Когда мечты о светлом будущем просто не могут стать явью.
Нет такого писателя, который бы не менялся со временем. Равно как и нет такой библиографии, где первое и финальное произведения походили бы друг на друга. Но Аркадий и Борис Стругацкие — это авторы, сумевшие пройти настолько головокружительный путь, что их первые наивные повести почти невозможно сравнить с последними трагическими книгами, словно составляющими собой надгробие будущего человечества.
Первую половину их пути в основном составляет «Мир Полудня», вселенная победившего социализма. И если вначале социализм и вправду победивший, то с каждым последующим произведением заметно всё растущее сомнение Стругацких в этой идеологии. А поздние их книги вгоняли цензоров в ступор и мрачную депрессию.
Такова тяжёлая судьба социальной фантастики. Она хоть и способна моделировать будущее и невероятные технологии, однако в первую очередь показывает общество с чуждой нам формой, созданное не естественными земными силами, а иными, чужеродными. И отдельных людей, которые достаточно храбры или глупы, чтобы смотреть этим силам прямо в глаза.
Сорта несчастья
Книги за пределами цикла «Полудня» отличает несколько общих черт. Во-первых, место действия обозначено туманно, без привязки к какой-либо стране. Стругацких перестали интересовать далёкие планеты, и поздние их произведения возвращают нас на Землю. Порой даже в обозримый период истории, когда описанные события просто не могли случиться. Тот же «Пикник на обочине» происходит где-то в семидесятых годах.
Во-вторых, фабула произведений даже близко не стоит с теми мыслями, которые Стругацкие в них заложили. Проще говоря, их проза увеличила свою многослойность — за каждым событием на две страницы должно идти ваше размышление на пять.
В-третьих, скрытая природа событий. Мы так и не узнаем, почему возникла Зона, не поймём, зачем построили Город. Потому что Стругацких интересовала не столько фантастическая идея сама по себе, сколько размышления людей, которые столкнулись с ней.
Наконец, только в этих книгах формируется та самая атмосфера, которая отличает Стругацких от других талантливых фантастов. Какая-то тоска и неопределённость, эмоциональная отчуждённость и разочарование. За исключением «Понедельник начинается в субботу» и «Сказки о Тройке» вся внецикловая проза Стругацких меланхолична.
В 1960 году они пишут «Путь на Амальтею», повесть о подвиге и героях, полную торжества, восхищения гением человека, его изобретательностью. А спустя дюжину лет, в 1972 году, из под их пера выходит «Град обречённый», где миллион человек заперты в противоестественном «аквариуме». Чем дальше, тем больше герои теряются, упускают своё место в мироздании и сомневаются в смысле существования человеческой цивилизации.
«Путь» был одобрен цензурой как отличный пример советской фантастики. «Град» — до самой Перестройки существовал в одном экземпляре и был надёжно спрятан, потому что за такое могли арестовать.
Злобный смех
Во время плавного перехода от оптимизма к меланхолии появились две самые несвойственные для Стругацких повести: «Понедельник начинается в субботу» и «Сказка о Тройке», едкая сатира на порядок вещей, который сложился в СССР в научной среде. Так был придуман Научно-исследовательский институт Чародейства и Волшебства.
В обеих повестях Стругацкие ходили по тонкому льду, издеваясь над порядками в научной сфере, о которых знали не понаслышке из Пулковской обсерватории. В стенах НИИ ЧАВО советские умы ищут ответы на вечные вопросы вроде смысла жизни, утаскивают из музея диван-транслятор реальности для исследований (потому что официально музей саботировал все попытки получить диван), пытаются вывести «идеального человека», который в представлении профессора Выбегалло является существом со способностью к неограниченному потреблению.
За это «Понедельник» и полюбился читателям: остроумное столкновение мифов, вечных вопросов и волшебства с номенклатурой, непобедимой даже в том учреждении, где невозможное делают возможным с помощью красной печати. А кроме того — за попутное глумление над клише фантастики и фольклора, в том числе над своими собственными.
В «Понедельнике», вышедшем в 1965 году, хватало опасных мыслей и изречений, а образ приспособленца от науки Выбегалло ставился в упрёк едва ли не половине всех учёных страны. Именно поэтому продолжение, «Сказка о Тройке» (1968 год), было изрезано цензурой, а полная версия ждала публикации до всё той же Перестройки. Ещё бы — в «Сказке» группа энтузиастов отчаянно сражается с «судом-тройкой», в обязанности которого входит распределение образцов, столь нужных для НИИ. Все члены Тройки — яркие образы паразитов науки: бюрократ, пустослов, вечный «одобрям-с» и тупой приспособленец. «И не только науки» — хочется добавить, и это поняли советские цензоры. В тот раз Стругацким очень повезло.
А ещё мини-цикл о НИИ ЧАВО пропитан романтикой познания, которая для обычного читателя, как правило, чужда. Здесь же близкие и понятные технические достижения заменены магией, явлением в принципе непознаваемым, и благодаря этому кто угодно может проникнуться таинством познания.
Ещё к этой крошечной, но важной категории хочется причислить «Второе нашествие марсиан», написанное в 1966 году и изданное через год. В повести встречаются характерные черты позднего творчества Стругацких, однако издевательский настрой не позволяет поставить её в один ряд с, например, «Гадкими лебедями». Тонкое чувство юмора свойственно почти всей прозе Стругацких, но за пределами «Понедельника», «Сказки» и «Марсиан» оно не берёт на себя ключевую роль.
В повести мы видим жителей забытой богом дыры, которые предаются обывательству. Что ещё нужно маленькому обществу, где все друг друга знают? Жизнь там почти не меняется даже после странного инцидента, о котором местные и не знают ничего. Правда, потом муниципалитет предлагает за хорошие деньги отдать свой желудочный сок. Марсиане? Однозначного ответа нет.
И хотя есть веские основания думать, что пришельцы всё же оккупировали Землю, а сок им нужен для своих гнусных целей. Инертное большинство отказывается что-то менять, а несколько горячих голов ничего не могут с этим поделать. Сталкиваются две равноправные точки зрения: если благополучие людей считать высшей целью, то, может, пускай остаётся такая оккупация? Или лучше ввергнуть общество в пучину кровавого восстания, но отвоевать право жить по своим законам? Редкий случай, когда проблематику повести Стругацких можно описать простыми словами.
В дальнейшем братья уже не обращались к сатирической форме, несмотря на удачный опыт и очень тёплый приём «Понедельника» (пускай и не в среде официальной критики). Чем дальше, тем меньше проблемы изображённых Стругацкими миров могли быть высмеяны. Точнее, юмор-то остался, но на уровне отдельных сцен, персонажей, остроумных замечаний и нелепости обстоятельств. Ирония момента — не редкость для поздней прозы Стругацких, только мрачная, как смех идущего на эшафот.
Гости из будущего
К концу шестидесятых проза Стругацких окончательно вышла за рамки дозволенного. Про «Улитку на склоне» вы могли прочитать в тексте Сергея Сабурова: то был первый роман, не прошедший цензуру полностью и отложенный до лучших времён. Вторым таким произведением стали «Гадкие лебеди», написанные в 1967 году.
Контраст очень резкий — в раннем «Мире Полудня» будущее всегда светлое, ведущее к новым победам и открытиям, а люди хоть и несовершенны, но всегда пытаются это исправить.
В «Гадких лебедях» будущее обречено, а люди — мелочны, трусливы и корыстны.
На город в неизвестной стране без остановки льёт дождь. И с тех самых пор, как он зарядил, в городе появились жутко больные на вид личности, с жёлтыми кругами под глазами и тягой к чтению. В «Мире Полудня» таких бы пригласили в институт, с любопытством расспросили и предложили бы лекарство, если оно нужно. Но в этом мире таинственных гостей окрестили «мокрецами» и закрыли в лепрозории.
Наш проводник в повести — опальный писатель Виктор Банев, очередной интеллигент, потерявший себя, и печальный выпивоха. Такие типажи очень близки поздним Стругацким, да и вообще «Гадкие лебеди» по настроению близки к нуару.
Так вышло, что Банева затянуло в конфликт между властью города, которая до смерти боится «мокрецов», и собственно пришельцами, которых почему-то очень полюбили дети. Чему «мокрецы» учат их? Вдруг собьют с пути, с заведённого цикла? Кто тогда будет рукоплескать бездарностям и умирать под бомбами? Неодолимое желание сохранить старый порядок вещей готовит «мокрецам» простой и жестокий вердикт.
Самый же великий страх — это утрата авторитета. Дети резко обнажают ту темноту, которая стелется в старшем поколении: замученном и усталом, и оттого требующем уважения его ценностей. А в детях нет ни бунта, который можно подавить, ни скрытой агрессии, которую можно направить в верное русло, а одна лишь пугающая холодность. С тех пор, как поколения человечества сменяют приоритеты каждые десять лет, этот страх будет сопровождать всех родителей.
«Мокрецы» незадолго до окончательного решения своего вопроса закрываются в лепрозории, а все дети города уходят к ним. Мы не знаем, чему пришельцы научили молодёжь. Быть может — как не быть скотами, «скользкими медузами». Или как разомкнуть порочный цикл войн, жестокости и скудоумия. Как бы то ни было, «мокрецы» бесследно пропали, а дождь закончился. Позднее Борис Стругацкий подтвердил, что «мокрецы» — это люди из того ужасного будущего, которое мы себе сотворили. Они вернулись в прошлое и научили детей чему-то такому, что предотвратило грядущий кошмар, и «мокрецы» просто перестали существовать.
C той эмоциональной и философской плотностью, которая присуща «Гадким лебедям», им вообще не требовалось развязки. Её бы и не было, если бы Стругацкие не пытались приспособить повесть для публикации, написав счастливый финал, где солнце возвращается, все горожане бегут прочь, пока город растворяется и исчезает, а у мира появляется будущее. Однако даже в таком виде повесть не попала в печать.
В «Гадких лебедях» очень легко разглядеть критику ксенофобии, а в зависимости от точки зрения — и все изобретённые человечеством виды гонений и апартеида. Но это лишь одна, самая незначительная плоскость. Куда важнее то молчаливое сопротивление новому и неизвестному, которое и в нашем-то мире неизбежно вредит прогрессу, и благодаря которому когда-то в будущем цивилизация и зайдёт в тупик столь неразрешимый, что без машины времени его вообще нельзя преодолеть. А где гарантии, что в критический момент такая машина у нас вообще будет?
Похожий визит неведомых сил можно увидеть в «Отеле «У погибшего альпиниста»», одного из самых камерных и уютных, но всё равно мрачных произведений Стругацких. Братья пытались поставить эксперимент, написав фантастический детектив, и поправить своё финансовое положение. Так и вышло: «Отель», написанный в 1970 году, был почти без проблем опубликован.
Всё начинается, словно в каком-нибудь детективе Агаты Кристи: отель в горах лавиной отрезает от остального мира, а в его стенах происходит загадочное убийство. Прийти или уйти никто не мог, а поэтому главный герой, инспектор Глебски, ищет убийцу среди постояльцев и хозяев. Такая фабула вполне устраивала любое издательство, а ведь и в других слоях «Отеля» нету ничего крамольного. Да и кто будет искать что-то подобное в истории про сыщика?
Зато теперь, когда нет нужды подчинять произведение озвучанию неких мыслей (пока что), Стругацкие проявляют себя мастерами построения мистической атмосферы, запутывания сюжетной линии ровно так, чтобы она изящно распуталась. Они снова доказывают, что не лишены тонкого чувства юмора, пусть в «Отеле» оно направлено в основном на подчёркивание яркости персонажей и меткое, лаконичное описание сцен, которые у менее талантливых авторов заняли бы вдесятеро больше знаков.
Стругацкие грубо нарушают законы детективного жанра, переводя историю на привычные рельсы социальной фантастики. Убийцы нет, ведь убитый — это просто вышедший из строя робот, принадлежащий беглым инопланетянам, которые по незнанию связались с негодяями, а они теперь следуют за ним по пятам.
Глебски задерживает пришельцев до прибытия полиции, ведь те сами признались в ограблении банков — пусть их и вынудили бандиты, которые доберутся до отеля раньше стражей порядка. Да будь они хоть трижды пришельцами, разве не нужно судить их, как и любого другого преступника? Или дать возможность бежать с планеты?
Эркюль Пуаро в «Убийстве в «Восточном экспрессе»» поступил по совести, нарушив закон. Инспектор Петер Глебски, которому не повезло оказаться в книге угрюмых советских фантастов, выбирает закон. И с тяжестью этого решения ему приходится жить дальше.
Разве так мы представляли себе первый контакт? Мысль литераторов вновь приходит к печальному выводу: встретятся ли нам люди будущего, желающие спасти прошлое, или жители других миров, готовые делиться своими технологиями — их обманут, запрут или прикончат. В «Мире Полудня» человечество оказалось настолько зрелым, что взяло на себя роль двигателя прогресса в других мирах.
Но куда могут эти палачи привести внеземных отсталых соседей, если сами столь темны и жестоки?
Силы за пределами понимания
Когда-то в центре мироздания был Бог, потом его узурпировал Человек. Вместе со взлётом науки и он уступил место. Кому? Да никому. Быть может, и нет никакой жизни за пределами Земли.
Но что если есть? Вдруг эта разумная сила настолько развита, что мы для неё — как муравейник на обочине дороги, куда можно выбросить пакет с мусором? Влиянию этой великой силы и посвящены три поздних произведения Стругацких: одно — самое известное, «Пикник на обочине», второе — самое сильное, «Град обречённый», третье же — самое пессимистичное, «За миллиард лет до конца света».
Я считаю эти две повести и роман зенитом писательской карьеры братьев, пусть они сами и называют лучшим произведением «Улитку на склоне». Которая, что характерно, тоже посвящена конфликту с силой, которую называют Лесом, чтобы мы хоть как-то могли её понять.
«Пикник на обочине» считает высший разум равнодушным туристом, который просто не прибрал за собой. Человеческий мусор разлагается за пару лет, а мусор пролетавшего мимо разума оставил на Земле шесть смертельно опасных Зон, полных аномалий.
Другие фантасты сконцентрировались бы на этих силах, но Стругацким интересно другое: как же муравьи, то есть мы, смогут переварить эти пробки от бутылок, то есть артефакты с необъяснимыми свойствами? В прицеле повести — потрёпанный сталкер Рэдрик Шухарт, ещё один разбитый человек в копилке героев Стругацких. Он много раз проникал в Зону и тащил оттуда на продажу артефакты, не особо задумываясь о последствиях.
Шухарт, как и все жители Хармонта, рядом с которым возникла одна из зон, обречён. Местным запрещено уезжать, ведь они привозят с собой катастрофы. Жизнь оставшихся отравлена скрытым влиянием Зоны, но всё же неразрывно с ней связана. Одни — охраняют, другие — мародёрствуют, третьи — скупают и продают, а четвёртые пытаются понять, что вообще произошло. Этот социум — больной, неестественный конструкт, и Шухарт словно олицетворяет собой весь город.
Зона поражает своей необъяснимостью как героев «Пикника», так и читателей: именно это одно свойство создаёт вокруг неё потустороннюю ауру. Столь несокрушимые законы природы, которые мы с такой радостью открывали тысячи лет, вдруг потеряли всякую силу. Грузовики тридцать лет стоят, не ржавея, хотя рядышком их братья по заводу проржавели и сгнили. Покойники приходят домой и молча сидят. Тени там, в Зоне, иногда лежат в обратную сторону. Наука, оружие — абсолютно всё оказалось бессильно против этого внеземного мусора. Вот и осталось людям только обнести всё забором и прокрадываться трусливо в это место, словно в чужой квартире, где тапки могут вырвать тебе ноги, а занавеска — расплавить кости.
Финал «Пикника на обочине» — одна из самых ярких сцен в фантастике. Шухарт, чтобы пройти к сердцу Зоны, приносит в жертву сына Барбриджа, другого героя книги, словно верша месть за то, что его собственная дочь давно потеряла человеческий облик. Но когда он добирается до того самого Золотого Шара, исполняющего лишь самые сокровенные желания, то не находит в своей душе ничего. Этот живучий, но опустошённый человек находит в себе силы лишь украсть наивные слова паренька, которого только что погубил.
Тогда и звучит:
«СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЁТ ОБИЖЕННЫЙ!»
Самое трагичное и в то же время доброе желание, какое только загадывали.
«Град обреченный» идёт ещё дальше. Неизвестная сила строит целый город, запертый на огромной территории меж обрывом и Жёлтой Стеной. Солнце, что включалось и выключалось, само место, люди — всё тут неестественно. Миллион человек, вырванных из своих жизней в нашем мире и оставленных здесь, в Городе, для Эксперимента. В чём он заключается? Никто не знает. Сколько он идёт? Если верить показаниям самых пытливых личностей — не меньше сотни лет.
Меняются формы правления, один сорт абсурда — другим, а люди, прежде заряженные какой-либо идеологией, неизбежно разочаровываются в своих идеалах. Стругацкие не считают это негативным процессом. Главный герой — вчерашний студент Андрей Воронин, убеждённый сталинист, болезненно мутирует в зажиточного циника, чьи взгляды на жизнь лишены кардинальности в любом проявлении. Почти все жители Города переживают нечто подобное.
Условия Эксперимента становятся его частью. Механизм распределения работы, который раньше случайным образом выбирал профессию каждому жителю и протаскивал его через все социальные слои, позже был забыт, а люди сами выстроили иерархию, быть может, чуть менее испорченную, чем была раньше. Словно в насмешку над идеями реального мира лучшим президентом Города окажется бывший нацист, его советником — коммунист, а другим помощником — ушлый советский еврей.
Чем дальше, тем сильнее на героев давит абсурдная природа Города, и они снаряжают экспедицию на север, в неизвестное. Насколько же она отличается от экспедиции, которую организовывали бы Жилин и Горбовский! В ней нет ни капли научного любопытства и энтузиазма. Это бегство от себя, от скуки, от очередных капризов чокнутой природы, для кого-то — лекарство от паранойи, ведь формально группа выдвинулась на поиски Антигорода, единственного внешнего врага, которого смогли придумать жители. А что же авторы Эксперимента? Их мотивы неясны, если вообще есть. Может быть, город — это чашка Петри. А некоторые читатели уверены, что это первый круг Ада, чему есть лишь самые пространные доказательства.
Наконец, самое жуткое свойство Города, обнаруженное лишь после ряда социальных потрясений: при изобилии хороших учёных и инженеров в нём нет ни одного талантливого писателя, скульптора, художника. Больная совесть общества, чья главная роль — болеть не переставая, не подаёт ни единого признака жизни. Не поэтому ли Город обречён?
«Град обреченный» — это разочарование любой формой общества, ведь все они вырождаются, все несправедливы и отвратны. Даже жестокий Эксперимент не открыл ничего нового, кроме ещё пары уродливых форм совместной жизней тысяч людей. Роман соткан из рассуждений об этом, а ещё — о культуре, чей храм должно строить человечество, о совести, принимающей форму Наставников. «Град обреченный» — настоящий монумент мысли, чей размах сравним лишь с его же великой скорбью и с его глубоким взглядом на вещи, требующим гораздо больше одного прочтения.
На фоне «Града» уже не так внушительно смотрится «За миллиард лет до конца света», но здесь контакт с высшими силами показан куда острее, ведь на сей раз люди не пируют на свалке, и не грызут глотки друг другу в клетке. Здесь они покусились на тайны Вселенной. Заглянули в бездну, а бездна… ну, вы знаете.
Несколько учёных почти в одно и то же время оказались на пороге открытий, которые могут помочь понять сами основы мироздания. И тогда на них обрушилось всё: нелепые случайности срывали тесты, мешали работе, не гнушались прямых угроз жизни. Начиная с телефонных звонков не по адресу и вплоть до загадочных смертей. Горстка умнейших людей, сидящих в тесной советской квартирке — и против них вся Вселенная.
Стругацкие легко дают ответ на старый вопрос, мучающий тех, кто ищет внеземные цивилизации. Разве есть хоть один способ не заметить цивилизацию третьего типа по шкале Кардашёва? Ведь она использует энергию целой галактики и подчиняет себе законы физики.
«За миллиард лет до конца света» утверждает, что сама реальность мешает такому развитию, чтобы защитить свои законы, свою целостность. Мешает соразмерно угрозе, следуя, видимо, своему же закону сохранения энергии. Всё, что нас окружает, от клеток тела до сверхскоплений галактик и пучин тёмной материи, протестует против даже самой осторожной попытки нащупать замочную скважину и подчинить природу себе.
Но давление слишком велико. По одному все учёные оставляют свои исследования, кроме математика Вечеровского, который решил скрыться в Гималаях и изучать закономерности той беспощадной силы, что встала на их пути к прогрессу.
«За миллиард лет до конца света» — это настоящий хоррор столь вселенского охвата, что и Лавкрафту в кошмарном сне не снилось. Тем страшнее провожать Вечеровского, который остался один на один против континуума, «пошёл дальше, и теперь он пройдёт сквозь разрывы, пыль и грязь неведомых мне боев, скроется в ядовито-алом зареве».
Как же мы беспомощны и ничтожны на самом деле. Какие уж тут, к чёрту, полёты на Амальтею.
Сумерки богов
Чем дальше, тем сильнее Стругацких тяготила советская реальность. Исполинская конструкция на светлых и ошибочных идеалах, в которой самый рутинный процесс сбоил и требовал усилий, а со временем даже этот механизм ломался. В восьмидесятые годы братья писали мало, зато после прихода к власти Горбачёва их запретные рукописи наконец увидели свет.
Вспомним, что тогда было написано.
Детская «Повесть о дружбе и недружбе» (1980 год) — сказать о ней нечего, ведь даже самым опальным литераторам нужно зарабатывать на жизнь.
Повесть «Гадкие лебеди» вошла в состав романа «Хромая судьба» — об авторе, который тайно пишет свой magnum opus и боится, что тот окажется не триумфом, а провалом. Впервые собственные страхи братьев оказались на первом плане. «Хромая судьба» — вещь печальная, но значимая не столько для нас, сколько для самих Стругацких.
Был завершён цикл «Мир Полудня». Мечты братьев разбились, но они всё-таки оставили лазейку для надежды. Написали пару сценариев по своим же книгам: именно в самом конце семидесятых и в восьмидесятые, когда близилась буря, на мрачные фантазии Стругацких вырос спрос.
Тогда вышел великолепный и невыносимый «Сталкер» Тарковского, не содержащий почти ничего, кроме атмосферы. Были и «Письма мёртвого человека» по сценарию Бориса Стругацкого про выживших после ядерной войны, один из самых «загробных» по настроению фильмов подобного жанра, а они в принципе не отличаются жизнерадостностью.
Последний роман братьев Стругацких писался, как они сами утверждали, с особым усердием. «Отягощённые злом» вышли в 1988 году и соответствовали времени: речь там шла об историческом переломе, роли человека в нём. Постаревшие писатели не выдержали и обратились к библейским формам, историям и персонажам. Там есть Демиург, то есть пришедший вновь Христос, апостол Иоанн в комическом образе Агасфера Лукича. Мифы вновь сталкиваются с реальностью, только теперь не так остро и злобно, как в «Понедельнике». История во многом вторична.
Наконец, в 1990 году вышла пьеса «Жиды города Питера», короткая фантасмагория о тех, кому приходят повестки с требованием «явиться на стадион, иметь с собой документы, ценности оставить дома» — примерно так нацисты выманивали евреев в оккупированном Киеве, а потом истребляли. Хотя пьеса до сих пор кое-где ставится, того самого уровня мысли, что свойственен Стругацким, в ней уже нет.
Последним текстом, который Аркадий и Борис написали вместе, стала повесть «Дьявол среди людей». Отличается она редкой для братьев простотой. Герой (вернее, антигерой) всю жизнь терпел одно бедствие за другим, терял родных, жену, потерял глаз, а будучи отправлен на ликвидацию аварии в Полынь-городе (да, это Чернобыль) ещё и поймал смертельную дозу облучения. Но не умер, а приобрёл способность убивать кого угодно силой мысли. Стал ли он мстить миру за всё, что натерпелся? Нет, ведь у мести есть границы. Вчерашний горемыка быстро деградировал до совершенно неизбирательного мясника, против которого нет никакой управы, а потом исчез из города, уставший от обращённого к себе внимания.
Повесть не выдерживает сравнения с более старыми работами Стругацких. И язык беднее, и многослойности нет, а среди персонажей никого, кто вызывал бы сочувствие. Аркадий писал почти что в одиночку, и его уже основательно источила болезнь. В свет повесть вышла уже тогда, когда Аркадий Стругацкий умер, поставив точку в истории великого писательского дуэта.
Одним из самых поздних произведений братьев стала «Повесть о дружбе и недружбе», которая больше подошла бы для эпохи так называемого культа космоса. О нём редко пишут, но подобный вид поклонения и вправду существовал, когда культ Сталина развенчали, культ Ленина потихоньку вырождался в анекдоты, а Бог не был обнаружен, когда Юрий Гагарин поискал его за пределами атмосферы. В пустующий трон усадили самого Гагарина, который погиб спустя семь лет после своего полёта — в 34 года. Погиб во время полёта, что породило массу конспирологических теорий. Как у Элвиса или Кеннеди.
Научная фантастика ближнего служила одним из главных методов пропаганды космических исследований. Именно sci-fi умудрялся просачиваться сквозь железный занавес, ведь выгода от хорошей фантастики куда больше, чем потенциальный идеологический вред.
Аркадий и Борис Стругацкие создали целый мир, в котором наука победила консьюмеризм и политические дрязги. Мир, ради которого хотелось работать. «Мир Полудня». Не ради выгоды или положения, а совершенно искренне.
И так же искренне не оставили камня на камне от своей иллюзии, поняв, почему эта красивая сказка не станет явью.
Аркадий Натанович умер в 1991 году, когда исторический цикл подошёл к концу. Борис Натанович написал всего лишь два романа, оба политические, полные рефлексии и уж точно — даже близко не такие талантливые, как совместные работы. Скончался он в 2012 году, застав начало и разгар нового исторического цикла для нашей страны.
Источник: DTF
