Суть научной инициативы искажается, история науки переписывается, а людей, совершивших важные вклады в неё, забывают
Утром 3 октября физики Райнер Вайсс, Кип Торн и Барри Бэриш получили Нобелевскую премию по физике за открытие гравитационных волн – искажений ткани пространства-времени. Эта троица, руководившая проектом LIGO (лазерно-интерферометрическая гравитационно-волновая обсерватория), записавшим эти волны, разделят приз в 9 миллионов шведских крон. Возможно, важнее то, что до конца жизни они будут нести звание нобелевского лауреата.
А что насчёт остальных учёных, делавших вклад в проект LIGO, чьи имена украшают трёхстраничный список авторов в статье, описывающей открытия? «Своим успехом LIGO обязан сотням исследователей, – говорит астрофизик Мартин Рис. – То, что нобелевский комитет отказывается выдавать групповые премии, всё чаще приводит к проблемам и даёт неверное представление о том, как делается наука».
Знакомый рефрен. Каждый год, когда присуждают нобелевку в физике, химии и физиологии или медицине, критики отмечают абсурдность и анахронизм этой премии как механизма признания заслуг учёных. Вместо того, чтобы возносить науке хвалу, они искажают её суть, переписывают историю и забывают о многих людях, внёсших в неё вклад.
У призов есть и плюсы. Научные открытия должны вознаграждаться за жизненно важную роль в развитии человечества. Сайт Нобелевской премии – кладезь образования, там полно интересных исторических деталей, обычно ускользающих из публикующихся работ. И не стоит быть слишком циничным, описывая любое событие, которое год от года порождает предвкушение, сравнимое с ожиданием Оскара или Эмми. Но тот факт, что вручение нобелевских премий порождало разногласия с самого начала, указывает на глубоко укоренившиеся проблемы.
Самую первую премию по медицине получил Эмиль Адольф фон Беринг в 1901 году за открытие антитоксинов – а его партнёр Шибасабуро Китасато остался без премии. Приз от 1952 года за медицину и физиологию отдали Селману Воксману за открытие антибиотика стрептомицина, и проигнорировали его аспиранта Альберта Шаца, который на самом деле и открыл это соединение. Приз по химии в 2008 году отдали трём исследователям за обнаружение зелёного флуоресцентного белка (GFP) – молекулы, часто используемой другими учёными для визуализации внутриклеточных процессов. Дуглас Прэшер, человек, первым клонировавший ген для GFP [и просеквенировавший ДНК – прим. перев.], её не получил.
В некоторых случаях люди опротестовывали то, что нобелевский комитет их игнорировал. В 2003 году Реймонд Дамадьян разместил несколько рекламных объявлений на всю страницу в газетах The New York Times, The Washington Post и Los Angeles Times, протестуя против того, что его лишили нобелевской премии по медицине за его роль в изобретении магнитно-резонансной томографии. За это открытие комитет вручил приз только Полю Лотербуру и Питеру Мэнсфилду. Это Дамадьян назвал «постыдной ошибкой, требующей исправления». «Проснуться утром в понедельник и обнаружить, что меня вычеркнули из истории – с такой агонией я жить не могу», – рассказал он газете Times.
Более широкая проблема, кроме того, кому стоит дать премию, и кому не стоит, заключается в том, что нобелевкой награждают отдельных людей – максимум троих за каждый из призов в год. А современная наука, как писали Иван Оранский и Адам Маркус в журнале Stat, «самый командный из командных видов спорта». Исследователи иногда самостоятельно совершают прорывы – но это бывает крайне редко. Даже в одной исследовательской группе отряд из аспирантов, студентов и инженеров будет участвовать в открытии, которое потом присваивают одному человеку. А ещё чаще над одним проектом работает несколько групп. В статье, в которой команда LIGO объявила об открытии, список авторов растянулся на три страницы. Ещё в одной недавней статье, в которой была дана точная оценка неуловимого бозона Хиггса, было указано 5154 автора.
Защитники премии отмечают, что нобелевский комитет связан условиями, изложенными в завещании Альфредом Нобелем – в документе, установившем премию. В завещании указана необходимость поиска одного, отдельного человека, сделавшего важное открытие в своей области «в течение предыдущего года». Нобелевский же комитет признаёт открытие людей в количестве до трёх, сделанное за несколько десятилетий до этого. Если изначальные правила и так нарушают, почему бы не пойти ещё дальше? Как предложили редакторы журнала Scientific American в 2012 году, почему бы не награждать научными призами команды и организации, как это делают с премией мира?
Стоимость реформы невелика, а стоимость её избегания большая. Как писали биологи Артуро Касадевал и Ферик Фэнг в 2013 году, нобелевки пропагандируют идею одиноких гениев; философ Томас Карлайл суммировал её так: «история мира – всего лишь биография великих людей». В науке это не так, и всё же нобелевки скармливают этот пагубный миф. И этим, утверждают Касадевал и Фэнг, «усиливают несовершенную систему наград в науке, в которой победитель забирает всё, а вклад многих людей игнорируется из-за непропорционального внимания ко вкладу отдельных личностей». В каком-то смысли призы дают не тем, кто сделал самые важные вклады, а тем, кто выжил в опасных лабиринтах академического мира.
А во многих случаях это просто призы для тех, кто выжил. Посмертно нобелевку не дают. Так что Розалинд Франклин не наградили за её ключевую роль в открытии двойной спирали ДНК, поскольку она умерла за четыре года до того, как нобелевку дали Джеймсу Уотсону, Фрэнсису Крику и Морис Уилкинс. Астроном Вера Рубин нашла свидетельства существования тёмной материи, изучая вращение галактик, совершив революцию в понимании Вселенной. «Вера Рубин заслуживает нобелевки», – писала автор научных статей Рэйчел Фелтман в октябре 2016. «Но она, вероятно, не успеет её получить». Через два месяца Вера Рубин умерла.
Случаи Рубин и Франклин указывают на ещё одну старую проблему нобелевской премии. Кроме пропаганды мифа об одиноких гениях, эти гении почти всегда оказываются белыми мужчинами. Женщины получили 12 из 214 наград по физиологии или медицине, 4 из 175 по химии, 2 из 204 по физике. Самая последняя женщина, физик и лауреат премии, Мария Гёпперт-Майер, получила премию 54 года назад. И дело не в недостатке номинанток. Рубин явно заслуживала премии, как и Лайза Мейтнер, открывшая ядерный синтез вместе с лауреатом Отто Ханом. С 1937 по 1965 года Мейтнер 48 раз была номинирована разными людьми, и ни разу не получила премию. «У нобелевской премии есть много замечательных свойств, но необходимо помнить, что демография победителей отражают и усиливают структурные искажения», – писала в твиттере астрофизик Кэти Мэк в прошлом году.
Возможно, если бы нобелевки не были таким большим событием, всё это и не имело бы значения. Кроме денежной ценности приза, лауреатам практически гарантировано внимание. Их работы чаще цитируют. Они живут на год-два больше, чем люди, номинировавшиеся, но не получившие премии. Награда ставит на них печать вечного величия. Нобелевская премия – это не грант Макартура для гениев, который выдаётся людям «продемонстрировавшим чрезвычайно творческий подход к работе». Она касается конкретного открытия. При этом человек, совершивший открытие, пожизненно рекламируется как интеллектуальная сила сама по себе – что ставит знак равенства между одним историческим вкладом и всем его набором идей сразу.
Проблемы начинаются, когда лауреаты становятся чемпионами в псевдонауке или фанатизме, что случилось со многими. Уильям Шокли, получивший в 1956 году премию за изобретение транзистора, стал приверженцем евгеники, утверждая, что людей с низким коэффициентом интеллекта, в особенности, негров, необходимо стерилизовывать [что на самом деле утверждал Шокли, можно прочесть в русской Вики – прим. перев.]. Джеймс Уотсон также утверждает, что африканцы в среднем менее умные. Кэри Муллис, получивший премию по химии в 1993 за создание технологии PCR (полимеразная цепная реакция), которую теперь используют для копирования ДНК во всех биологических лабораториях мира, пропагандирует астрологию, отрицает человеческую роль в изменении климата и наличие связи между ВИЧ и СПИД. Он писал в своей автобиографии, что как-то раз видел светящегося енота, который мог быть пришельцем из космоса.
Честно говоря, в отличие от проблемы с количеством учёных, которым нужно давать премию, вопрос слёта с катушек её лауреатов нобелевский комитет решить не в состоянии. Это нужно делать нам – учитывая нашу склонность к тому, чтобы считать нобелевку апофеозом научной карьеры. Она таким не является. Как и у любой другой премии, у неё есть недостатки и субъективизм. Овеществляя её, мы подкачиваем эго лауреатов и низводим тех, кто её не получил. «Именно мы должны развенчать ореол нобелевской премии», — писал Мэтью Фрэнсис в прошлом году. «По нашему согласию она управляет нашим восприятием науки и тем, как ею занимаются, и давно пора это согласие отозвать».
Источник
