Я знаю, что ты не любишь ограничивать свою музыку жанрами, но согласишься ли ты с тем, что джаз — элитарный жанр? Это достаточно интеллектуальная музыка и ты всегда должен быть готов к ее прослушиванию. Например, есть композиции длительностью в двадцать минут и большинство людей это отпугивает.
Нет, я не думаю, что это элитарная штука. Это форма искусства: однажды погрузившись в нее, каждый сможет ей насладиться. Если ты никогда не пробовал действительно классный стейк, тебе может казаться, что эта еда не для тебя, но как только попробуешь — полюбишь.
Эта музыка может раскрываться медленнее других музыкальных стилей, но это не значит, что ты должен быть «особенным», чтобы понять ее.
С другой стороны, многие описывают твою музыку как «джаз для тех, кто не слушает джаз». Ты именно так планировал записывать свою сольную музыку до выхода The Epic?
Я никогда не пытался сделать ее именно такой, я лишь старался зафиксировать ту музыку, которую слышу. Я никогда не пытался сделать ее чем-то большим, чем-то, как я сам ее себе представлял.
Люди говорят, что джаз очень сложно слушать, но, если ты по-настоящему позволишь им расслушать его, они погрузятся в эту музыку. У людей есть эта «идея» сложного джаза. Это что-то вроде музеев, когда люди признаются, что не хотят посещать их. Говорят, что они скучные, а затем они же пробуют, идут, рассматривают замечательные картины, красивые скульптуры. Им вдруг начинает нравиться, и они хотят посещать музеи снова. Это аналогичная ситуация. У людей есть лишь концепция того, что джаз сложный.
Но для твоей музыки нужно терпение. Как и с музеями.
Согласен. Или, знаешь, люди находят свой любимый сериал на Netflix и тратят на него двадцать часов.
(смеется)
Учитывая этот контекст, кто-то из твоих коллег обвинял тебя в музыкальном популизме? Может из-за зависти.
Нет. Альбом The Epic вышел на достаточно позднем этапе моей карьеры. Так что со многими людьми, с которыми я работаю сейчас, я работал уже достаточно долго.
Это твой первый сольный альбом.
Да. Так что они знают, кто я такой и из чего я сделан.
Один из них — Кендрик Ламар.
Я работал со многими людьми. Я работал со Снуп Догом. Я работал с Рафаэлом Садиком (Raphael Saadiq), Лорин Хилл (Lauryn Hill), Чака Ханом (Chaka Khan) и со многими другими музыкантами. После того, как вышел To Pimp a Butterfly (третий студийный альбом Кендрика), я почувствовал, как мне открылась современная музыка. К счастью для меня, это произошло как раз во время выхода моего сольника. Я это к тому, что большинство откликов от людей, чью музыку я уважаю, были весьма позитивные.
В интервью Яну Коэну для Пичфорка ты сказал: «Вы не сторонились джаза до того, как услышали нас. Вы сторонились идеи джаза». Можешь точнее выразить эту непривлекательную «идею» джаза?
Это идея джаза — музейного экспоната. Она о восприятии музыки как чего-то, пришедшего к нам из прошлого. Но на самом деле джаз не такой. Джаз — он о самовыражении, и он живет внутри других музыкальных стилей, которые люди считают очень популярными.
Когда я впервые присоединился к команде Снупа, вся его группа состояла из джазовых музыкантов. Вся группа Джеймса Брауна когда-то состояла из джазовых музыкантов. Чака Хан — джазовый музыкант. Поэтому эта музыка живет прямо сейчас, а не в прошлом.
У людей есть эта идея, будто джаз остался в прошлом, но в действительности эта музыка о настоящем моменте. Я говорю об абсолютном моменте, о том, что происходит прямо сейчас. Она об импровизации, душе музыки. О самовыражении, когда ты ощущаешь себя часть окружающих тебя людей. Если я играю с конкретным барабанщиком, я не буду думать о том, как играл Арт Блэйки (Art Blakey) 50 лет назад. Я сосредоточен на том, что делает этот барабанщик прямо сейчас.
Музыка именно об этом. Если играть именно с этой точки зрения, чувствуешь будто люди по всему миру, всех типов и культур, разных возрастов, с разным опытом — все ощущают себя частью играющей музыки. Мне кажется, за это люди и любят джаз. Ты редко встретишь кого-то, кто бы сказал: «Я раньше был увлечен джазом, но не сейчас». Однажды ощутив эту связь с людьми, ты почувствуешь настоящую эйфорию.
Ты глубоко изучал Игоря Стравинского на первом курсе колледжа. Ты даже как-то говорил, что хотел бы сыграть свою версию «Весны священной». Больше не хочешь? Может твои предстоящие концерты в Москве — хороший повод для этого (интервью записывалось 5 июня 2019 года)?
(смеется)
Я бы хотел сделать это! Я очень сильно люблю музыку Стравинского. Особенно «Симфонию псалмов». Мне даже как-то приснилось, что я ее играю.
А тебе тяжело сыграть что-то из его репертуара прямо сейчас? Свою версию.
Знаешь, в общих чертах я помню многие темы из его музыки. Сначала я должен, пожалуй, подготовить вместе с группой аранжировку. Но да. Мы точно сможем это сделать, а когда сделаем, я упомяну тебя. Это была твоя идея!
(смеется)
Договорились! Ты также был сильно вдохновлен альбомом Transition Джона Колтрейна (John Coltrane). Если бы Джон был жив и у тебя была возможность включить ему одну свою композицию, какую бы ты выбрал?
(вздыхает)
Я бы точно боялся, какую бы композицию ни выбрал. Какую композицию я бы включил Джону Колтрейну… Может быть Seven Prayers из The Epic.
Почему?
Я просто чувствую, что ему понравилась бы эта мелодия. Я не знаю. Ты иногда слушаешь чью-то музыку и представляешь личность, которая стоит за ней. Но по-настоящему ты узнаешь человека только тогда, когда лично встретишься с ним. И мне кажется, если бы у меня была возможность немного поговорить с Джоном, я бы понял, что включать ему. Но вслепую я бы выбрал Seven Prayers.
Последний вопрос. После релиза The Epic в 2015 году, тебя начали называть «спасителем джаза». Можешь назвать его текущий статус?
(смеется)
Мне кажется, джаз — слишком большое слово. Оно покрывает многих людей, а я всего лишь один из них.
Ты не можешь одним словом охватить Джона Колтрейна. Взять только Джона Колтрейна, Майлза Дэвиса (Miles Davis), Фредди Хаббарда (Freddie Hubbard), Джо Хендерсона (Joe Henderson) — ты не сможешь объять их всех одним словом. Так что для меня они — часть культурного наследия, которая и связывает их с тем же Джеймсом Брауном, Чака Ханом, Кендриком Ламаром. Мы все связаны людской культурой, и я часть ее. Я лишь могу представлять себя внутри нее. Джон Колтрейн не представляет Майлза Дэвиса. Он представляет только Джона Колтрейна.
Получается, нет жанров, есть только личности.
Да. Есть личности.
Источник