Автор: Александр Старостин
Ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС можно уложить в два слова — Саркофаг и дезактивация. О них и пойдёт речь в этой части. Однако размер этой статьи даст вам понять, насколько огромный объём работ скрывается за этими двумя словами. Возведение циклопических стен в кратчайшие сроки, разгон облаков, пылеподавление, отмывка городов, пешие походы в царство смерти, расчистка завалов, захоранивание фонящей дряни и земли… Когда техника перестаёт справляться, в бой идут люди. И юная Зона собирает свою первую жатву.
«…обломки ТВЭЛа лежали как мины: ТЫ ИХ НЕ ВИДЕЛ. Невозможно было их отличить. Только по движению стрелки — ага, вот она пошла! — соображал. И отпрыгивал. Потому что если бы стал на этот самый ТВЭЛ, то мог бы и без ноги остаться…»
Саркофаг
Впервые идея накрыть аварийный блок прозвучала из уст академика Велихова ещё в мае, однако в начале месяца было не до того. Проектирование Объекта «Укрытие», как его назвали официально, началось 20 мая. Однако реально его концепцию закончили согласовывать только в июле. Проработали 18 вариантов. ТЗ вообще только 12 августа утвердили. Оно и понятно, необходимо как можно быстрее закрыть висевший у всех бельмом на глазу разлом, источавший из себя радиоактивные материалы. Основным подрядчиком стало минсредмаш СССР, научным руководителем – вездесущий ИАЭ.
Необходимо было закрыть все развалы и провалы, причём неважно чем – бетоном, грунтом или тяжёлыми экранами – лишь бы радиация сидела внутри. Остановились, впрочем, на монолитном бетоне, как на самом удобном материале. Исходя из этого и начали проектные работы. Сложностей была масса, ведь состояния конструкций блока не знал никто. Внутрь ходило множество экспедиций, которые искали топливо, изучали внутреннее загрязнение. Ещё одной их задачей стала разведка состояния конструкций блока.
Сооружение Саркофага начали с так называемых пионерных стен высотой 5.75 м на северной стороне и 8.4 м на западе и юге. Их задачей было отсечь высокорадиоактивные обломки стен от людей, дабы они могли работать на саркофаге. На севере пионерную стену дополнили каскадными стенами высотой по 12 метров. Всё это позволяло обеспечить биологическую защиту на самой загрязнённой части. Защищался блок и с востока – монолитная защитная стена, отделившая блок №3 от блока №4, была вообще самой первой. Её толщина составляет 2.3 м. Западная стена была закрыта новой стеной и усилена контрфорсами высотой в 50 метров. Стена эта стальная, при этом внутри она должна была быть полностью забетонирована, а потому внутренняя сторона от коррозии защищена не была. В реальности средняя высота бетона – 2 метра, остальная часть открыта и активно подвергается коррозии.
Северная стена не просто так была каскадной. Такая схема позволяла, во-первых, захоронить внутри кучу выброшенного на улицу радиоактивного хлама, служившего ещё и для укрепления этой стены, а во-вторых, она позволяла постепенно подбираться ближе к разлому, уменьшая размеры крыши будущего Укрытия. В верхней части стены расположились пустотелые металлические секции, усиленные контрфорсами.
Отдельная история – строительство перекрытия. Для возведения новой крыши над бывшим реактором необходимо было установить несколько новых балок. Балки эти были огромными и тяжёлыми, а ставить их было нужно на конструкции непонятного состояния. Начнём с ближней к машзалу балки Осьминог. Она на себе держит часть новой стены, закрывающей разрушенную деаэраторную этажерку сбоку. На эту стену опирается и кровля, соединяющая стену со следующей балкой – балкой Мамонт. Балку Осьминог установили на старые строительные конструкции, которые были сильно деформированы, а потому состояние их вызывало вопросы. Вообще всё здание блока по 45 и 46 осям было словно разжато в бок. Это хорошо видно на макете станции, выполненном Вадимом Тупчим. Для укрепления балку Осьминог привязали тросами к другим строительным конструкциям столь же сомнительного состояния.
А вот здесь можно посмотреть часовое видео в никудышном качестве (потому что ещё 2003 года), где академик К. Чечеров рассказывает о разрушении здания 4-го энергоблока на примере этого макета
Одной из таких конструкция стала юго-западная опора балки Мамонт. Эта опора стояла на засыпке из щебня и мешков с водой и цементом и представляла из себя металлическую ферму. На востоке Мамонт опирался на новую опору, которая имела внешнюю металлическую облицовку, а внутри должна была быть полностью забетонирована. В реальности же это не так. Во время строительства в целях экономии решили внутрь засыпать вместе с бетоном поролоновые маты, которые бы частично заполняли конструкцию этой опоры. Всё бы ничего, да только маты начали сыпать ещё до того, как бетон нормально схватился, и они прошли сквозь него, попав в фундамент будущей опоры, а часть вообще вышла за её пределы. Мало того, при заливке пожалели цемента, так что восточная опора балки Мамонт стоит на песчано-поролоновом основании.
Блок балок Б1-Б2, на котором должно было держаться горизонтальное перекрытие развала реактора, тоже опирается на конструкции, которые были выполнены не так, как должны были. На юго-западе изначально планировали опираться на стену по оси 50 (сейчас она прикрыта западной контрфорсной стеной), однако оказалось, что стена эта сильно повреждена и опорой служить не может. Что делать? Построили новую опору. Эта опора должна была быть аналогичной восточной опоре балки Мамонт. Здесь бетона вроде бы не пожалели, однако он через разломы уходил внутрь здания, так что балка опирается на металлические листы, которые частично залиты бетоном. На востоке же блок балок опирается на сохранившиеся оригинальные стены вентиляционных шахт.
Боковое перекрытие (которое не над развалом реактора) – это металлические листы, опирающиеся на вышеназванные балки. А вот по центру крыша слоёная. На балках уложен трубный накат – всего 27 труб длиной 34.5 м и толщиной 1220 мм. На них уютно расположилась металлическая крыша.
Отдельно новой кровлей закрыли повреждённую крышу машзала.
К слову о бетоне. В Зоне до взрыва работал один цементный завод, но после аварии пришлось срочно возвести ещё три. Саркофаг требовал на себя его несметное количество, а значит нужно было также найти и огромное количество транспорта. Поскольку техника изнутри Зоны наружу выезжать не могла, то были оборудованы спецплощадки для перегрузки бетона, завозимого с Большой земли.
Бетонные стены строились методом дистанционного бетонирования. На место будущих стен устанавливались специальные блоки, в которые с расстояния 150-200 метров подавался бетон. Строительные конструкции ставились зарубежными кранами Демаг и Либхер, некоторые из которых оборудовались телевизионным управлением. К работе привлекались работники большинства строительных предприятий минсредмаша, а также военные. На строительство столь сложной и необычной конструкции в столь сложных условиях ушло всего 5.5 месяцев (конец мая – ноябрь 1986 года). Это, несомненно, не имеющие аналогов показатели. Несмотря на все свои проблемы, Саркофаг – это уникальное сооружение.
Увы, со строительством Саркофага, точнее, с его завершением связан трагический эпизод. 2 октября в 17:30 один из Ми-8, пролетая над Укрытием и митингом в честь завершения строительства одной из его стен с целью рассеивания дезактивирующего раствора, зацепил хвостовым винтом трос одного из кранов. На глазах у ликвидаторов машина рухнула прямо рядом с машзалом. На борту находилось четыре человека — капитан Владимир Воробьёв (командир экипажа), старлеи Александр Юнгкинд и Леонид Христич (штурман и борттехник соответственно) и старший прапорщик Николай Ганжук (по одним данным находился на борту по просьбе атомщиков, по другой версии, решивший «подскочить на попутке» на оперативный аэродром). Все они погибли. Вдвойне трагично, что Воробьёв вернулся из Афганистана, где выполнил 646 боевых вылетов с налетом 417 часов, был сбит, единственный из всего экипажа выжил, хотя и с тяжёлыми травмами, после чего добился восстановления в лётной работе. В декабре 2017 года на кровле машзала нашли крупный обломок хвоста машины.
Биороботы
В разговоре обратил внимание на одного парня. Не знаю почему, ничем он вроде не был приметен, среднего роста, лет двадцати пяти. Спросил его, как он относится к тому, что мы полностью выкладываемся здесь на станции, работаем больше положенного времени. Он даже как-то с недоумением посмотрел на меня – неужели непонятно? И ответ его был достойным уважения: «Как же, товарищ командир, — чтобы меньше другим досталось.»
Владимир Гудов, участник ЛПА, «731 спецбатальон»
Дезактивация. В это слово в те месяцы вкладывалось очень много значений. Мытьё домов и дорог специальными растворами. Перекопка грунта и замена его на чистый песок. Простая помывка в душе по специальным правилам – сначала холодной водой ополоснуться и смыть пыль и грязь (от холодной воды поры закроются, и радиоактивная пыль туда не попадёт), потом горячей водой помыться с мылом (вымываем из пор то, что туда таки попало во время работы), потом снова холодной ополоснуться (поры закрываются и при выходе из бани не набирают в себя новой радиоактивной пыли). Работа сверхгрязная, а до закрытия реактора саркофагом – ещё и неблагодарная. Реактор чихнёт – цезий садится на только что отмытые поверхности. Извольте дезактивировать снова, товарищи. Одним словом, аспектов здесь множество.
Разведка
Радиационная разведка – понятие широкое. Вели её разнообразными методами, но все эти методы сводились к одному и тому же – замеру уровней радиации на разных точках маршрута. Ведёт её дозиметрист, так как именно в его ведении прибор для замера фона в данной конкретной точке.
На ЧАЭС в первые месяцы разведка шла постоянно и постоянно утыкалась в высокие поля, но она была жизненно важна. Почему? Потому что необходимо было найти топливо, необходимо было выяснить состояние конструкций блока, необходимо было найти чистые помещения для организации там работы, грязные помещения для дезактивации и дальнейшей организации там работы, сверхгрязные помещения, которые нужно было изолировать. Словом, работы множество, и велась она после завершения строительства Саркофага, причём в более интенсивном темпе, что в целом необычно. Про это ещё будет рассказано позже.
Если внутрь люди ходили, то снаружи ездили на технике, броня которой давала заметное ослабление наружной радиации. Да и потом, разведку вели бойцы запаса войск РХБЗ, им такая техника (обычно броневик БРДМ-2РХ) по штатам положена. Маршруты разведки нередко накладывались друг на друга, перекрывая практически все важные участки зоны отчуждения, да и глубоко за пределы этого круга с радиусом 30 км уходили. А всё потому, что необходимо было выяснить ситуацию внутри следов выбросов, один из которых уходил, например, в Белоруссию, заставляя выселять сёла, расположенные далеко за пределами круга шестидесятикилометрового диаметра. Отселяли село при среднем фоне в точках замера (обычно четыре окраины – по количеству сторон света – да центр) 0.7 милиретнген/ч. А многие населённые пункты имели куда более высокий уровень загрязнения (например, упомянутая выше Ковшиловка). Необходимо было и мониторить эти и другие населённые пункты, которые попали под след, но достаточных для отселения уровней там не обнаружилось. К таковым относится целый ряд городков и сёл в Белоруссии (да по сути пятая часть страны оказалась загрязнена). Основной удар на себя приняли Гомельская и Могилёвская области. Серьёзно загрязнило и северную Украину, одно время существовал риск отселения даже Киева. Даже Россию (148 км от эпицентра) задело, но по сравнению с Украиной и Белоруссией (до границы которой от АЭС вообще 7 км по прямой) Брянская и Тульская области отделались лёгким испугом. И вот все эти огромные пространства попали под наблюдение разведчиков.
В зависимости от уровней, получаемых в среднем на маршруте, разведчикам ставили дозы. Тем не менее, нередко можно было даже спустя несколько месяцев после аварии наткнуться на очень и очень высокие дозы там, где их быть не должно. При этом мерки у разведки были свои, отличающиеся от штабной карты, на которой существовало внутри тридцатикилометровой зоны три подзоны – 15 миллирентген/ч и выше, 5 миллирентген/ч и выше и 1.5 миллирентген/ч и выше. И очень многие вещи тогда узнавали на собственном опыте. Сергей Мирный, разведчик летом 1986 года в своих воспоминаниях рассказывает, что он сам и его бойцы на уровне в 1 Рентген/ч начинали чувствовать то, что считали слабым местом своего организма. Ещё существовало такое понятие, как адаптация к радиации. По словам Мирного, новоприбывших сначала на пару дней сажали на лагерные работы, дабы они привыкли, иначе был риск проявления последствий, с чем сам Мирный столкнулся. Цитирую приведённый в его книге отрывок из работы Воробьёвых П.А. и А.И. 1996 года «До и после Чернобыля: Взгляд врача»:
Остается совсем не изученным феномен, который, вероятно, никогда не наблюдался в прежних авариях. Речь идет о странном раздражении верхних дыхательных путей, желудочно-кишечного тракта у людей, которые оказались в зоне относительно близкой к аварийной станции. Там почти у всех появлялся кашель, насморк, у многих — жидкий стул без каких-либо признаков инфекции. Температура оставалась нормальной…
Поскольку все эти явления наблюдались в первые же дни приезда в зону нового человека… сразу же было отвергнуто предположение о поражении за счет внешнего облучения… Впрочем, и тогда полностью не исключалась роль местного лучевого воздействия от многочисленных короткоживущих альфа- и бета-излучателей, находившихся в газообразном состоянии.
Тогда казалась наиболее приемлемой токсическая гипотеза: предполагалось, что из кратера реактора наряду с выбросом радиоактивных веществ летели разнообразные другие соединения, совсем не обязательно радиоактивной природы. Многие жители говорили, что они чувствовали металлический привкус во рту… Потом очень быстро эти явления раздражения верхних дыхательных путей и желудочно-кишечного тракта прекратились и вопрос «закрылся» сам собой…
Сегодня уже нелегко сбрасывать со счетов версию радиоактивного поражения дыхательных путей и слизистой оболочки желудочно-кишечного тракта альфа-излучателями, мягкими гамма- и бета-излучателями в первые дни аварии. Может быть, тогдашняя «нерадиоактивная» трактовка была неверной (выделения полужирным не мои, а Мирного. прим. А.С.)
Разведку вели и авиаторы. У них для этого были спецвертолёты — Ми-24РХ, имевшие на борту особое оборудование, позволявшее брать пробы грунта. Кроме военных вертушек, в районе действовали и гражданские Ми-2 и Ка-26, которые в основном занимались также сбором проб грунта. Также в радиоразведке принял участие специально переоборудованные самолёты Ил-14, которые по всей Зоне летали галсами на высоте 100 метров. Использовали эти машины специалисты ВНИИ сельскохозяйственной метеорологии.
Дезактивация
Работы по дезактивации самой зоны велись, как уже говорилось выше, по очень многим направлениям. Начнём с ЧАЭС, как источника всех бед.
Чистил АЭС 731 отдельный батальон специальной защиты. Им помогали бригады химической защиты. 731 ОБСЗ – это вообще отдельная история. Боевой путь этого подразделения начался рано – в зоне они трудились уже с 29 апреля, сначала загружая материалы для тампонирования реактора на вертолёты, потом откачивая воду из нижних помещений реактора. После этого личный состав был полностью заменён. Дальше началась работа по дезактивации станции – перекопка грунта, уборка высокорадиоактивных обломков, очистка внутренних помещений станции от радиоактивного мусора и дезактивация помещений. Всё это делалось вручную. Без какой бы то ни было реальной защиты. Работали эти бойцы и на кровле 3-го блока и машзала. Сменялись часто – максимальная доза, которую тогда можно было получить за всё время работы в Чернобыле – 25 Рентген. В день писали обычно меньше 2 Рентген, так как за это следовали штрафы за переоблучение личного состава. В это число не входила доза, полученная в ходе двухчасовых поездок от лагеря до станции, переходов по помещениям АЭС, ожидания машин и двухчасового пути обратно. Только чистая работа. Реальные цифры при этом были гораздо больше. Многие ликвидаторы так и не узнали, сколько же они получили на самом деле.
Раз уж я упомянул крыши и кровлю, то скажу, что это были, пожалуй, самые страшные работы во всей Зоне после 26 апреля. Почему? А потому что далеко крупные, а значит тяжёлые куски активной зоны не улетели. Они упали на крыши 3-го блока и машзала. И куски эти «светили» так, что мало не покажется. Самая загрязнённая зона – зона М, так называемая Маша, что возле знаменитой трубы – фонила несколькими тысячами рентген в час. И что самое неприятное – свалка обломков с этой зоны загрязняла и само перекрытие, а оттуда пыль поднималась в воздух, уходя в сторону Киева.
Представьте: всюду лежит радиоактивная пыль. Блок высокий. В этом районе господствуют северо-западные ветры. Ветер, ударяясь о блок, создает своего рода «эффект насоса». Над блоком постоянно висит столб пыли. Летит вертолет — и придавливает этот столб. Активность на земле повышается. Нам очень физики помогли — они поставили планшеты и разобрались в этом явлении.
Юрий Самойленко, тогда зам главинженера ЧАЭС по ликвидации последствий аварии. Цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль».
Ещё в начале лета, когда поставили задачу по подготовке к пуску блоков №1 и №2, началась разведка. Уже тогда начинали потихоньку применяться роботы. Но они давали совершенно фантастические данные, а потому необходимо было отправлять наверх людей. Их прозвали сталкерами на манер героев экранизированного Тарковским романа братьев Стругацких «Пикник на обочине». Сталкеры столкнулись с целым рядом сложностей. Остатки топлива и графит ещё во время пожара вплавились в битум покрытия, какие-то обломки давали мощное направленное излучение, которое могло привести к тяжёлым последствиям в случае пересечения такого луча организмом, на крыше третьего блока жуткие сверхрадиоактивные завалы и неизвестность. При этом основной защитой служила подвижность, а не ограничивающий её свинец.
ТВЭЛ (тепловыделяющий элемент) — это трубочка толщиною с карандаш, длиною три с половиной метра. А обломки твэла разной длины, они же ведь покорежены. Трубка сама из циркония, это серый такой металл. А на крышах — серый гравий. Поэтому обломки твэла лежали как мины: ТЫ ИХ НЕ ВИДЕЛ. Невозможно было их отличить. Только по движению стрелки — ага, вот она пошла! — соображал. И отпрыгивал. Потому что если бы стал на этот самый твэл, то мог бы и без ноги остаться…
Юлий Андреев, участник ЛПА, подполковник СА. Цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль».
Одним словом, здесь требовалось незаурядное мужество, а также смекалка.
Одновременно думали и о том, как же всё это дезактивировать. Идей было великое множество с самых разных сторон. Предлагали и рядовые бойцы, и высокопоставленные учёные. Доходило до смешного, хотя смех этот сквозь слёзы:
Все работы производили войска, мы эти работы курировали. Мне пришлось быть таким своеобразным «фильтром» — фильтровать разные идеи, среди которых и очень толковые, и нелепые. В той обстановке проявили себя не только порядочные люди, но и разные «толстолобики», для которых основной целью была не дезактивация станции, а собственное преуспеяние. Те, кто чувствовали обстановку мутной воды, пытались на этом гребне всплыть. Люди резко делились: для одних главное был результат, а для других основное — выскочить со своей идеей, нажить на ней капитал. Вот приходит ко мне один ученый, завлабораторией, и говорит: «Я слышал, что вы хотите дезактивировать крыши. Мы разработали способ, в один момент дезактивируем». Дает мне свой отчет. Читаю: нужно, оказывается, взять шланг с горячей водой и под давлением струей воды смыть все к черту.
У меня даже в глазах помутилось от злости. Думаю… Господи… Ведь перед этим мы по двенадцать часов в день ломали головы, напряженнейше думали — что же делать с этими чертовыми крышами? Ведь с них «светило» так, что в помещениях, расположенных под крышами, находиться было невозможно. Особенно возросла острота этой проблемы, когда началось строительство саркофага.
Юлий Андреев
Это явно была не единственная идея со смывом грязи внутрь. Так, в статье «Воздушная битва за Чернобыль» упоминается в чём-то похожая мысль. 16 августа над четвёртым энергоблоком пролетел огромный пожарный Ми-6. Предполагалось, что лётчики, используя пожарное оборудование, смоют со знаменитой трубы обломки реактора в провал. Тем не менее, после ознакомительного полёта от затеи отказались, так как существовал риск смытия обломков обратно на крышу уже очищенного блока №3.
Юрий Самойленко и его команда добровольцев прибыли в зону ещё в мае. Получив высокую должность, Самойленко развёл кипучую деятельность по исследованию способов очистки кровель. Понимая, что работа там сопряжена с огромными радиационными полями, а значит, переоблучением личного состава, опытный ремонтник, до того много лет проработавший на АЭС и устранявший неполадки в том числе в условиях загрязнения, он всячески настаивал на применении роботов. По его заказам строили управляемых по кабелю и защищённому радиоканалу роботов в СССР, применяя различные идеи, в том числе использованные для луноходов. Но эти машины не могли работать на самых радиоактивных и заваленных частях. Для этого пришлось покупать полицейского робота в Германии. Он назывался «Джокер». Это была гусеничная машина в отличие от советских колёсных собратьев. Всех их наверх доставляли кранами «Демаг».
В день знаний, 1 сентября 1986 года, Джокера установили в зону М, где он… тут же застрял на графитовом блоке, не успев ничего сбросить вниз. Пока люди из группы Самойленко с помощью лебёдки и такой-то матери пытались его оттуда стянуть, радиация сделала своё чёрное дело – микросхемы деградировали. Теперь робот к работе был непригоден. Группа Самойленко проиграла свою многомесячную борьбу, ведь эта неудача окончательно убедила начальство в том, что на крышу пойдут люди. Времени ждать новых роботов больше нет – через месяц должны пустить в работу первый энергоблок. Пока на крыше третьего лежат обломки, распространяющие радиацию, это сделать невозможно.
Девятнадцатого сентября под руководством Валерия Стародумова, члена группы Самойленко, первые военные вышли на крышу. По словам Стародумова в фильме «Чернобыль 3828» до первого октября – даты окончания работ – там побывают 3828 человек. Люди бывали там и раньше, но лишь малыми группами, не так часто, да и не брали они лопатами куски графита, бетона и прочего. Четвёрка военных выбегала на крышу, сгребала лопатами мусор и относила его к тому, что когда-то было крышей 4-го блока, опорожняла лопаты и возвращалась к району действия. Обычно совершалось два-три таких подхода, после чего военные уходили в помещения. Для них служба в Чернобыле на этом заканчивалась, так как в зоне М (а речь идёт именно про неё, с менее грязными зонами роботы худо-бедно разобрались) фонило тысячами Рентген в час, а предельно допустимая чернобыльская доза для ликвидатора составляла 25 Рентген, набиралась она там моментально. Защита у этих людей была, во многом, символическая – респираторы, очки, костюмы, резиновые фартуки. А на всём этом – листы свинца, прикрывавшие самые важные части тела. В данном случае видится разумный компромисс. На разведку в основном ходили вообще без защиты, там нужна была максимальная подвижность. У чистильщиков же защита была. Она хоть и сковывала движения, но не лишала подвижности. Однако всё равно противорадиационная броня была символической, так как невозможно было тогда (да и сейчас) обеспечить пристойную защиту от гамма-излучения и не лишить человека подвижности. Поэтому основной защитой было время работы, а отнюдь не свинец. Продолжались работы до первого октября и завершились установкой знамени на самой высокой точке станции – отметке 75 метров, то есть верхушке вентиляционной трубы третьего и четвёртого блоков. Это сделали сами члены группы Самойленко во главе со Стародумовым. Эти люди вообще не гнушались сами вылезать на кровли и работать, они получили огромные дозы, многие из них до сегодняшнего дня не дожили.
Биороботы из группы Самойленко
Но дезактивировали не только здания АЭС. Сама территория АЭС была загрязнена, а выбросы из реактора разнесли радиацию на обширные пространства. На самой АЭС работали самые, пожалуй, приспособленные к такой работе машине – ИМР, инженерные машины разграждения. Они убирали выброшенные обломки, которые потом замуровали в саркофаге. Несмотря на кажущуюся приспособленность, ИМР всё равно потребовалось модифицировать для условий Чернобыля. Дело в том, что ИМР должны были проделывать проходы для остальной бронетехники в зонах поражения ядерных взрывов. Однако в реальности это означало, что ИМР будут работать в зонах, где уровни радиации будут стремительно уменьшаться, а под ЧАЭС они столь же стремительно росли, будучи изначально очень высокими. Подкинула проблем система защиты от оружия массового поражения, которая не была приспособлена к постоянному пребыванию в зоне высокого заражения. Не избежала ИМР и типичной (полу)кустарной модификации, проводившейся со всеми машинами в зоне. Несмотря на то, что броня ИМР изначально снижала для находящегося внутри экипажа получаемый уровень радиации в 80 раз, всё равно требовалась дополнительная защита, ведь при царивших там уровнях радиации свыше тысячи Рентген в час, экипажи всё равно получали слишком большую дозу. Поэтому наряду, а зачастую и вместо людей там работали и роботизированные машины – бульдозеры на радиоуправлении.
Был даже специально для Чернобыля создан роботизированный комплекс Клин-1. Он создавался на базе ИМР-2 и состоял из двух машин – радиоуправляемой машины, оснащённой необходимым оборудованием (по сути, та же самая ИМР-2, только без экипажа и с допоборудованием для дезактивации) и машины управления.
При этом частенько возникали проблемы с координацией действий:
Ведь тогда на площадке находилось огромное количество техники, действия которой были подчас недостаточно скоординированы… Скажу, что железнодорожные пути у нас разрушались примерно раз в два дня — это как закон. Обязательно где-то переезжали колею бронетранспортером, где-то тягачом, обязательно где-то монтажникам надо было полезть, что-то сделать. А железнодорожные пути — это старая, «довоенная» ветка — нам были очень нужны для того, чтобы завозить оборудование.
Станислав Гуренко, тогда зам председателя Совмина УССР, занимался обеспечением бесперебойной работы на всех объектах зоны, цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль».
Отдельно шла работа по пылеподавлению и общему снижению уровней радиации на промплощадке ЧАЭС. Для этого применялось несколько мер. Самая главная из них – пылеподавление. Пыль содержала «горячие» частицы, которые могли с этой пылью улетучиться вообще за пределы зоны или как минимум попадать в организмы людей. Чтобы не давать пыли подняться, площадку постоянно заливали водой. Из-за этого промплощадка тонула в грязи. Пришлось поднимать дороги для техники. Чтобы новые дороги не так сильно фонили, их заливали бетоном, который законопачивал ливнёвки. В результате площадь перед первым административным корпусом №1 напоминала стереотипное изображение линии фронта времён первой мировой – неимоверное количество грязи, вода, стоящая даже под палящим солнцем в ясном небе (облака ведь разгоняли). Разве что воронок не было.
Немного о ВТС Ладога. .Эта машина имела огромный уровень защиты от радиации, так что её использовали даже главные люди ЛПА — председатель правительственной комиссии И. Силаев, глава Минсредмаша Е. Славский, начальник химслужбы МО В. Пикалов, академик Е. Велихов и другие. Ладога залезала в машзал, ездила через зоны с уровнями свыше 1000 Р/ч (гарантированная смерть) и делала другие важные дела.
Но одним пылеподавлением не отделаешься. Нужно было захоранивать даже почву. На ЧАЭС адекватно провести этот процесс вручную было невозможно, поэтому пошли на хитрость. Был разработан специальный состав на основе полиэтилена, ликвидаторы называли его бурдой. Его распыляли с вертолётов (обычно гигантов Ми-26), он ложился на землю и спустя какое-то время застывал. То, что получилось, сворачивали в рулоны (тут только вручную, увы) и грузили на машины, увозившие это на могильник. Пока не закрыли саркофаг кровлей, этот труд был отчасти сизифовым, так как реактор выбрасывал всё новую и новую радиацию. Однако постоянная замена почвы всё же позволяла снизить фон на земле до сколь-нибудь приличных уровней. Аналогичным раствором покрыли и развал реактора, что позволило уменьшить производимое им загрязнение местности.
В конце июня — начале июля была попытка использовать для распыления «бурды» самолеты Ан-12. Как вспоминает генерал- лейтенант авиации Н.П. Крюков, ему довелось присутствовать на пробных полетах. Зрелище было впечатляющее: летевший на высоте 20–30 м на малой скорости Ан-12 оставлял шлейф черной жидкости, и казалось, что самолет горит и сильно дымит. Однако от использования Ан-12 пришлось отказаться, т. к. скорость его полета оказалась все же слишком большой, и вместо образования пленки распыляемый латекс сворачивался в шарики.
Сергей Дроздов, статья «Воздушная битва за Чернобыль»
Многие вертолёты (да и другая техника) при работе набирали огромные дозы радиации. Машины надо было вычищать, однако и здесь ликвидаторов поджидали сюрпризы.
…Когда мы полезли на двигатели, то обнаружили, что мы к атомной войне были готовы не полностью, по крайней мере, по вертолетам. Если вертолет заходит в зону атомного взрыва и выходит из нее, то по инструкции его надо обмыть сверху, салон и пилотскую кабину. В военное время допускается 5 миллирентген, там было 150–180. После промывки по этой инструкции получалось 130–120. Все давал двигатель…
Инженер-теплофизик А.Алексеев, участник ЛПА. Цитируется по статье Сергея Дроздова «Воздушная битва за Чернобыль»
Увы, столь продвинутые технологии применялись лишь на ЧАЭС и рядом с ней. На менее опасных участках землю перекапывали с помощью экскаваторов, а то и вовсе вручную. Крупные населённые пункты, особенно Припять, непрестанно поливали дезактивирующей жидкостью. Увы, это было не слишком эффективно.
Вот идешь, и сверху Припять видна. А Припять была тогда грязно-черного цвета. Город-то белый, но его дезактивировали, обливали дома темным составом…
Юлий Андреев
Авиация также выполняла работы по дезактивации берегов рек. Для этого к 5 июня на аэродроме Жуляны сформировали отряд из 10 сельскохозяйственных самолётов-«кукурузников» Ан-2, которые даже никак не модифицировались. Машины рассеивали технический цеолит — специальное вещество-сорбент, которое было в два раза тяжелее песка. Предполагалось, что его будут рассеивать в соотношении, позволяющем полностью покрыть берега рек на 1 мм в толщину. При этом, дезактивировались побережья на 3-4 км вверх и на такую же длину вниз по течениям от ЧАЭС на высоте 5-7 метров и скорости 160 км/ч.
Полет из Полесского в район работы занимал 20–30 мин, и около получаса экипажи проводили рассеивание. За каждый вылет летчики получали дозу облучения около 40 миллирентген. Нормативные документы предписывали налетывать в день 8 ч, но личный состав проводил в воздухе, как правило, 10 ч. Полеты выполняли без радиолокационного контроля. За первые 8 дней работы авиаторы налетали около 700 ч. Сколько потребуется всего полетов, тогда никто не знал: прошла команда «работать до сигнала «стоп».
Через 10 дней, когда, по расчетам, доза облучения летного состава достигла 25 рентген, на замену экипажам Киевского ОАО на своих Ан-2 прибыли коллеги из Полтавы, затем — Симферополя и Харькова.
Сергей Дроздов, статья «Воздушная битва за Чернобыль»
Ещё одну любопытную операцию проводили лётчики отряда «Циклон». Их задачей был разгон облаков. Работали на Ан-12БКЦ «Циклон» и Ту-16 «Циклон-Н». Аны работали на малой высоте и занимались разгоном облаков непосредственно в районе Зоны на малой высоте, а Тушки — на дальних подступах к ней из стратосферы. Тушки были «вооружены» специальным комплексом кассетных держателей спецсредств, а также контейнерами для распыления цемента марки »600».
Представлял этот комплекс собой 940 стволов калибра 50-мм. Снаряжался специальными патронами, начиненными йодистым серебром. Чтобы вам было легче представить эффективность этой системы, скажу, что одного патрона хватало для того, чтобы сделать «дырку» в облаках радиусом в полтора километра. <…> Но цементом его можно было назвать условно. Вещество фактически тоже являлось химическим реагентом. «Цемент», как и патроны с йодистым серебром, предназначался для рассеивания облаков.
Алексей Грушин, командир одной из Тушек. Цитируется по его интервью Российской газете от 21.04.2006
Ближе к осени 86-го стало понятно, что накапливающаяся в Зоне радиоактивная пыль рискует распространиться и за пределы закрытой территории. Чтобы это предотвратить, в район позвали Тушки, которые подавляли пыль до самого выпадения снега в декабре, а потом и весной 87-го года.
Водозащита
Защита водоёмов в Зоне имела огромную важность, так как Припять впадает в Днепр относительно недалеко от ЧАЭС, а рядом с устьем находится огромное Киевское водохранилище. Водоёмов в опасной зоне множество, особенно вдоль русла Припяти, так что перед ликвидаторами встала тяжелейшая задача. Разделилась она на несколько подзадач.
Во-первых, нужно было обеспечить защиту грунтовых вод в самом грязном районе Зоны — на ЧАЭС. Для этого было решено организовать систему мониторинга на промплощадке, включавшую в себя систему дамб, защищающих воду вокруг от выноса туда радиоактивной грязи, «дренажную завесу» — группу скважин, через которые предполагалось выкачивать грунтовые воды, если станет понятно, что они сильно загрязнены, а также стену в грунте (также известную как биостенка) — железобетонный экран глубиной 30 метров и длиной в 8.5 километра — предполагалось, что стена полностью закроет ЧАЭС. Для работ привлекли итальянскую компанию Casagrande, инженеры которой работали вместе с советскими специалистами.
Чем удобна такая технология? Стена в грунте может возводиться на узких пространствах, она безопасна для рядом стоящих зданий, благодаря чему её используют в городах. А зона работ была достаточно узкой, к тому же пролегала возле активно используемых дорог. Да, это достаточно дорого, но преимущества очевидны.
Несмотря на амбициозные планы, за 10 месяцев была построена лишь треть биостенки — 2.8 км. Но зато эта треть расположена на самом опасном, восточном направлении, защищая водоёмы близ ЧАЭС от прохода загрязнённых грунтовых вод.
Во-вторых, работы велись не только на самой ЧАЭС, но и за её пределами. Весной 1987 года ожидался серьёзный паводок, с которым следовало бороться, так как большое количество грязного грунта могло быть снесено в Припять. Для этого на мелких реках создали 131 задерживающую и фильтрующую дамбу (последние строились с использованием хорошего сорбента цеолитового туфа) длиной от 1 км до 14 км, подготовили специалистов-подрывников, которые должны были уничтожать ледовые пробки. Дамбы показали сомнительную эффективность. Да, они выполнили своё прямое предназначение идеально — паводок прошёл, что называется, как по маслу. Однако по некоторым данным, их фильтрующие свойства не проявились «из-за особенностей миграции радионуклидов». Но вместе с тем, паводок прошёл мягче ожидаемого, а содержание радиоактивных материалов в воде оказалось ниже, чем боялись учёные.
Ещё одна работа — создание в русле Припяти (в районе устья реки Уж) огромного карьера для депонирования грязного ила и водорослей, чтобы тем самым сократить вынос радионуклидов в Днепр. Копали ловушку зимой, в январе 1987 года, к работам привлекали водолазов и три земснаряда, один из которых — голландский — прибыл аж из Казани. При создании ловушки переместили более 4 млн кубометров грунта. В районе ловушки русло Припяти углубили до 25 метров на протяжении двух с половиной километров и расширили на километр. По словам водолаза Петра Литвиненко, ловушка за пять лет полностью заполнилась, удержав в себе львиную долю радиации.
