Своё произведение хочу написать очень давно. На харде и в блокнотах — куча отрывков. Причём — по нескольким задумкам сразу. Но сил/терпения/вдохновения закончить (хотя бы главу бл**ть) не хватает.
Иногда (после музыки или случайного «озарения») — схватит, вскружит… пальцы тянутся в клавишам/ручке, текст сам слетает на лист. Сладко корчишься от литературного спазма и… больше никогда не открываешь этот файл.
Далее — как раз один из таких «клочков».
Действие происходит в вымышленном мире. Уровень НТП в целом — начало XX века. Элементы фэнтези (либо мистики) до конца не оформились во что-то конкретное, но их есть… будет (возможно) там.
Контекст фрагмента:
— локация: острова, объединённые в Конфедерацию (на широте нашей северной Европы). Там прямо сейчас идёт война с крупнейшей материковой империей. Ей нужна руда, коей богаты здешние гористые края и островные порты. Запастись всем необходимым гегемон решил перед ещё большим конфликтом (крючок).
— герой: имперский архивист, который после письма от жены (почившей год назад) срывается с места и, чудом минуя линию фронта, ищет одному ему ведомое в тылу Конфедератов.
===
Ошалелый ветер скручивает, рвёт тучи. Бурые и стальные клочья непогоды вихрятся, сталкиваются друг с другом и сыплют моросью. Земля от неё жирная, густая, что гуляш.
Идти трудно, но — надо. Он не помнит, тот ли это тракт, но – все дороги чем-то кончаются. Приведёт ли эта к смерти или городу – не столь важно. Идти — надо.
Подъём на холм. Ветер доводит себя до исступления. Слева, в овраге, комья тряпья и железа. Чадит смертью. Поднявшись на неширокое плато, он останавливается. Слишком тяжело. Воздух настолько влажный, что мужчина вспоминает инженерную выставку. На ней были чуднЫе костюмы для погружения в воду.. батискафы… нет — скафандры, да. Мешковатые, с округлыми стеклянными забралами.
Он ухмыляется. Иссохшие губы трескаются, язык пробует кровь. Шаг, почти вслепую.. он всё ещё на инженерной выставке… — ногу пронзает боль, мужчина спотыкается и падает в грязь. Перед ним – массивный пушечный лафет на колёсах. Упряжь валяется поодаль. Коней, вероятно, успели распрячь, убежали. Выжили.
Не найдя сил подняться, путник барахтается в грязи. Отчаянье и жалость к самому себе прерывает женский голос:
— Вставайте, — на краю лафета сидит очаровательная брюнетка в вечернем платье и протягивает руку. Её роскошное облаченье… чистое! Ни следа грязи, — ну, вставайте же.
Она тепло улыбается. Мужчина в замешательстве подаёт ей руку и… девица легко поднимает его, помогает усесться рядом на лафет.
— Вы неважно выглядите, — участливо роняет она, — вы устали?
Он старается на неё не смотреть. Почему-то накатывает страх и… он начинает смеяться. Кашель. Кровь окропляет подбородок.
— Возьмите, — она протягивает ему платок. Он берёт его, машинально утирает лоб, щёки… и продолжает игнорировать реальность. Впрочем, какая к чёрту реальность? Он умирает, бредит. А трусить перед смертью… он не настолько жалок.
Мужчина набирается смелости и… поворачивает голову. У девушки чуть вьющиеся, каштановые волосы. Кончиками они едва касаются выбеленных достатком, изящных плеч. Глаза — выразительнее иного декольте. Слишком выразительные для галлюцинации. Взглянув в них, мужчина отчего-то утешился.
Он не заметил, как тучи над ними взрезал солнечный свет. Стих ветер.
— Там впереди, — она махнула рукой на север, — стоит чудный город. Я как-то выступала в местном варьете. Публика…
Она зажмурилась и, вспоминая шквал оваций, широко улыбнулась.
— Вам непременно стоит там побывать! – она неожиданно вскочила с лафета, осенённая новой мыслью, — знаете что?
Она вновь улыбнулась, теперь – озорно.
— Ложитесь на лафет, — её руки мягко опустились на его плечи, он не сопротивлялся. С трудом, но всё же устроившись на широкой, металлической перекладине, он наконец заметил солнце. И тоже улыбнулся.
Сон пришёл почти мгновенно. Последнее, что он запомнил – как девушка в изящном, вечернем платье легко поднимает сведённые края лафета и начинает тащить их вместе с ним за собой. На север, в сторону чудесного города. Из прошлого.
***
— Кто вы и с какой целью прибыли в Руг? – папироса в тонких… хрустких? как ветки… пальцах коменданта почти дотлела. Ему должно быть больно. Почему ему не больно?
Мужчина вспоминает, как очнулся у дверей местного госпиталя — бывшей усадьбы. Дорога осталась позади… Над ним пару дней хлопотала сестра-милосердия. Ничего серьёзного — истощение. Его выходили… и передали местной контрразведке.
— Я буду говорить, — «достоинство, храни достоинство, чёрт побери,» — повторяет он про себя, — я буду говорить только с начальником гарнизона. С мсье Фаром.
Комендант кривится и отбрасывает сигарету. Роняя искры, она улетает в дальний конец комнаты. Наверняка там лежат и другие окурки. «Наконец-то, почувствовал,» — злорадствует мужчина.
Авалан Фар… семь лет назад архивист готовил полковнику речь для сводного парада имперских и островных войск. «Вспомнит ли?»
— О, это можно устроить, — комендант невротично поправляет воротник. Встаёт, наливает себе воды из фужера. Отмеряет кадыком глоток, роняя капли на китель. А после — загораживает собой дверь и зычно произносит, — караул, сюда!
Затем будто впервые замечает мужчину, растерявшего всякую браваду. Пленника, скованного пока лишь предчувствием неладного.
— Да, понимаете, в чём дело, — он будто давится смехом, — начальника гарнизона Руга, первого полковника Авалана Фара не далее как три дня назад… расстреляли.
Дверь лязгает, в комнату врываются двое сноровистых молодчиков. Рослый капрал впечатывает его лицо в стол. Запястья украшают цинковыми браслетами.
