна Днепра, на юг радиация тоже особо не пошла. В причернобыльских районах ситуация не отличается от вышеописанной белорусской.
На фоне злоключений своих соседей российские последствия аварии значительно слабее. Если на Украине было эвакуировано более ста тысяч человек, а в Белоруссии – порядка двадцати пяти тысяч, то в России – всего лишь 186. Не тысяч. Уже к 1989 году на все загрязнённых территориях РСФСР радиационная обстановка улучшилась и стабилизировалась благодаря ряду мер по дезактивации и общей относительной слабости загрязнения. Почему? Загрязнённые российские территории Брянской, Орловской, Тульской и Калужской областей находятся на расстоянии от ста километров от четвёртого блока. При этом интересно отметить один момент. Брянская область примыкает к Гомельской и является единственной внешней из загрязнённых российских областей. Все остальные к границам не примыкают. Но если посмотреть на карту загрязнения, например, цезием-137, то Брянская область единственная, на территории которой даже в 1986 году изотопы выпали локализовано, вдоль западных границ. Орловская, Тульская и Калужская области были загрязнены более равномерно, хотя и куда слабее. Впрочем, сейчас даже в Брянской области в целом не опасно.
Жизнь и быт чернобыльских ликвидаторов
Ночь. Ярко освещенная внутри палатка — Ленкомната («Ленинская комната»). За длинным столом (он завален списками и бумажками-донесениями на дозы) пишут офицеры роты. Миша заклеивает в конверты благодарности. Бумаги совсем задавили замполита.
Я: Все-таки главная наша работа — на AЭC, а не в лагере
Замполит: Ошибаешься! Я тоже так думал поначалу…
Из рабочего блокнота командира взвода радиационной разведки
Сергей Мирный. Живая сила. Дневник ликвидатора.
Ликвидаторов в первые дни выхватывали нередко прямо из дома, с работы. Вручали повестки и отправляли на «специальные сборы», как это официально называлось. Привозили в сборный пункт, забирали личные вещи, выдавали военную одежду (знаменитое «хэбэ») и индивидуальные дозиметры-накопители. Параллельно в соответствии с уже полученной военно-учётной специальностью определяли, что же конкретно тот или иной человек будет делать в зоне. Вариантов было множество – от прозаического перекапывания почвы до экзотической дальней вертолётной разведки (о которой, бывало, говорили, что это просто полёты за алкоголем). Хотя экзотические задачи давали специалистам в них. Обычные «партизаны» (так называли призванных из запаса за беспорядочное снабжение одеждой и, нередко, оборудованием) работали на не слишком требовательных к навыкам работах. Зачастую, это была дезактивация во всех возможных её проявлениях – от ЧАЭС до отдельных участков. Хотя из запаса в первую очередь призывали тех, кто прошёл через войска РХБЗ.
Но работа-работой, а как же отдыхать? Лагеря находились за пределами зоны. Организовывались они с первых дней и существовали ещё долго, пока требовалась в зоне прорва народа. И одной из главных задач для партизан, наряду со своими непосредственными обязанностями, было в 1986 году возведение зимнего лагеря. Об этом в один голос вспоминают и Гудов, и Мирный. И нельзя сказать, что строительство и лагерные работы были проще, чем основные обязанности. Главным нюансом был, конечно, так называемый «лагерный фон». Каждая работа в зоне стоила не только дополнительной прибавке к зарплате, но и определённой дозы радиации. Причём нередко эта доза занижалась относительно реально полученной. Причиной тому была общая стандартизация доз для разных работ, невозможность точечной разведки каждого квадратного миллиметра зоны, служебное рвение самих ликвидаторов, ну и, как ни странно, серьёзные риски для начальства при облучении персонала. Ведь по документам норма облучения личного состава, после которого ликвидатора отправляли домой – 25 Рентген. И дабы уложить реальные дозы в это прокрустово ложе, нередко могли несколько занизить дозу для той или иной работы.
При подходе общей дозы к 25 Рентгенам бойца обычно переводили на лагерные работы. В их число входили строительство, ведение журнала учёта доз и ещё огромное множество различных задач, которые только может придумать самое воспалённое воображение самого садистски настроенного карьериста. За день таких работ давали 0.3 миллирентгена. То есть 0.0003 Рентгена. Лагерный фон вызывал у тех, кто кому до отбытия домой оставалось всего ничего, трепетный ужас, ведь в какой-то момент тебя на него «сажают», и ты растягиваешь казалось бы мизерную остаточную дозу на много-много дней. Таких несчастных называли «фонистами». А если ты не успел подготовить рапорт о замене, то останешься ещё на более долгий срок – пока замена таки не придёт.
Но всё же лагерная жизнь – это не только работа на износ, но и развлечения. «Ассортимент» развлечений для военных был достаточно скромным, а потому любая вещь, любое событие, даже самое тривиальное, становилось развлечением. Показ кино (особенным успехом пользовались французские комедии), газеты, баня, даже приезд автолавки – всё это воспринималось бойцами на ура. Что уж говорить про тщательно конспирируемые, но трудно скрываемые культурные посиделки с горячительным. Несмотря на то, что сухой закон уже давно работал по всей стране, а уж зона отчуждения однозначно становилась сухой зоной. Но все всё прекрасно понимали, специально за алкоголем никто не гонялся, но риск при обнаружении был очень высоким. Успехом пользовались как традиционные спирт и самогон, так и не менее традиционные, но экзотические заменители.
Приезжала автолавка.
Это такой грузовой автофургон: приезжает в армейскую часть, открывает широкую дверь сзади и начинает торговать: иголки-нитки, пирожки, ситро, подворотнички, мыло, пряники, крем для обуви, безопасные бритвы, зубные щетки, конверты, ручки, одеколон…
На следующий день старшина возмущается:
— Весь одеколон попили! После автолавки утром в сортир заходишь, а там ambre как в парикмахерской!
Сергей Мирный. Живая сила. Дневник ликвидатора.
Но военные – это военные, а ведь в зоне хватало и гражданских. И у них развлечения шли несколько в ином формате. Гражданские в основном жили в Чернобыле и вахтовом посёлке Зелёный мыс (до аварии и после 1991 года — Страхолесье), находящемся на границе зоны отчуждения. Зелёный мыс был оборудован всем необходимым и даже больше – по некоторой информации там присутствовали даже теннисные корты.
Периодически в зону приезжали звёзды тогдашней эстрады. Делалось это в рамках программы «Встречи в Чернобыле». Участвовали в этом ВИА и сольные исполнители абсолютно разных масштабов, но главным калибром были, конечно же Иосиф Кобзон (ему предстояло открывать эту серию передач ещё в июне), Валерий Леонтьев и Алла Пугачёва. О реакции Примадонны на предложение выступить в зоне ходят разные слухи, но даже если они правдивы, они перечёркиваются тем достоинством, с которым она провела свой четырёхчасовой концерт (в эфир попала лишь часовая версия, которую очень скрупулёзно резали). Алла Борисовна, ставившая себе целью дать хоть какой-то отдых ликвидаторам, даже пригласила одного из военных на танец. Она привезла на концерт целый блок новых песен, одна из которых – Две звезды – стала популярной на очень долгий срок по всей стране.
Ещё одной стороной чернобыльской жизни стала параноидальная скрытность. Изначально скрывали сам факт аварии, потом её масштабы. Ликвидаторам давали ровно столько информации, сколько, по мнению комитетчиков, им было положено знать. Многие ликвидаторы так до сих пор и не знают, сколько Рентген они получили. Письма домой проверялись.
Это письмо моя дочка никогда не получила. Ведь в нем я, на минуточку кой о чем по-детски подзабыв, описал:
(!) чем наша в/ч в зоне занимается, и, мало того,
(!!) приложил эскиз образца военной техники (уточню — давно уже несекретной).
И письмо не дошло. Единственное письмо, которое я написал из зоны, «ПРОПАЛО»
Представьте: вы сидите в опере. В партере. Музыка — божественная. На громадной сцене — богатое действо. Дирижер во фраке. Люстра под сводом зала. Строгие костюмы мужчин. Роскошные туалеты дам. Поблескивают, переливаясь, драгоценности. Обнаженные плечи. И — благоухание! — тончайшие, нежнейшие арома…
…и тут вы ощущаете, что кто-то — pardon, и еще раз, и еще раз pardon — ПОДЛО НАБЗДЕЛ («Лучше громко перднуть, чем подло набздеть», — говаривала пацанва у нас во дворе), и вредоносный агент невидимо распространяется по рядам партера — обнаженные плечи, блеск драгоценностей, строгие сюртуки мужчин…
Какая там музыка, какая, на фиг, драма!
Но не шевельнется выдержанная публика, и взоры все так же устремлены (но несколько более напряженно) на сцену… Да кто ж это сделал? Уж не этот ли сосед слева, ишь как потеет, мерзавец… На дам и думать страшно… Машет палкой дирижер… Или этот спереди — шея краской заливается… Ч-черт! это ж и на меня могут подумать! Кидает в жар — и сам неудержимо начинаешь краснеть как помидор…
Именно такой эффект произвели несколько простых слов:
— В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле.
Простые слова сказал простой невыразительный человечек — особист. Представитель «Особого отдела» — контрразведки, армейского КГБ — в батальоне.
Сергей Мирный. Живая сила. Дневник ликвидатора.
Мирный также вспоминает, что когда в зону привезли огромные иностранные краны для сборки саркофага, их монтировали советские работники, «как школьники – заглядывая в инструкцию». Несмотря на то, что обычно краны собирали работники фирмы-изготовителя, в зону иностранцев не пустили. В 86-м в зоне вообще было только несколько иностранцев – Ханс Бликс, генеральный директор МАГАТЭ с делегацией.
Но с другой стороны, Мирный рассказывает, что с одновременным запретом в частях (в том числе и радиационной разведки) на открытое обсуждение радиационной обстановки эти самые данные можно было спокойно получить в Чернобыле, в разведотделе Оперативной группы Минобороны. Лишь несколько позднее появилась система с допусками и официальными письмами. Ну и конечно же, особое внимание уделялось добровольцам и евреям.
Открыть кингстоны!
Столь быстрое возведение Саркофага (всего несколько месяцев) помимо устранения источника радиационной опасности было обусловлено ещё и тем, что необходимо было пускать станцию в строй как можно скорее. Отключение такого огромного производителя энергии от сети создало «энергетическую дыру», которую необходимо было закрывать. Другие станции восполнить громадную потерю энергии не могли. Уже 1 октября 1986 года, после работ по модернизации, в работу пустили первый энергоблок, а спустя месяц – 5 ноября – второй. А вот с третьим пришлось очень конкретно повозиться, ведь он располагался в одном здании с четвёртым, огромное количество коммуникаций их связывало, загрязнение на трёшке оказалось самым обширным из всех трёх оставшихся блоков.
Коммуникации четвёрки отсекли от трёшки ещё в августе 1986, но дезактивационных работ на блоке была ещё прорва. Связаны они были, по большей части, с машзалом, который в результате аварии жутко фонил и был серьёзно повреждён. Работы шли, шли не всегда быстро, существовали задержки, связанные с конфликтами в науке по поводу состояния четвёртого блока и самого машзала. И всё-таки блок пустили, хоть и с опозданием относительно первоначальных требований, 24 ноября 1987 года, подключив к сети 4 декабря. Станция снова вышла на рабочий режим.
Касательно третьего блока существовало много вопросов о целесообразности его пуска в условиях высокой степени готовности и меньшей загрязнённости недостроенного пятого блока. Некоторым казалось более выгодным достроить пятый блок и пустить в работу его новенького вместо уже поработавшего третьего, обладающего, к тому же, опасным соседом. Тем не менее, этого не случилось.
Третья очередь ЧАЭС, наши дни:
Тем временем страна разваливалась, а радиофобия укреплялась в головах граждан и политиков. В феврале 1990 года Верховным советом УССР и Совмином УССР был утверждён срок вывода ЧАЭС из эксплуатации – 1995 год. В августе всё того же 1990 года Верховным советом УССР был принят мораторий на строительство новых АЭС и расширение существующих сроком на пять лет. Но чуть более чем через год произошло событие, поменявшее эти планы.
Речь идёт о пожаре 11 октября 1991 года на втором энергоблоке ЧАЭС. Блок выводился на капитальный ремонт. На этапе заглушения один из турбогенераторов резко перешёл на нештатный режим работы, что привело к разрушению и разгерметизации самого генератора. Из него было выброшено огромное количество масла и водорода. Всё это добро воспламенилось, поджигая крышу машзала. В результате произошло обрушение двух с половиной тысяч квадратных метров кровли, было серьёзно повреждено оборудование контроля реактора, а также турбогенератор №4. Тем не менее, реактор удалось заглушить без серьёзных повреждений. Больших радиоактивных выбросов не произошло.
Последствия пожара — рухнувшая кровля машзала и повреждённый ТГ-4
Работы по восстановлению начались почти сразу, однако Верховная Рада приняла решение о полной остановке второго блока и прекращении работ. Первый и третий должны были быть заглушены уже в 1993 году. Однако же в 1993 году был отменён мораторий, было принято решение эксплуатировать ЧАЭС в течение срока, определяемого её техническим состоянием. Снова начались работы и по восстановлению второго блока, которые, впрочем, до конца доведены так и не были. Причина банальна – денег нет, взять их неоткуда.
Европейские страны оказывали давление на Украину с целью закрытия станции. Новообразованное государство пошло на попятную, потребовав, впрочем, отступных для достройки новых блоков на Ровненской и Хмельницкой АЭС. Однако требуемых 3 миллиардов долларов никто не дал, эксперты доказали, что имеющихся средств стране хватит. В итоге в декабре 1995 года был подписан меморандум о полном закрытии ЧАЭС к 2000 году. В 1996 году был заглушен первый блок. Трёшка осталась одна, обеспечивая энергией себя, станцию, Славутич и немного Киев. А 15 декабря с большой помпой по прямому приказу президента Украины Леонида Кучмы в рамках телемоста оператор нажал кнопку АЗ-5 и заглушил третий блок.
С этого момента ЧАЭС превратилась в объект, заполненный радиоактивным мусором, требующий огромного внимания и огромных вливаний средств для осуществления полноценного закрытия станции. Ведь мало просто заглушить реакторы. Необходимо выгрузить топливо, дать ему отстояться, дабы потом можно было это топливо захоронить. В 1986 году было введено хранилище отработанного ядерного топлива (ХОЯТ), которое не позволяет хранить все имеющиеся на ЧАЭС отработанные ТВС. Кроме того, ХОЯТ было рассчитано на службу до 2028 года, после чего оно должно быть освобождено от топлива и снято с эксплуатации. Это означает, что необходимо новое хранилище – ХОЯТ-2, способное разместить все имеющиеся ОТВС на срок до 100 лет. Строить его начали в 2001 году. Строительство шло (и идёт) тяжело. В 2018 году были завершены основные строительные работы, а на данный момент, судя по всему, всё ещё идут испытания оборудования, а также согласование документов.
Помимо ХОЯТ-2 на территории ЧАЭС строится ещё огромное количество сооружений. Самое важное – это, безусловно, арка второго саркофага, Укрытие-2 или Новый безопасный конфайнмент (НБК). Сама арка уже практически готова. Сейчас активно идут испытания внутренних систем, в частности в середине января 2019 года начались испытания на герметичность, успешное выполнение которых наконец позволит принять Укрытие-2 сначала на опытно-промышленную, а затем и промышленную эксплуатацию. Вместе с тем, изначально НБК планировали сдать в 2012 году, потом в 2017 году, затем весной 2018.
Вообще, история создания второго Саркофага изобилует огромным количеством различных проблем. Разногласия начались ещё на этапе выбора системы окончательного захоронения четвёртого блока. Вариантов было несколько. Основные – принятая в итоге арка и так называемое «промежуточное омоноличивание». Суть у них одна и та же – максимальная герметизация оборудования и ТСМ внутри блока, после чего начало разборки и складирования всех радиоактивных отходов будущими поколениями. И если с аркой всё понятно (накрыть блоки и тем самым обеспечить их герметизацию), то в случае с омоноличиванием всё интереснее. Идея предполагала, что помещения блока будут постепенно заполняться бетоном, превращая аварийный блок в нечто вроде огромного монолитного бетонного куба, а затем, когда содержащиеся внутри ТСМ станут безопасны, начнётся разборка этого куба. Несмотря на огромное количество недостатков идеи (банальное увеличение массы здания, а значит риск его обрушения в итоге; увеличение объёма топливосодержащих материалов и т.д.), она прожила достаточно долго. Но реально принят в работу был проект арки.
Строительство Укрытия-2 было начато в 2007 году силами консорциума NOVARKA (в него входят французские компании VINCI Construction Grand Projects и Bouygues Travaux Publics) . Размеры арки невероятны – 150 метров в длину, 108 в ширину и 257 в высоту. Внутри неё можно спрятать парижский стадион Стад де Франс или Статую Свободы, например. Стоимость проекта тоже циклопическая – порядка 1.5 млрд. евро. Строили арку в стороне от блока, а после завершения надвинули на аварийный блок в ноябре 2016 года. Под аркой установлено оборудование, позволяющее производить демонтаж аварийного блока при минимально необходимом участии человека.
Нельзя не отметить другую сторону всех этих процессов. По мере заглушения блоков стремительно беднели работники ЧАЭС, многие из которых становились уже теперь безработными. На АЭС ещё платили зарплату, по тогдашним меркам весьма приличную, но те, кто оставались без работы, оставались также и без надежды. В Славутиче другой работы как не было, так и нет до сих пор.
Автор: Александр Старостин
